О существовании земли к северу от Таймыра предполагали давно. Еще в XVI — XVII веках промысловики из города Мангазеи по рекам Енисею, Пясине и Хатанге проникали далеко в глубь Таймыра, вплоть до побережья. По их "скаскам" была составлена карта, попавшая в руки жившего в Москве голландского купца Исаака Мессы. Он опубликовал ее в Амстердаме под своим именем. На этой карте была показана земля, лежащая к северу от Таймыра. Слышал о ней и участник Великой Северной экспедиции штурман Семен Челюскин. Весной 1742 года, огибая на собаках северную оконечность Таймыра, он пытался пройти дальше к северу, но этому помешали тяжелые льды. В 1869 году житель Туруханска П. Третьяков писал: "По рассказам енисейских промышленников к северу от Таймыра есть иная земля, откуда на материк приходят песцы и медведи". В 1878 году шведский арктический путешественник А. Э. Норденшельд во время стоянки судна "Вега" у мыса Челюскин видел летевшую с севера стаю гусей. Это дало ему основание предположить, что гуси летели с какой-то неизвестной земли, расположенной к северу от его стоянки.
Острова Северной Земли были открыты в 1913 году Русской гидрографической экспедицией под начальством Б. А. Вилькицкого. Выполняя свое основное задание — совершить сквозное плавание по Северному морскому пути на судах "Таймыр" и "Вайгач", — экспедиция не имела возможности уделить достаточно внимания и времени обследованию открытой ею суши и ограничилась беглой описью с моря ее восточного и южного берегов. На восточном берегу мыса, названного мысом Берга, участники экспедиции высадились, определили астрономический пункт, взяли образцы горных пород и водрузили русский национальный флаг. При этом размеры земли, ее очертание, границы, рельеф, геологическое строение оставались неизвестными. Впервые острова Северной Земли были исследованы и нанесены на карту советской экспедицией под руководством Г. А. Ушакова в 1930 — 1932 годах.
Работы по изучению Севера в Советском Союзе вели Институт по изучению Севера, Плавучий морской институт, Геологический комитет и многие другие организации. Для координации планов всех работ в Москве при Совете Народных Комиссаров была создана специальная комиссия. В феврале на заседание этой комиссии по плану работ 1930 года были вызваны многие исследователи Севера, в том числе и я. В вагоне, по пути из Ленинграда в Москву, я встретился с Георгием Алексеевичем Ушаковым, недавно вернувшимся с острова Врангеля и ехавшим также по вызову в Москву. Мы с ним оказались в одном купе, быстро познакомились и, конечно, сразу же завели разговор о Северной Земле. Проговорив всю ночь, мы решили, что ее исследование надо начинать немедленно.
Мы договорились пойти в Арктическую комиссию с ходатайством об утверждении плана экспедиции в этом же году. Для доставки нас и грузов на Северную Землю можно было воспользоваться судном, осуществлявшим смену состава полярной станции, расположенной на Земле Франца-Иосифа. Возможность нашей высадки на Северную Землю будет зависеть от ледовой обстановки, и нам следовало готовиться к самым трудным условиям. Для осуществления нашего плана потребуется максимально мобильная экспедиция, в состав которой мы наметили четырех человек: начальника, научного сотрудника, радиста и охотника-промысловика. Георгий Алексеевич будет осуществлять общее руководство экспедицией. Я возьму на себя выполнение всех научных работ: съемку, определение астрономических пунктов, геологические, морфологические и другие исследования. Радист, хорошо знающий радиотехническое дело, должен в случае необходимости суметь не только отремонтировать аппаратуру, но и смонтировать новую из взятых деталей. Не менее важной будет роль в экспедиции у охотника-промысловика. Основной вид транспорта, которым мы сможем воспользоваться при исследовании и съемке земли, — собаки. Поездки на собаках будут измеряться сотнями, а возможно, и тысячами километров. Никакой вид существовавшего тогда механического транспорта с этой работой не справится. Для содержания ездовых собак потребуется много корма. Добыть его можно только охотой, и потому промысловик нам столь же необходим, как и радист.
Что касается экспедиционного снаряжения, оборудования и продовольствия, то в этом отношении и у меня, и у Ушакова уже имелся опыт. Экспедицию, учитывая все трудности работ, надо рассчитывать на три года. Для жилья решили воспользоваться небольшим разборным домиком и при благоприятных условиях выгрузить его там, куда подойдет судно; если же придется высаживаться прямо на лед, то построим каркасный домик из реек и фанеры, утепленный кошмой.
В Арктическом комитете наше предложение было встречено с одобрением, и его председатель С. С. Каменев обещал ходатайствовать в Совнаркоме о выделении нам средств из резервного фонда, так как общий план по стране был уже утвержден. На заседании решили, что на Северную Землю нас доставит ледокольный пароход "Седов", который повезет смену состава полярной станции на Землю Франца-Иосифа. Общее руководство всем походом было возложено на О. Ю. Шмидта.
В Ленинграде, в ожидании ответа об утверждении плана нашей экспедиции на Северную Землю в правительстве, мы занялись составлением списков того, что нам потребуется с учетом трехгодичной зимовки и длительных маршрутных работ. Тем временем пришло официальное сообщение о включении Североземельской экспедиции в план работы Института по изучению Севера на 1930 год. Начальником экспедиции был назначен Георгий Алексеевич Ушаков, я — его заместителем по научной части, в связи с чем я был откомандирован из Геолкома в Институт по изучению Севера.
Скоро моя ленинградская квартира превратилась в склад самых разнообразных предметов. В поисках и закупке их очень помогала моя жена Елизавета Ивановна, врач по профессии. Она составила список медикаментов, медицинского оборудования и получила все это при содействии Наркомздрава. Особенно трудно было с научным оборудованием. Хронометры, универсал, буссоли остались у меня от прежних экспедиций. Часть оборудования нам выделили Академия наук, Главная геофизическая обсерватория и другие научные учреждения. Особую заботу проявил директор Слуцкой аэрологической обсерватории Павел Александрович Молчанов, снабдивший нас всеми аэрологическими приборами, ветровой электроустановкой в один киловатт и радиопеленгаторным приемником "Телефункен". Все имущество укладывали в ящики и легкие походные чемоданы из фанеры.
Тем временем Ленинградская секция радиолюбителей рекомендовала нам Ходова Василия Васильевича, молчаливого и серьезного, несмотря на свои восемнадцать лет, молодого человека. Среди многих заявлений, поступивших к нам главным образом из Архангельска, мы обратили внимание на письмо Сергея Прокопьевича Журавлева. Это был коренной зверобой, приехавший на Новую Землю еще с отцом более 25 лет назад. Промысел, конечно, он знал отлично. Георгию Алексеевичу очень хотелось повидаться с ним. Ушаков как раз собирался в Архангельск заказывать для нас меховую одежду из зимних шкур взрослых оленей и из пыжика.
В условиях нашей работы, когда придется часто соскакивать с нарт, чтобы осматривать обнажения пород, делать зарисовки, помогать собакам тянуть грузы, поддерживать нарты на косогорах, потребуется легкая, не стесняющая движений, но теплая одежда. Мы остановились на чукотском покрое одежды. Комплект такой одежды состоял из меховых штанов и рубашки с капюшоном из пыжиков мехом внутрь, штанов и короткой, до колен, кухлянки мехом наружу. Такая одежда позволяла не только ходить, бегать, но и лазать по торосам и скалам. Кроме того, нам надо было закупить достаточное количество выделанных оленьих, тюленьих, нерпичьих и других шкур для пошивки обуви, ездовой сбруи. В Архангельске также надо было заказать домик и стройматериалы.
Я спроектировал разборный домик (6x9 метров) с холодными сенями по тому же типу, что и первый норильский дом, но вместо бревен он будет сложен из шпунтованных брусьев (20x25 сантиметров). Это значительно повысит его теплонепроницаемость и уменьшит вес более чем на треть. При сборке по пазам можно проложить войлок или кошму, пол и потолок сделать двойными из шпунтованных досок с засыпкой опилками по алебастру. Если все части дома аккуратно промаркировать, то собрать его можно будет за день-два. Вес дома не превысит 30 тонн. Склад для продовольствия, сарай для угля, загон для собак сделаем из брусков и облицуем трех-пятимиллиметровой фанерой.
Очень важным был вопрос о собаках, так как от них в основном зависел успех нашей экспедиции. Мы решили обратиться в Дальневосточную контору Госторга с просьбой закупить полсотни ездовых собак и отправить их с проводником в специальном вагоне в Архангельск. Одновременно попросили прислать три ездовые нарты чукотского образца и несколько комплектов сбруи.
В начале июня собаки уже находились на попечении Журавлева. Как и следовало ожидать, некоторые из них оказались плохими, но все же три хорошие упряжки можно было собрать. Кроме прибывших вместе с собаками чукотских длинных и узких нарт, специально приспособленных для езды по торосистым льдам, Журавлев изготовил другие — новоземельского типа, которые ему были более привычны. Они шире, приспособлены для быстрой езды, их прототип — оленьи ездовые санки, которыми пользуются на Таймыре. Для предохранения деревянных полозьев от износа он заказал на одном из лесопильных заводов Архангельска несколько комплектов стальных подполозков из старых продольных пил. Кроме того, из фанеры Журавлев изготовил очень легкую "стрельную" лодочку, которую можно было перевозить на нарте и переправляться на ней через полыньи и разводья, добывая в них убитого зверя.
Вернувшийся из Архангельска в середине июня Г. А. Ушаков сообщил нам, что дом строится из отборного сухого соснового леса под надзором техника-строителя, который будет руководить его сборкой на Северной Земле. Конечно, разборку и маркировку он проведет тщательно. Пошив меховой одежды взял на себя архангельский Госторг, но, к сожалению, не по образцам чукотской одежды. Мы согласились взять ту, что была у них, а впоследствии переделать ее самим зимой, во время полярной ночи.
К концу июня все сборы были закончены. Институт по изучению Севера направил грузы в специальных вагонах в Архангельск. Вскоре туда же выехали и мы.
В Архангельске мы прежде всего принялись за разборку и сортировку грузов, сложенных вместе с прочими на одном из громадных пристанских складов. Нас очень беспокоило запаздывание импортных грузов для экспедиции, среди которых был пеммикан (высококалорийная пища из сушеного молотого мяса, муки, жиров для собак и людей в маршрутах).
Двенадцатого июля, после погрузки угля, к пристани у складов экспедиции подошел ледокольный пароход "Седов", специально приспособленный для работы во льдах. Он мог форсировать сплошные льды толщиной до полутора метров и активно двигаться во взломанных льдах с разводьями и полыньями. Водоизмещение судна — 3056 тонн, грузоподъемность — 1950 тонн, мощность паровой машины — 2300 лошадиных сил. На таком судне можно было достичь заветной для нас цели — Северной Земли, тем более что поведет его капитан Воронин, знаток ледового плавания, потомок поморских мореходов, еще в XV веке ходивших на своих ладьях на промысел к открытому ими Груманту (Шпицбергену) и Новой Земле. Это он, Владимир Иванович Воронин, в прошлом году, несмотря на тяжелые льды, провел судно к Земле Франца-Иосифа в бухту Тихую на острове Гукер, где была построена первая советская полярная станция.
Кроме нас четверых на судне находились еще 9 человек, едущих на смену сотрудников станции, 10 человек строителей во главе с техником, 10 человек научного персонала, были, конечно, вездесущие корреспонденты и кинооператоры. Общее число пассажиров вместе с командой составило 78 человек. 15 июля пароход подошел к пристани для окончательной погрузки. На митинге Отто Юльевич Шмидт произнес речь, в которой подчеркнул важность нашего похода в неисследованные районы Арктики. Уезжали мы надолго, на три года.
18 июля подошли к Новой Земле и стали на якорь в Белужьей Губе у Южного острова. Здесь забрали согласившегося поехать на полярную станцию промысловика и 20 июля взяли курс на Землю Франца-Иосифа. Ледовая обстановка была благоприятная — разреженные битые льды, почти не тормозившие ход судна. К вечеру 22 июля вошли в бухту Тихую, где льдов тоже не было, и стали близ берега, у станции, для выгрузки. 2 августа работы на станции были закончены, и мы направились в Русскую Гавань, расположенную на северном острове Новой Земли, для пополнения запасов угля.
Льдов по-прежнему мало, и уже на другой день мы попали в Русскую Гавань, куда вскоре подошел с углем ледокол "Русанов". Перегрузка заняла три дня, хотя велась непрерывно в три смены. 11 августа на "Русанов" перешли зимовщики с полярной станции с острова Гукер. Дальше Воронин решил идти северным курсом, так как, по его мнению, дувшие за последнее время упорные северные ветры должны были отжать льды к берегам Таймыра и тем самым разредить их на нашем пути. Поэтому, выйдя из Русской Гавани, мы направились в обход мыса Желания, расположенного на северной оконечности Новой Земли. Нам хотелось высадиться примерно в средней части Северной Земли, этим курсом и повел судно Воронин. Ни у мыса Желания, ни восточнее его льдов не оказалось.
На другой день мы увидели низменный остров, окруженный широким ледовым припаем. Сделали высадку и назвали его именем Визе, так как этот ученый на основе анализа течений и дрейфов льдов предсказал существование здесь или мелководья, или острова. Вскоре за островом появились льды, сначала разреженные, затем более плотные. Однако пока идем тем же курсом. Искусно маневрируя, пользуясь малейшими признаками разводьев и трещин, наш капитан проводил судно там, где, казалось бы, пройти невозможно. Шли медленно, не более одного-двух километров в час, и к ночи остановились среди сплошных льдов. Но Владимир Иванович был уверен, что эго явление временное. Действительно, к утру подул ветер, начался отлив, льды стало разводить. Мы двигались вперед то среди разреженных льдов, то временами почти по чистой воде. Прошли мимо низменных неизвестных островов, один назвали островом Воронина, другой — Исаченко — по фамилии микробиолога, находившегося среди нас.
22 августа подошли к группе островов, вытянутых грядой на север. Судя по положению, эта гряда должна была окаймлять западные берега Северной Земли. Однако к ней самой, видимо, не пробиться. Вокруг стояли невзломанные льды. Для ориентировки мы с Ушаковым высадились и пошли к ближайшему каменистому, довольно высокому острову. С его возвышенной части в бинокль на западе были видны только невзломанные льды. Контуров Северной Земли не обнаружили. Видимо, придется высаживаться где-то тут, на островах. Внимательно осматривая гряду, заметили, что в одном месте открытая вода подходит вплотную к небольшому острову, расположенному к северу отсюда, там и решили выгружаться. Вернулись на судно, доложили обстановку О. Ю. Шмидту. Судно снялось с якоря и пошло к намеченному нами месту.
Это была довольно низменная песчано-галечная отмель, примыкающая к более высокой части острова и защищенная с запада каменной грядой. Высота ее над уровнем моря около двух метров. Здесь и будем ставить дом. Прилив на отмели его не достигнет. Выгрузку начали немедленно и вели в три смены, в ней участвовали все пассажиры. Мы торопились, время было позднее, конец августа, уже стало морозить. Плотники сразу приступили к сборке дома, а печник начал складывать печь, монтируя в ней духовку, котел для горячей воды и калорифер для отопления всего дома.
27 августа выгрузка была закончена, дом подведен под крышу, настланы полы, потолки, сделаны холодные сени. В 20 метрах от дома соорудили каркасный, обитый фанерой склад. Плотники свою работу закончили, остальное предстояло доделывать самим. 30 августа мы перебрались в дом, перевезли собак и все оставшееся имущество. Днем состоялось официальное открытие Североземельской советской полярной станции. Подняли флаг. О. Ю. Шмидт сказал напутственное слово, пожелав нам успеха. Потом все вернулись на судно. Пообедали в последний раз вместе в кают-компании, распростились и сели в шлюпку. На судне подняли якорь, раздался прощальный гудок, и "Седов" исчез в тумане теперь уже короткого полярного дня. Мы остались одни.
Работы было много. Надо было придать жилой вид дому, разобрать все грузы, смонтировать ветросиловую электроустановку, радио- и метеостанции. Кроме того, пока у острова была открытая вода, надо было немедленно отправляться на охоту. Собаки требовали корма ежедневно. Поэтому пока я и Ходов занимались благоустройством дома, разборкой груза, Ушаков с Журавлевым на шлюпке отправились на охоту.
Дом наш состоял из трех частей: 20-метровой комнаты, 8-метровой кухни и 4-метровой комнаты для радиостанции. Прежде всего мы обили стены фанерой по войлоку, а потолок — вагонкой. На пол постелили линолеум. Вставили оконные рамы и заделали окна, собрали койки одну над другой (справа от входа, у наружной стены, Журавлеву и Ходову, слева — Ушакову и мне), обеденные и рабочие столы, табуретки. У окон, их было по два с каждой стороны дома, поставили рабочие столы — мой и Ушакова, а в простенке — обеденный стол. Над рабочими столами повесили полки для книг и бумаг. В кухне у плиты оборудовали широкий стол, в углу поместили большой бак на 20 ведер и умывальник. Все надо было делать с расчетом на долгое жительство. Затем я принялся за разборку грузов и монтаж ветряка, а Ходов — за радиостанцию.
Охотники тем временем добыли 27 нерп и 7 морских зайцев, всего более двух тонн мяса. Это был запас корма по крайней мере месяца на два. Когда все вместе вытаскивали убитых тюленей из шлюпки, увидели спокойно идущих к нам трех белых медведей, привлеченных запахом тюленьего сала, на который у них был удивительный нюх. От неожиданности Журавлев и Ушаков подняли беспорядочную стрельбу и уложили одного, более крупного медведя, остальные бросились наутек в море, надеясь скрыться среди льдов. Однако на своей шлюпке с подвесным мотором мы их быстро догнали. Теперь о корме для собак можно не беспокоиться, да и мы, отказавшись от мясных и прочих консервов, решили перейти на свежее медвежье мясо. Если сразу же разделать медвежью тушу, отделить мясо от костей, а главное, от сала и заморозить, то мясо может лежать долго и не приобретает того привкуса ворвани, который появляется от разложения сала. Туши надо было срочно убрать, иначе их растащат собаки.
Затем Журавлев принялся за пристройку амбара к глухой стене нашего дома, Ушаков стал помогать нам разбирать имущество и строить загон для собак, которых надо было держать взаперти, иначе они могли потеряться. Хозяйственные обязанности были распределены на всех поровну. Каждый дежурит неделю. Он должен был приготовить завтрак, обед и ужин, сделать запас воды изо льда, истопить печь, выпечь хлеб на неделю, убрать в доме — словом, выполнять все, что требовалось по хозяйству.
Разобравшись с имуществом и устроившись в доме, принялись за подбор собак и подгонку упряжи. Журавлев был сторонник веерной запряжки. Когда все собаки бегут рядом, ими легко управлять. Ушаков привык к цуговой упряжке, но в этом случае собаки должны быть хорошо выезжены, чтобы слушаться голоса хозяина. Наши собаки собраны от разных хозяев и вместе не были выезжены. После неоднократных и безуспешных попыток езды цугом Ушакову пришлось от нее отказаться. По существу собачья веерная упряжка мало чем отличается от оленьей: те же лямки, те же парные потяги и блоки-челаки. Только собаки в упряжке соединены между собой цепочкой по ошейникам, а олени — по поясам на брюхе. Оленья упряжка и езда мне были хорошо знакомы, поэтому освоить езду на собаках не составило большого труда. Для измерения расстояния в маршрутах я приделал к задку своих саней одометр — велосипедное колесо со счетчиком оборотов — и проверил его показания, проехав несколько отмеренных километров.
Время за работой летело быстро, дни становились короче, а мы все еще не знали, где же находится Северная Земля. В том, что она лежит неподалеку, сомнений нет, но где именно — надо было выяснить до наступления полярной ночи. Не дожидаясь окончательного монтажа нашей коротковолновой радиостанции и установления связи с Москвой, выехали втроем на поиски Земли. Кроме палатки, походного снаряжения и продовольствия на 10 дней взяли сотню банок пеммикана, два бидона керосина и ящик патронов, чтобы в удобном месте организовать первый продовольственный склад. Продовольственные депо нам будут совершенно необходимы при маршрутах во время исследования Земли. Тронулись в путь при сравнительно хорошей, хотя и пасмурной погоде по гладкому, неторосистому льду. Море здесь, очевидно, этим летом не вскрывалось. Впереди едет Ушаков, за ним Журавлев и замыкаю караван я. Сытые собаки бегут дружно.
Пройдя 19 километров, решили остановиться, так как стало уже смеркаться. Землю пока не видно, кругом один лед. Накормили собак, пристегнули их за карабины ошейников к длинной цепочке, для каждой упряжки отдельной: так собаки не разбегутся и не будут драться. Разбили палатки, постелили на снег брезент, потом оленьи шкуры, забрались в спальные мешки, положив рядом заряженные карабины на случай прихода медведей. Ночью поднялась пурга, и нашу палатку, нарты и собак занесло снегом доверху. К счастью, к утру пурга стихла, и, откопав сани, мы тронулись дальше. Эта ночевка научила нас многому: как здесь ставить палатку, как привязывать собак, как одеваться днем при поездке и на ночь для сна, каков должен быть спальный мешок, чтобы в нем не мерзнуть.
К полудню выглянуло солнце, и впереди по курсу показались две высокие возвышенности, а слева — низменная, не занесенная снегом земля. Решили ехать на крайнюю слева возвышенность, но начавшаяся пурга заставила нас остановиться. Утром ветер стих, прояснило, и Северная Земля открылась перед нами во всем своем величии. Берега ее далеко уходили на юг и на север, за пределы видимости. Мы въехали, по-видимому, в глубь какой-то бухты. К вечеру достигли наконец Земли, пройдя от нашего дома 69 километров. Здесь, на довольно высоком мысе, в устье небольшой речки, решили заложить наш первый опорный пункт. Сложили в депо привезенные запасы, назвав это место мысом Серпа и Молота. Поставили шест, подняли флаг. Мгновенно ушло ощущение одиночества. За нами была Родина, во имя которой мы пришли сюда.
Отсюда решили сделать две разведочные поездки вдоль берега на юг и на север. На следующий день поехали на север. За бухтой, названной нами Советской, берег повернул на север, а затем на северо-восток. Слева была видна земля, напоминающая по форме купол, видимо какой-то остров, мы же ехали, вероятно, проливом, который назвали условно проливом Красной Армии. Через 26 километров повернули назад, к депо и на другой день отправились вдоль берега на юг. Берег здесь низменный, сложен из рыхлого материала, в глубь земли шла невысокая терраса, за которой видны отдельные 100 — 200-метровые возвышенности. Через 32 километра берег повернул на юго-восток, и мы решили остановиться, поставив в качестве отметки веху-гнилушку из найденного на берегу редкого плавника. 10 октября вернулись домой, где Василий Васильевич Ходов закончил монтаж радиопередатчика и пытался наладить связь с материком.
Дни убывали быстро, близилась четырехмесячная полярная ночь. Прижатые к острову льды так и не отогнало. Море замерзло на всем видимом пространстве. При нажимных юго-западных ветрах лед острова сильно торосило, и вскоре тут образовался десятиметровый вал. Со стороны нашей базы, у дома, все было спокойно. Здесь мы защищены с востока вторым островом, названным нами Средний. К северу от нас, как выяснил Журавлев, есть еще остров, названный им Голомянный, то есть наружный, внешний. У северного мыса этого острова проходило сильное течение, которое в прилив разводило льды, образуя широкие полыньи, где всегда держались нерпы, а значит, и медведи. Там Журавлев собирался построить промысловый домик.
Мы же могли рассчитывать только на случайно подошедших медведей. Журавлев советовал иногда жечь в печке тюленье сало. Он уверял, что этот запах непременно будет привлекать медведей, у которых исключительное чутье. В доме все было налажено по-зимнему. Василию Васильевичу удалось установить прямую связь с Диксоном и Ленинградом, а с помощью приемника "Телефункен" мы имели возможность принимать и слушать все передачи мира. Над обеденным столом висела большая лампа "молния", да и у каждого над рабочим столом лампа; керосина нам оставили достаточно.
Учитывая опыт, полученный при поездке на мыс Серпа и Молота, принялись за подготовку к весенним маршрутам. Шили обувь из нерпичьих шкур, переделывали меховые рубашки и штаны. Журавлев остался верен традиционной новоземельской одежде — малице. Я и Ушаков перешили всю одежду на чукотский фасон. Следовало подумать о спальных мешках. В отчетах полярных путешественников приходилось обращать внимание на жалобы, что мешки обледеневают и сон превращается в мучение. Это происходит потому, что человек спит, укрываясь в мешке с головой, и вся влага от дыхания конденсируется внутри на стенках. Я пришил к своему мешку специальный капюшон, который затягивался изнутри у шеи, так что голова была защищена от холода, а наружу выглядывал только нос, благодаря чему мешок никогда не обмерзал.
Пользуясь моментами, когда небо было ясным и звездным, я определил географические координаты нашей базы с погрешностью в линейной мере около 100 метров. Для астрономических наблюдений у меня было четыре карманных хронометра и длинноволновый портативный радиоприемник (для приема сигналов точного времени). В 250 метрах от дома я построил домик из фанеры и брусьев площадью около четырех квадратных метров для магнитных наблюдений. Он был собран на деревянных и медных гвоздях, так как присутствие железа нарушало точность показания прибора. Между наружной и внутренней обшивками я проложил для тепла бумагу и войлок, а в примусе (для отапливания) заменил все железные детали латунными.
Совместно с Ушаковым мы разработали рацион питания в маршрутах. Он соответствовал примерно 5000 килокалориям в сутки. Наш суточный паек состоял из сливочного масла, сахара, галет, пеммикана, мясных консервов, консервированного и сухого молока, круп (рис) и мучных изделий, шоколада, конфет, какао, чая; алкоголь в норму входил только для вкуса: одну-две чайные ложки в чай вечером, за ужином. Все было точно развешено и распределено в соответствии с суточной нормой в специально сшитые ситцевые мешочки. Продовольствие паковалось отдельно, в особый чемодан, из расчета на одного человека при условии, чтобы каждый вез его на своих нартах. Таким образом, потеря одних саней в полынье или в ледниковой трещине не обрекала всех членов маршрута на голодание.
По вечерам в темную пору, когда нельзя было выезжать, обстоятельно обсуждали все детали предстоящих маршрутов. Наша осенняя поездка показала, что Северная Земля должна состоять по крайней мере из трех островов, разделенных проливами. Нам следовало объехать кругом, заснять отдельно и пересечь каждый остров. На один маршрут придется от 500 до 1000 километров. Каждый маршрут с учетом остановки для осмотра и съемки займет не менее месяца. Упряжке из 10 собак на это время потребуется 150 килограммов пеммикана, нам — 40 килограммов. Снаряжение, инструменты и прочее составят еще 100 килограммов. Таким образом, общая нагрузка на нарты с учетом веса нарт и человека достигнет 430 килограммов. Известно, что нормальная ездовая собака может тянуть более или менее продолжительное время груз, равный своему весу. Собаки у нас были большей частью некрупные, весом около 35 килограммов. Таким образом, упряжка потянет около 350 килограммов. Чтобы избежать перегрузки, придется запас пеммикана уменьшить и создать на пути промежуточные продовольственные склады, тем более что маршруты из-за непогоды и других обстоятельств могли длиться более месяца. Основное депо уже было заложено на мысе Серпа и Молота.
Кроме того, необходимо было организовать депо на восточной стороне Северной Земли, в районе пролива Красной Армии. Отсюда пойдем в маршруты к северной оконечности Северной Земли и на юг к заливу (а может быть, проливу) Шокальского. Вся наша работа должна быть точно рассчитана — в этом залог успеха. Я рассказывал товарищам, как готовился Амундсен к походу на Южный полюс, как распределял он продовольствие в пути до килограмма, как учитывал нагрузку упряжек.
Организацию продовольственного депо решили начать с наступлением светлого времени, а в маршруты идти в апреле. Несмотря на темное время, Журавлев, следуя своим промысловым привычкам, время от времени посещал Голомянный, до которого от нас около трех километров. Там он поставил капканы и разбросал приманку для песцов, следы которых мы заметили во время осенней поездки. И действительно, вскоре он привез одного, а потом сразу трех, из которых была пара нынешнего помета. Значит, здесь, на Северной Земле, песцы не только живут, но и плодятся. К дому иногда подходили медведи, привлекаемые запахом тюленьего сала.
Эти посещения приносили нам немалый урон. Несмотря на высокую ограду из колючей проволоки, собаки, почуяв медведя, все же ухитрялись вырваться наружу, и тогда начиналась свалка, слышались визг и лай собак, шипение рассерженного зверя. Первым выскакивал Журавлев и начинал бешеную стрельбу в полной темноте. В результате вместе с медведем оказывались убитыми одна-две собаки, яростно атаковавшие зверя, при этом гибли самые лучшие, сильные и горячие. Конечно, следовало быть осторожнее, но Журавлев приходил в такой азарт, что ничего не разбирал.
В начале декабря, воспользовавшись ясной и тихой погодой, ярким светом луны, Ушаков и Журавлев отправились на мыс Серпа и Молота с очередным запасом продовольствия. Они взяли 120 трехкилограммовых банок собачьего пеммикана, 30 килограммов галет, которые я запаял в ящик из жести от медведей, бидон керосина и цинковый ящик с патронами. Запрягли по 12 собак, рассчитывая достичь цели за одну поездку. Действительно, вернулись они через день все при той же благоприятной погоде, затратив более двух суток и проделав путь в 150 километров. После их возвращения начались пурги и продолжались почти до февраля. Никуда нельзя выйти, даже лед с моря для воды приходилось добывать с трудом.
Занимаемся кто чем: я развешиваю и пакую продовольствие, перешиваю обувь и одежду, в промежутках читаю и пишу. Журавлев делает новые нарты. Ходов большей частью сидит в своей радиорубке и что-то монтирует. Ушаков шьет, читает, пишет. Книг у нас много: большинство русских классиков и немало зарубежной литературы. Но все же довольно трудно все время находиться вчетвером в небольшой комнате. Я имел возможность временами уходить в магнитную будку, вел там наблюдения и отдыхал. Все с нетерпением ждали окончания долгой полярной ночи, когда можно будет начать работы на воздухе.
В конце января пурги наконец прекратились. Установилась ясная, тихая погода с морозами до 40 градусов. В полдень уже была различима заря. От дома на юг на фоне медно-зеленого неба ясно вырисовывались радиомачта нашей станции и пропеллер ветряка. Журавлев начал снова объезжать капканы в районе Голомянного и по временам привозил песцов. Но медведей не было. Море кругом замерзло, и они ушли туда, где была открытая вода и нерпы — их добыча.
Пользуясь тихой погодой, Журавлев с Ушаковым увезли на мыс Серпа и Молота еще 330 банок пеммикана, 72 банки мясных консервов и бидон керосина на 16 литров. Теперь там скопился хороший запас для будущих маршрутов. Надо бы, пользуясь этой базой, заложить вторую на восточной стороне Земли. Для нее я запаковал в специально сделанный из жести ящик 22,5 килограмма галет и 5,5 килограмма шоколада, то есть пять-шесть маршрутных пайков. Ящик тщательно запаял, чтобы не попала сырость, а самое главное — не разорили медведи.
На двух упряжках по 12 собак Ушаков и Журавлев 7 марта отправились на восточную сторону Земли. Взяли запаянный ящик с галетами и шоколадом, два ящика мясных консервов и два бидона керосина. Пеммикан для собак заберут с базы на мысе Серпа и Молота.
Вернулись они только 20 марта, пройдя от мыса Серпа и Молота до восточного берега Земли около 150 километров. Пасмурная погода, туманы и пурги сильно затрудняли путь. Чтобы сократить его, они поехали напрямик, по проливу Красной Армии, и попали в лабиринт айсбергов, которые, как выяснилось потом, отдаляясь от ледника острова Комсомолец, заполнили весь пролив. Между айсбергами образовались узкие коридоры, забитые глубоким снегом. Только на десятый день путникам удалось выбраться из этого хаоса к южному берегу пролива. Следуя вдоль него, они подошли к высокому скалистому мысу, впоследствии названному ими мысом Ворошилова, за которым берег круто повернул на юго-восток. Здесь устроили склад продовольствия из взятых с собой запасов. По мнению Ушакова, мыс Ворошилова представлял собой северную оконечность этого острова. Но, проложив сначала пройденный ими путь на эскизе съемок Северной Земли, сделанном гидрографами в 1913 году, а затем и наш осенний маршрут, я обнаружил, что мыс Ворошилова лежит еще в пределах карты гидрографов, а северный конец Земли должен располагаться много дальше.
Мяса у нас осталось мало, а собак перед маршрутом следовало подкормить. Поэтому одного, а то и двух медведей надо было добыть непременно. Прихватив "стрельную" лодочку, отправились втроем на Голомянный, где была открытая вода, в которой держались нерпы, а в поисках их бродили медведи. Подъехали к кромке льда у острова в начале прилива и остановились у трещин, вскоре трещины начало разводить, появились полосы дымящейся на морозе воды и в ней — нерпичьи головы. Журавлев убил одну нерпу, Ушаков — другую. Быстро спустили лодочку, и Журавлев подобрал обеих, пока их не утянуло течением под лед. Сняв шкуру нерпы вместе с салом, Журавлев привязал ее за веревку сзади своих саней салом вниз и уехал, а мы пока разбили палатку. Он сделал у полыней круг километра три-четыре и вернулся. "Теперь, — сказал он, — медведь, как только нападет на этот след, никуда от него не уйдет, придет прямо к палатке. Напились чаю и легли спать. Под утро привязанные собаки подняли гам. Мы выскочили и видим, как, несмотря на шум и движение, медведь уверенно шагает прямо к нам. Очевидно, в поисках нерп он бродил около полыней, напал на след и по нему пришел к нам. Убили медведя, сняли шкуру, разделали тушу. Довольные добычей, сели пить чай. Выглянув зачем-то наружу, Ушаков увидел второго спокойно идущего медведя. Медведь подошел вплотную и, конечно, был убит. Теперь мяса у нас достаточно.
2 апреля Ушаков с Журавлевым в последний раз поехали для пополнения продовольственных запасов на восточную сторону Земли. На этот раз им хотелось пересечь ее поперек, пользуясь какой-либо лощиной. Взяли с собой 100 банок пеммикана, жестяной ящик с галетами и шоколадом и один бидон керосина. К югу от мыса Серпа и Молота, километрах в 30, они вышли к глубокой бухте, в которую впадала довольно крупная речка. Прошли по ней до водораздела, по которому спустились в другую речку, текущую на восток, и попали в залив, обозначенный на старой карте как залив Матусевича. По нему прошли к южному мысу, повернули на юг и попали к мысу Берга, где в 1913 году высаживалась гидрографическая экспедиция. Здесь сложили продукты, корм собакам и прежним путем вернулись домой.
23 апреля мы тронулись в путь для объезда и съемки северной оконечности Земли. В маршрут пошли втроем, чтобы в случае нехватки корма для собак и отсутствия медведей Журавлев мог съездить на мыс Серпа и Молота и привезти из депо продукты. Взяли продовольствие для себя и корм для собак на месячный срок. На каждую нарту пришлось по 150 килограммов пеммикана и примерно по 140 килограммов снаряжения и продовольствия — многовато, особенно если к этому добавить вес нарт и ездока. Но со съемкой мы пойдем медленно, придется часто останавливаться, идти пешком, да и груз с течением времени будет убывать. Поехали напрямик, пересекая остров Средний, его объезд увеличил бы путь на 10 километров.
Я оделся достаточно тепло и вместе с тем легко. На мне было простое трикотажное и шерстяное белье, шерстяной свитер, меховая рубашка с капюшоном из пыжика мехом внутрь; меховые штаны с корсажем, куда заправлялась рубашка; на ногах — простые трикотажные и шерстяные носки, длинные, до пояса, мехом внутрь чулки и, наконец, меховые, тоже до пояса, сапоги — "бакари". В сапогах лежала толстая войлочная стелька. Для защиты от ветра поверх всего была надета "ветровая" рубашка с капюшоном и штаны из плотного парашютного шелка. Кухлянку я надевал только при особенно сильной пурге. Примерно так же был одет Ушаков, только Журавлев остался верен своей новоземельской малице.
Шел третий день пути, проехали всего 23 километра. Лагерь разбили по определенной, раз и навсегда выработанной системе. Выбрали участок достаточно ровный, с плотным и толстым снеговым покровом, позволяющим забивать полуметровые колья для растяжки палатки. Ее поставили вдоль господствующих ветров, задней стенкой на ветер. Опасаясь пурги, выложили эту стенку из снежных кирпичей, выпиленных взятой с собой пилой-ножовкой. Однако, прежде всего отпрягли собак и, пока ставили палатку, дали им возможность поваляться в снегу, размяться. В палатке положили пол, на него — толстые оленьи шкуры-постели, внесли спальные мешки, ящики с продовольствием и посудой. После этого привязали собак, каждую упряжку отдельно, на длинную 10-метровую цепь. Интервалы между собаками оставляли по метру, чтобы они не могли достать друг друга и подраться. Собаки расположились по обе стороны палатки, вдоль ее по ветру. При этом они могли лечь спиной к ветру, свернувшись калачиком, прикрыв нос хвостом. Это обычное положение спящих ездовых собак, которое они не меняют всю ночь. Даже занесенные снегом с головой, они все же будут лежать неподвижно. Привязав собак, мы сразу же их накормили. Каждая собака получила свой суточный паек, количество которого варьировало в зависимости от проделанной работы.
Только после того как всех собак накормили, можно было позаботиться и о себе. Разожгли примус, поставили на него шестилитровый чайник, набитый снегом (когда поблизости был многолетний пресный лед, мы предпочитали его). Вход в палатку плотно закрыли, и вскоре в ней стало так тепло, что можно было снять меховую рубашку и остаться в одном свитере. Обед, вернее, ужин приготовили из мясных консервов, пеммикана, сливочного масла, риса и сушеных овощей. После кипячения всей массы в течение 10 — 15 минут получился превосходный, высококалорийный густой суп, о котором в данных условиях можно было только мечтать. Мы так и называли его — "суп-мечта". Затем пили крепкий чай с сахаром, галетами и маслом, в чай полагалось две чайных ложки коньяку. Утром разогрели то, что осталось от ужина и выпили особо питательную смесь, приготовленную из сухого молока, какао, сахара и масла и заваренную крутым кипятком. Этот густой напиток запивали крепким чаем.
Вечером после ужина занесли в дневник дорожные наблюдения и путевые маршрутные съемки. Затем стали укладываться спать. Дневные камусные сапоги-бакари и меховые чулки вывернули и подвесили к гребню палатки проветрить. Меховые штаны и свитер тоже сняли, а на ночь надели запасные меховые чулки. В таком виде забрались в спальные мешки, положив около себя заряженный карабин, так как медведи на ночевках посещали нас неоднократно. Перешитый мной спальный мешок с капюшоном и клапаном оказался очень удобным. Капюшон позволял спокойно спать на вложенной внутрь маленькой подушке, голова не мерзла, мешок не обледеневал. В связи со всякого рода неполадками по устройству лагеря спать легли поздно. В дальнейшем, когда мы приспособились, организация стоянки стала занимать меньше часа. Ночей сейчас уже нет, а скоро солнце совсем не будет скрываться за горизонт.
В тот же день мы прибыли на мыс Серпа и Молота и остановились в устье небольшой речки; это место приметное и удобное для определения астрономического пункта. Звезд теперь уже не было видно, и наблюдения приходилось вести по солнцу: в полдень — на юге, на закате — на западе, на восходе — на востоке. Пользуясь свободным временем, Журавлев отправился вдоль берега на восток по направлению маршрута, чтобы организовать еще один склад продовольствия. Возвращаясь обратно, он нашел на берегу пятиметровое бревно и захватил его с собой. Бревно поставили на месте астрономического пункта, обложили камнями, вырезали на нем свои инициалы, дату и название экспедиции. Ясная солнечная погода сменилась пасмурной, началась пурга, которая задержала нас здесь на два дня.
Как только стихло, тронулись вдоль берега среднего острова архипелага, который назвали островом Октябрьской Революции. Через пролив Красной Армии — здесь он был шириной километров восемь — на севере виднелся еще один остров с гладкой куполовидной поверхностью. Его мы назвали островом Комсомолец. Дальше, километров через 15, пролив сузился до двух-трех километров, появились каменистые островки и айсберги от ледника, спускающегося в пролив с острова Комсомолец. Очевидно, на нем ледник был активен и находился в движении, сваливая лед в пролив. Пролив был переполнен айсбергами, между которыми виднелись только узкие проходы. В них-то и проплутали наши товарищи, когда ездили зимой на восточную сторону Земли для заброски продовольствия в депо. Сейчас мы ехали по берегу острова, где дорога вполне сносная. Перед выходом из пролива пересекли ледниковый язык, спускающийся с острова Октябрьской революции. На нем ни трещин, ни айсбергов. Очевидно, это мертвый ледник.
Лагерь устроили близ маленького островка, названного Диабазовый, у восточной стороны устья пролива. Невдалеке был виден обрыв мыса Ворошилова с гигантской каменистой скалой высотой метров 300. На нем расположился птичий базар уже прилетевших люриков и чистиков, которые ежедневно по утрам улетали на север. Вероятно, там была открытая вода, где они кормились.
После определения астрономического пункта отправились дальше. Восточный берег острова Октябрьской Революции в отличие от западного был высок, горист и отделялся от моря невысокой террасой шириной от нескольких метров до километра и более. В долинах коренного берега везде лежали ледники, но ни один из них до моря не доходил. По-видимому, это пассивные языки ледникового купола, лежащего внутри острова Октябрьской Революции. Проехав от лагеря 46 километров, прибыли на мыс Берга. Столб астрономического пункта, поставленный в 1913 году, уцелел, но был сильно поцарапан медвежьими когтями. От бамбуковой мачты, на которой когда-то был поднят русский флаг, остался обломок не более метра. Пополнив здесь имеющийся запас продовольствия, вернулись обратно в лагерь у острова Диабазовый. Поужинав, усталые, улеглись спать, но не прошло и часу, как собаки подняли страшный гвалт. Выскочили в чем были и увидели в трех шагах от нас медведя. Собаки спали крепко и учуяли его только тогда, когда он подошел вплотную. Размышлять было некогда, прогремел выстрел — и смельчак был убит. На следующий день, взяв месячный запас продовольствия, тронулись в путь в объезд острова Комсомолец. Рюкзак с коллекциями горных пород, несколькими банками пеммикана и мясных консервов оставили здесь, обложив его камнями.
Остров Комсомолец на выходе из пролива оканчивался скалистым мысом, не менее эффектным, чем мыс Ворошилова. Ледниковый щит здесь подходил к берегу почти вплотную. Через 20 километров он скрыл все береговые обнажения, и мы ехали вдоль края ледникового щита. Ледник здесь был малоактивен, айсбергов немного, они имели вид плоских столовых гор 10 — 15-метровой высоты и 100 — 200 метров в поперечнике. Решили было ехать по леднику, но скоро вернулись обратно. На нашем пути оказалось ого старых широтных трещин, открытых и замаскированных снежными мостами, в которые можно было провалиться. После трех дней пути вдоль края ледника решили остановиться и определить астрономический пункт. Спустя два дня наконец достигли северной оконечности острова, полностью покрытого льдами. Это был, по-видимому, мертвый покров, спускавшийся прямо к морю отвесным обрывом высотой около 70 метров. Глубина его у мыса достигала 15 метров. Лед здесь лежал на дне, а где конец суши, сказать было невозможно, вероятно, южнее километров на 5 — 10. На этом ледяном мысе, названном потом мысом Арктическим, определили астрономический пункт. Кругом, на всем обозримом пространстве, видно открытое море. Вот, оказывается, куда отправлялись птицы, улетавшие кормиться с мыса Ворошилова. За неимением иного материала на месте определения пункта врубили в лед бамбуковую веху и пустой бидон из-под керосина, куда в закупоренной бутылке вложили записку с указанием координат места, даты, названием экспедиции и фамилиями ее участников.
От мыса край ледника повернул на юго-запад и через 15 километров отошел в глубь острова. Из-подо льда выступила низменная песчано-глинистая земля с сильно изрезанной береговой линией, по которой надо было пройти со съемкой. Корма для собак осталось на шесть дней, а до дома еще далеко. Из-за пурги, когда плохая видимость не давала возможности вести съемку, мы потратили много времени. К счастью, дня через три Журавлев увидел бредущего медведя, живо сбросив груз с саней, помчался к нему и вскоре привез тушу. Зверь оказался тощей медведицей, но и этому мы были несказанно рады. Накормили как следует собак и взяли запас мяса в дорогу.
Через 30 километров берег стал выше, в обнажениях появились известняки, такие же, как на острове нашей станции. Дальше берег круто повернул на восток, а вдали показалась еще земля, отделенная от нас проливом. Видимо, это был другой остров. Разобрались в этом позднее, при следующих маршрутах, и назвали остров — Пионер. Теперь надо было спешить домой. Приближалась полярная весна, появились ее первые вестники — пуночки, из отряда воробьиных. Мы пересекли пролив, назвав его Юный, и вдоль берега острова дошли до его южной оконечности — мыса, где и закончили съемку. Здесь, на мысе Крупской, оставили продовольственное депо, обозначив это место пирамидой из камней. Потом повернули домой. Благодаря ясной погоде острова, названные впоследствии архипелагом Седова, были хорошо видны километрах в десяти от нас. Домой вернулись 29 мая. Здесь все благополучно. Радиосвязь поддерживалась без перебоев, метеосводки удавалось передавать ежедневно. Ходов убил шесть медведей, хотя по условиям работы от дома далеко отлучаться не мог.
Отдохнув и помывшись, мы стали готовиться к маршруту вокруг острова Октябрьской Революции, с тем, чтобы пересечь его в средней части, в районе залива Матусевича.
Через четыре дня, вечером 2 июня, на двух упряжках направились к острову Октябрьской Революции, где в глубокую бухту впадала речка, прорезающая остров. Она текла поперек простирания горных пород, представляя прекрасный объект для изучения. Я большей частью шел пешком, осматривая и собирая образцы, а моя упряжка шла сама, следом за первой. На другой день долина реки сузилась и превратилась в узкое ущелье, ехать по которому было нельзя. Ушаков и Журавлев с упряжкой выбрались наверх и пошли дальше, я же решил пройти внизу по каньону: слишком хорош здесь геологический разрез. Пропустить такое никак нельзя. Условились, что товарищи против стоянки, в русле речки, сделают пирамидку из камней, по которой я найду наш лагерь. Пришел я уже под утро, когда все крепко спали, собаки даже голов не подняли.
Породы здесь собраны в довольно пологие складки и представлены известняками с богатой ископаемой фауной такого же характера, что и на острове, где расположена наша база. На следующий день, пройдя водораздел, лежащий примерно на высоте около 240 метров над уровнем моря, попали в верховье речки, бегущей уже на восток. Долина ее вскоре перешла в каньон, пробираться по которому с упряжками было невозможно. Ушаков с Журавлевым опять поднялись наверх, а я пошел по руслу. Ущелье здесь имело метров 100 ширины и на столько же поднимались вверх его каменные борта. В противоположность ранее виденному спокойному залеганию пород свиты известняков, мергелей и сланцев здесь собраны в сложные, прихотливо изогнутые и опрокинутые складки. Все было перемято и перетерто, что свидетельствовало об интенсивности некогда происходивших здесь горообразовательных процессов, как это наблюдалось ранее на Северном Таймыре, по реке Нижней Таймыре.
Русло речки имело уступы и перепады, по которым летом низвергались водопады, теперь замерзшие. Солнце, однако, пригревало сильно, на бортах каньона висели ледяные сосульки, а у камней кое-где скопились даже лужицы воды. Каньон, прорезая мергелистую, довольно рыхлую толщу, значительно расширился, но потом, войдя в свиту круто, почти вертикально стоящих пластов известняка, снова превратился в мрачное узкое ущелье. Сверху со склонов нависали большие снежные козырьки, грозящие обвалом. Кое-где в их основание приходилось стрелять, чтобы проверить крепость надувов. Пройдя ущелье, мы вышли в широкое, до двух километров, озеровидное расширение, где и стали лагерем. Страшно устали и мы, и собаки, так как работали и не ели более полутора суток.
Немного отдохнув, мы тронулись к морю. Снег начал таять, на льду появились большие лужи и поперечные трещины, свидетельствующие о колебаниях уровня воды в результате приливов. Очевидно, это не озеровидное расширение, а залив, глубокий фиорд. Мы назвали его фиордом Матусевича. Разбросанные кое-где каменные островки гладко отполированы льдом в форме "бараньих лбов" и пологой сглаженной стороной обращены на запад, откуда из глубины острова когда-то и надвигался ледник. Борта долины тоже носят отчетливые следы ледниковой обработки. Восточнее, к устью, берега фиорда становились выше и наконец превращались в почти вертикальные скалистые обрывы высотой до 300 — 400 метров. Сложены они были филлитами — глинисто-слюдяными сланцами, измененными высокой температурой и давлением в полукристаллические породы. Осматривая обнажения этих пород, я нашел остатки окаменелого трилобита — древнейшего ракообразного животного, жившего еще в кембрийскую эпоху более 500 миллионов лет назад.
Бесчисленные каменистые уступы скал, образовавшиеся вследствие интенсивного морозного выветривания, дали приют тысячам птиц: люрикам, чистикам и разным видам чаек — все они уже прилетели на свои старые гнездовья, и их гомон приятно нарушал безмолвие полярной пустыни. В устье фиорда интенсивного таяния еще не заметно. Это нас успокоило, и мы по гладкому припаю быстро добрались до мыса Берга, где решили определить астрономический пункт.
Пока определяли пункт, на льду у мыса появилась медведица с прошлогодним медвежонком. Найдя свежий нерпичий продух, она улеглась около него караулить добычу. А свое уже довольно взрослое дитя предварительно отвела в сторону за торос. Все это она проделала совершенно спокойно, не обращая внимания на то, что рядом в лагере ходят люди. Конечно, Журавлев убил обоих. Теперь можно было досыта накормить собак. Вечером опять пришел медведь, но, заметив спускающуюся на лед упряжку Журавлева, бросился наутек. Началась погоня, и скоро все скрылись из виду. Через час торжествующий Журавлев вернулся, везя тушу убитого медведя. Охотник рассказал, что медведь оказался молодым и очень жирным и уже километров через пять-шесть выбился из сил и лег на снег: Когда к нему подлетела упряжка, то и собаки были не в лучшем состоянии. Медведь и собаки лежали некоторое время рядом обессиленные. Потом зверь зашевелился, и Журавлеву пришлось стрелять.
На другой день Журавлев уехал на базу, забрав коллекции горных пород и медвежьи шкуры. Предполагалось, что он заедет на остров Диабазовый, заберет там коллекции и медвежью шкуру. Расставание было молчаливым и коротким. Мы думали о трудностях предстоящего 250-километрового пути Журавлева в одиночку, без палатки, с тяжелым грузом на усталых собаках. Все было ясно и незачем об этом говорить. Крепкие рукопожатия, пожелания счастливого пути — и дружная упряжка Журавлева понеслась под гору. Вот она мелькнула между торосами, вот уже превратилась в точку и растворилась в сиянии полярного дня.
14 июня тронулись в путь и мы, имея для себя месячный запас продовольствия, 20 литров керосина, а для собак на 20 дней пеммикана и медвежье мясо. Дорога трудная. Днем солнце грело сильно и бегущим собакам было жарко, поэтому мы решили перейти на ночную езду, когда сильнее подмораживало. Пройдя 43 километра, мы остановились на мысе Анучина для определения астрономического пункта, поскольку конфигурация берега оказалась чересчур сложной и отличающейся от той, что показана на карте 1913 года.
Берег острова здесь иной, чем на западе. Там он, начинаясь 10-метровой террасой, постепенно переходил вглубь, в плоскоувалистую и холмистую поверхность, среди которой кое-где вздымались 150 — 200-метровые сглаженные возвышенности. Здесь же, за 50-метровой террасой, поднимались скалистые обрывы коренного берега 400 — 500-метровой высоты, изрезанные многочисленными логами и долинами, заполненными ледниками. Это были языки ледникового купола, который занимал, по-видимому, всю центральную часть острова. Ледники нигде не доходили до моря, заканчиваясь на террасе в стадии деградации, некоторые из них повисали на склоне долины. Гляциологи так и называют их — "висячие". Вдоль берега шла цепь небольших каменистых островков. Один из них, более крупный, был принят гидрографами в 1913 году за мыс и назван ими мысом Арнгольда. Теперь мы его переименовали в остров Арнгольда. Пройдя еще километров 20, Пересекли довольно глубокую бухту фиордового типа, куда по долине спускался крупный ледниковый язык, доходящий здесь до моря. Затем берег повернул на юго-запад, и мы попали в залив Шокальского. Здесь определили астрономический пункт и отправились дальше. Собаки по плотному, гладкому, как паркет снеговому покрову бежали бойко, нам же приходилось тяжеловато, сказывалась 14-часовая непрерывная съемка, беготня к обнажениям и выбивание образцов.
Погода стала портиться, небо заволокло тучами, поднялся сырой юго-западный ветер, повалил густыми хлопьями снег. И вдруг впереди, из этой снежной завесы, навстречу нам вынырнули два знакомых темных птичьих силуэта. Круглое плотное тело, мощные крылья, длинные шеи. Да это же гуси! Мы не верили своим глазам. Гуси! Здесь, на Северной Земле, среди мертвых скал и льдов! Но факт оставался фактом. Это были черные казарки, самые северные обитатели подсемейства гусиных. Значит, скоро надо ждать потепления и интенсивного таяния снегов.
Берег по-прежнему шел на юг и юго-запад с тенденцией отклонения к западу. На востоке, километрах в 20 — 30, были видны черные склоны противоположного берега, такие же обрывистые и крутые, как и здесь. Берега нигде не сходились, хотя на юго-запад мы прошли уже километров 50. Несомненно, это был пролив Шокальского, а не залив, как обозначили его гидрографы в 1913 году. А противоположный берег представлял собой западный край другого, нового, четвертого по счету острова. Нам его предстояло обследовать уже в будущем году.
Гуси не обманули. Резко потеплело. Днем, несмотря на пасмурную погоду, температура шесть градусов. Снег стал раскисать, но ночью прояснилось, подморозило, и нам удалось проехать еще 33 километра. Теперь берег стал поворачивать на северо-запад и север. Очевидно, мы вышли уже на западную сторону острова Октябрьской Революции. До дома еще далековато, вероятно, около 200 километров. Пользуясь ясной погодой, я определил здесь астрономический пункт, и мы, надеясь на некоторое подмораживание, тронулись дальше. Однако надежды наши оказались напрасными. Подморозило только сверху, а внизу снег уже пропитался водой. Верхняя корка не выдерживала веса саней, и они проваливались в снежную кашу, по которой мы брели чуть не по пояс, поддерживая сани и помогая собакам. Пробовали разгружать сани и перевозить груз по частям, но это мало помогало. Видимо, придется переждать, когда вода сбежит с морского льда в трещины, и только потом двигаться дальше. Все это особых опасений не вызывало. Прожить охотой здесь можно было до новой зимы. Надо только выбрать сухой высокий берег, чтобы основательно расположиться.
С трудом преодолев бухту, которую назвали Снежной, мы добрались до мыса на ее противоположном берегу и стали лагерем. Здесь сухо, снег почти всюду стаял. Журчали ручьи, цвели камнеломки, незабудки, позеленели кустики миниатюрной полярной ивы. Местами были видны желтые бутончики распускающегося полярного мака. Гуси летали парами, очевидно собираясь гнездиться. Ушаков добыл одного. Кроме гусей видели летевших на север гагар, а в тундре, у палатки, — куличков. Чаек всяких, конечно, много. Погода теплая, днем до трех-четырех градусов, и только ночью слегка подмораживало.
Лед был кругом усеян черными точками. Это нерпы вылезли погреться на солнышке. Во льду они проделали круглые отверстия — продухи (лунки), через которые выходили на поверхность подышать и отдохнуть. Как они делали эти лунки — непонятно, однако среди сплошных льдов нерпы держались постоянно. Журавлев как-то говорил нам, что у каждой нерпы несколько лунок и, если ее спугнуть, она уйдет в воду и выйдет уже через другую лунку, а в старую не вернется. У лунки нерпа лежит, как правило, головой к воде, чтобы в случае опасности мгновенно, не поворачиваясь, нырнуть. Нерпы на льду у лунки очень чутки. В зимнее время, когда море замерзнет сплошь, часть нерп все же останется, пользуясь лунками для дыхания. Пурга заносит снегом продухи сверху целиком, образуя под ним нечто вроде пещерки, где и переводит дыхание нерпа. Снаружи такое нерпичье жилье и не заметишь, но медведь чует его и караулит здесь нерпу часами. Журавлев уверял, что лунки нерпы проскребают во льду когтями передних лап. Они принимают подо льдом вертикальное положение, задними ластами придают телу вращательное движение, и тогда поднятые вверх передние ласты как бы выбуривают круглое отверстие. Так ли это, оставляю на совести Журавлева. Но он был человеком весьма наблюдательным, промышлял морского зверя уже не один десяток лет. Ему в этих вопросах вполне можно верить. И действительно, все нерпичьи лунки в сплошном льду всегда имели круглую форму диаметром в нерпичье туловище.
В бинокль сверху все хорошо видно. Нерпа поднимала голову, внимательно осматривалась кругом, потом ее голова падала, и нерпа засыпала, но не более как на одну минуту, а если беспокоилась, то и меньше. Потом опять просыпалась, поднимала голову, осматривалась и, если не было опасности, снова ненадолго засыпала. Подобраться к ней на выстрел при этих условиях совершенно невозможно. Видит она отлично, уже метров за 300 начинает настораживаться, чуть что, уходит в лунку и назад не возвращается. Такой образ жизни выработался у нерп в результате защиты от белых медведей, для которых нерпы и вообще тюлени являются основным видом питания. Промысловики добывают нерп, маскируясь белым щитком, поставленным на полозья, и двигаются только тогда, когда нерпа засыпает. В теплые дни, когда хорошо грело солнышко, нерпы любили лежать на спине, обмахивая себя передними ластами. Зачем они это делали, сказать трудно. Может быть, просто развлекались.
В бинокль удавалось наблюдать неоднократно, как охотились на нерп медведи. Заметив подходящую добычу, зверь, прячась за торосы, начинал к ней подкрадываться. Но нерпы были всегда осторожны, рядом с торосами не ложились. Потом медведь начинал подползать. Он проделывал это искусно. Как только нерпа просыпалась и начинала осматриваться, медведь мгновенно замирал и был похож на полуобтаявшую торосину, при этом лапой он прикрывал свой предательский черный нос. Когда же до лунки оставалось метра три, следовал молниеносный бросок и удар лапой, от которого не было спасения. Впрочем, не всегда охота бывала удачной: медведь или не успевал затаиться, или прыжок выходил не очень ловким, и нерпа успевала нырнуть в лунку. Однажды мимо нас проходила медведица с двумя медвежатами. Она тщательно обходила все лунки и внимательно их обнюхивала. Медвежата семенили сзади, играли между собой. Но вот одна лунка медведицу насторожила. Тогда она увела своих детей за торос, а сама улеглась у лунки, расставив лапы так, чтобы мгновенно выхватить из воды нерпу, как только та вынырнет. Продолжалось это долго. Медвежата сначала сидели смирно, а потом завозились и зашумели. Охота была испорчена. Надавав им шлепков, медведица побрела дальше, за ней поплелись притихшие медвежата.
О всех перипетиях охоты медведей на нерп мы с Ушаковым узнали на следующий год в маршруте вокруг южного острова Большевик. Мимо мыса Евгенова в проливе Вилькицкого проходил путь весенней миграции медведей с полуострова Таймыр на Северную Землю. Во время нашей стоянки на этом мысе в мае 1932 года за два дня мимо нас прошло не менее двух десятков медведей. К счастью, к нам в лагерь они не заглядывали, поскольку собаки, привязанные за бугром, с моря были не видны. Но все же один из проходивших медведей оказался любопытным. Наши движущиеся фигуры, вероятно, привлекли его внимание. При исключительно тонком обонянии у медведя плохое зрение, и всякий темный, а тем более движущийся предмет медведь принимает за цель своей охоты. Видя приближающегося с моря зверя, мы взяли винтовки и, присев за нартами, стали наблюдать. Издалека медведь, как полагается, шел, крадучись и прячась за торосы, потом начал ползти, приостанавливаясь и замирая время от времени. В этот момент отличить его от снежной кучи или тороса было невозможно. Подполз близко, метров на пять. Вдруг видим: выглядывает из-за бугорка, нос прикрыт лапой, только глаза блестят. Поджался, приготовился к прыжку. Ушаков мне шепчет: "Давай стрелять, а то махнет". Выстрелы прозвучали одновременно с прыжком, и убитый зверь покатился к нашим ногам.
Сила медвежьего удара велика. Даже двух-трехмесячный медвежонок лапой отшвыривал навзничь любую взрослую собаку. Удивительно вели себя эти маленькие, как игрушечные, зверьки. Сам-то меньше собаки, а поведение как у взрослого: так же сердито шипит, смешно вытянув мордочку, так же норовит ударить лапой, но зубами никогда не хватал. Нравы у медвежат были самые различные. Одни быстро привыкали и брали корм прямо из рук, ласково урча при этом, другие так и оставались дикими. Ушаков с Журавлевым привозили их из маршрутов ранней весной.
Другой объект охоты медведей — морские зайцы. Держались они только в битых, с разводьями льдах. На отдых ложились вдоль края льдины, у воды, чтобы в минуту опасности сразу соскользнуть вниз. К морским зайцам медведь старался подплыть, прячась за льдины, и потом, когда оставалось недалеко, нырял, появляясь из воды у того края, где лежал морской заяц. Тому и деваться некуда. Однако не всегда медведю удавалось удержать в лапах этого крупного, килограммов на 100, тюленя. Однажды мы добыли морского зайца, у которого по обоим бокам вдоль туловища шли по три глубокие борозды. Они уже заросли белой шерстью, по цвету отличающейся от темно-коричневой окраски всего туловища. Очевидно, медведь схватил свою жертву не у головы, а ближе к хвосту, где тело сужается, и животному все же удалось выскользнуть из цепких лап медведя.
Плавает и ныряет медведь отлично. Это мы могли наблюдать осенью во второй год зимовки, когда вокруг нашего острова стояли ломаные и битые льды. Однажды с моря на запах сала разделанных тюленей направился к нам медведь. Его издалека заметил Ходов. Мы взяли винтовки, захватили бинокли и вышли. Собак заперли в сенях. Уселись наблюдать, что будет дальше. Это был крупный зверь. Он шел медленно, останавливался и принюхивался, вытягивая шею и нос. От нас дул легкий ветерок, запах сала манил, но было и еще что-то внушавшее зверю подозрение (в топке горел уголь). Однако желание превозмогло опасение, и медведь решительно двинулся в нашу сторону.
Лед был непрочный, состоял из отдельных пластин и мятой между ними ледяной каши. Местами, где битый лед образовал довольно широкие полосы месива, и где нельзя было ни идти, ни плыть, медведь нырял в эту кашу головой вниз, как заправский пловец. Когда попадалась крепкая льдина, он взбирался на нее. Идти все же, видно, было легче, чем плыть. В одном месте, осторожно перебираясь с льдины на льдину, медведь неловко ступил на ее край, льдина перевернулась, и он упал в воду, мелькнув в воздухе всеми четырьмя черными пятками так, что мы дружно расхохотались. Ближе к берегу, до припая, шла уже сплошная ледяная каша, и зверю пришлось все время плыть, то ныряя, то выныривая для того, чтобы оглядеться и перевести дух. В бинокль было отчетливо видно, как при нырянии в воздухе мелькал медвежий зад с куцым хвостиком и взбрыкивали задние лапы. На расстоянии метров 30 от дома начинался прочный припай. Медведь взобрался на него, отряхнулся, и смело направился к нам, но тут же упал от пули нетерпеливого Журавлева.
Неоднократно во время ночевок в маршрутах к палатке, завидев черные силуэты спящих на снегу собак, вплотную подходили медведи, в недоумении останавливались, так как запахи были необычные, совершенно отличающиеся от запаха тюленя. Разбуженные собаки, пытаясь сорваться с привязей, поднимали дикий лай и вой, и мы, вылетая пулей из спальных мешков, заставали одну и ту же картину: спутанных в клубок собак и стоящего около них медведя.
Мне кажется, что все рассказы о нападении белых медведей на человека основаны на привычке медведя подкрадываться к любому темному, особенно движущемуся, предмету. Подойдя вплотную, он останавливался, если предмет по запаху был ему совершенно не знаком. Конечно, при этом можно получить от него удар лапой, но это будет недоразумением. Во всяком случае, Журавлев не знал и ни от кого не слышал о случае активного нападения белого медведя на человека, а он провел на Новой Земле не один десяток лет.
К середине июня снег кругом стаял, а талая вода со льда сбежала в трещины и полыньи. Надо было пробираться к дому. Вертикально стоящие ледяные кристаллы при вытаивании образовали на поверхности морского льда терку, о которую собаки обдирали свои лапы до крови. Шли очень медленно, 10 — 15 километров за переход. Местами, где к морю подходили ледниковые языки, бегущая с них пресная вода разъедала лед насквозь. Однажды, проезжая мимо такого языка, мы этого не заметили и приняли сквозные отверстия во льду за обыкновенные лужи. Остановились на узком перешейке, выбирая путь, и ужаснулись — кругом не лед, а решето, сохранились только перемычки. С большими предосторожностями, пятясь задом, выбрались в более безопасное место. Там, где лед торосистый, бугристый, вероятно многолетний, во впадинах скопилось много воды. В некоторых местах вода занимала три четверти площади, и обойти ее было невозможно. Приходилось идти вброд. Собаки то и дело оказывались на плаву, и их приходилось вытаскивать. Мы брели мокрые до пояса, поддерживая сани и помогая собакам.
Немало трудностей представляли речки, бегущие в море, их вода далеко разливалась по морскому льду, разъедая его. Прежде чем преодолеть такие препятствия, приходилось предварительно отыскивать более доступный переход. В одном месте за мысом, названным мысом Кржижановского, перед нами открылось обширное пространство морского льда, сплошь залитое водой. Обойти его было невозможно. Оставалось одно — пересечь трудный участок по сухопутью и перейти три речки. Они-то и дали такую большую воду на льду. Конечно, весь груз пришлось перенести на себе, а потом уже переводить вброд упряжки с пустыми санями.
Две речки одолели беспрепятственно, третья оказалась глубокой, с быстрым течением. Груз перенесли, а потом стали вплавь переправлять порожние сани с собаками. Чтобы их не унесло течением в море, я пошел вперед, привязав к поясу длинную веревку, прикрепленную к передку саней и к цепи, связывавшей собак в упряжке. Первую упряжку переправили благополучно, а вторую подхватило течением и понесло в море. Ушаков, который брел около саней, не смог их удержать. Услышав крик: "Держи!", — я почувствовал, как веревка натянулась струной, и, не оглядываясь, бросился в воду на четвереньки, упираясь ногами и руками в галечное дно. Поднял голову, чтобы не захлебнуться, и со страхом ждал, что вот-вот веревка лопнет. Но буксир оказался надежным, и собак течением прибило к берегу. За этот тяжелый день прошли только пять километров.
Земля на острове просохла, грунт уплотнился, так что летом здесь можно будет работать. Только вместо саней надо сделать легкий экипажик на мотоциклетных колесах, а вместо кузова на раму поставить легкую лодочку типа "стрельной", как у Журавлева, чтобы на ней переправляться через речки. Такой экипаж с грузом 250 — 300 килограммов легко потянут десять собак. Если заблаговременно организовать несколько продовольственных складов, то можно будет до зимы делать геологическую съемку и искать полезные ископаемые, которыми Северная Земля, видимо, богата. На одном из мысов западного берега острова Октябрьской Революций мы обнаружили признаки присутствия оловянных руд, на речке Матусевича — железных руд, на речке Ушакова — признаки нефтеносности. У западного берега фиорда Матусевича нашли кварцевые жилы с медным колчеданом. Последующие работы подтвердили наше предположение, и сейчас на Северной Земле развертываются поисковые и разведочные работы.
Погода стояла пасмурная, с туманами и дождями. Наступало полярное лето. Надо было спешить. Скоро лед на море начнет вскрываться и отрежет нас от дома на острове, названном нами Домашний. И все же приходилось делать остановки, чтобы дать отдохнуть измученным псам. Они обессилели не из-за работы, которая не так уж и тяжела, а из-за потери крови, сочившейся из стертых лап. Иглы обдирали даже прочные подошвы наших сапог, которые оказались так разбиты, что пропускали воду. А у собак ноги представляли собой сплошные кровоточащие раны. И все же наши верные друзья тянули нарты. Их выносливости и жизнестойкости приходилось только изумляться. После остановки собаки валились замертво. Приходилось брать их на руки и переносить на сухое место. К корму они не притрагивались, хотя были очень голодны. Каждую приходилось кормить в отдельности, подкладывая к морде кусок, чтобы она его съела. Утром собак подносили к упряжке на руках, при этом животные глядели на нас такими умоляющими, человеческими глазами, что до слез брала жалость. Но приходилось быть жестокими. Надо было идти вперед во что бы то ни стало.
Через день мы, наконец, подошли к вехе-гнилушке, которую поставили во время осеннего, самого первого маршрута. Теперь съемка вокруг острова Октябрьской Революции замкнулась, и ее можно было считать законченной. До дома по прямой, по морскому льду, осталось около 40 километров, а по берегу, через мыс Серпа и Молота, — вдвое дальше. И хотя ехать сейчас по льду рискованно, все же решили следовать этим путем.
Но и этот путь оказался не из легких. Местами приходилось идти чуть ли не вплавь. Измученные собаки падали одна за другой, и поднять их не было возможности. Лежали как мертвые, а некоторые, может быть, и действительно были уже мертвые. Разбираться не было времени, упавших отпрягали и следовали дальше. Кое-как, с трудом прошли все же 14 километров и стали лагерем среди скопления старых полуобтаявших многолетних торосистых льдов, которые при вскрытии ломает не сразу. Продовольствие на исходе, отдали собакам три последние банки пеммикана и не пожалели одну свою. У нас осталось только три четверти банки пеммикана, кружка риса и керосин в примусе. Галеты и сахар кончились еще неделю назад.
Погода ухудшилась. Туман такой, что в двух шагах ничего не видно, приходилось стоять и выжидать. Через два дня северный ветер отогнал воду со льда к югу, туман рассеялся, и мы увидели остров Средний из архипелага Седова, до него было километров 20. Запрягли оставшихся собак и пошли прямо к острову, с трудом перевалили через него и 20 июля к вечеру были дома. Нас встретили с распростертыми объятиями. По радостным восклицаниям и суетливой беготне чувствовалось, что товарищи нас заждались, может быть, считали погибшими, так как все назначенные сроки возвращения давно миновали. Лед за островом с мористой стороны еще стоял, но западнее его уже не было. Вовремя мы вернулись.
Помылись, побрились и сразу приобрели культурный вид. Собаки лежали пластом, не поднимая голов, ничего не ели, хотя мяса было вдоволь. Если бы наш путь затянулся еще на два-три дня, то пришли бы мы без собак. У северного края острова Голомянный на север и северо-запад виднелось открытое море. По сообщению Журавлева, там много морского зверя. В августе море начало вскрываться и у нас. Работы много, надо выполнить инструментальную съемку нашего острова, провести месячные приливо-отливные наблюдения, заложить долговременные нивелирные репера, сделать полную переборку грузов. Ушаков с Журавлевым озабочены заготовкой мяса для собак. Хотя среди старых собак, годных для езды, осталось не более половины, зато появилась смена — 16 щенят, родившихся весной у двух сук. Журавлев в двери амбара, где хранилось мясо, проделал маленький лаз, чтобы щенки в любое время могли туда забираться и кормиться. Росли щенки очень быстро.
Охотники приехали с Голомянного, чтобы немного передохнуть. Убили семь медведей, восемь морских зайцев, три нерпы. Около берегов появились большие стаи мелкой рыбешки — сайки (полярной тресочки). Мы наловили ее целое ведро и сварили отличную уху. В начале сентября сильным северным ветром и волнением поломало льды вокруг нашего острова, теперь везде открытая вода. В погоне за сайкой появились стада дельфинов-белух, для которых сайка здесь — основной вид корма. Следуя за ней, белухи шли вдоль берега, огибая мысы и заходя в бухты. Этим и воспользовался Журавлев. В то время, когда белухи высовывались из воды, чтобы перевести дыхание, он азартно палил в них, стоя на верху мыса нашего острова. Мы с Ходовым сидели с гарпунами в шлюпке наготове, чтобы сразу же подхватить убитого зверя и прибуксировать к берегу, не дав ему затонуть.
В общей сложности добыли 14 белух, что составило около 5 тонн мяса; вместе с медведями, зайцами и нерпами это количество обеспечивало собак кормом на всю зиму. Пробовали и мы мясо белух, но нам оно не понравилось — слишком водянисто. Зато из плавников и хвостов выходил превосходный студень. Основа нашего питания — жареное во всех видах медвежье мясо и тюленья печенка. Супов мы не ели, зато компот из сухофруктов пользовался большим успехом.
Не откладывая, приступили к разделке мяса белух. Около магнитного домика, который стоял на берегу лагуны, в месте, удобном для выгрузки туш, мясо разрубали и относили в амбар. Шкуры с салом пока складывали в штабеля. На разделку, полакомиться обрезками, слетелось множество чаек, преимущественно белых. Шум и гам стоял несмолкаемый. На запах сала иногда подходили медведи, но, услышав лай собак, бросались наутек. Сейчас они нас не интересовали, мяса было достаточно.
С середины сентября по временам стало крепко морозить, иногда до 20 — 25 градусов. В проливе между островами лед настолько окреп, что по нему можно было свободно ходить и ездить. Дни сокращались, наступала темная пора, но мы встречали ее без забот, совершенно готовые к зимовке. Я решил утеплить свой магнитный домик, чтобы в нем можно было спокойно заниматься. Работы накопилось много; надо было вычислить астропункты, подготовить планшет для карты Северной Земли, нанести на него географическую сеть координат и вычертить заснятые участки. В нашем доме все это делать невозможно. Шумливый и беспокойный Журавлев не давал сосредоточиться, да и места в доме не было. Для магнитного домика я сделал стол, табуретку и небольшую железную печку с дроссельной заслонкой в трубе, позволяющей регулировать тягу.
Размер домика внутри, после обшивки его вагонкой, стал 1,9x1,9 метра. Когда стояли стол и табуретка, то места хватало только, чтобы встать и расправить уставшие конечности, для разминки я выходил на улицу и делал несколько пробежек по отмели. Эти прогулки очень нравились нашим щенкам, которые сопровождали меня всей оравой, норовя схватить за пятки или за голенища. Медведи не оставляли нас в покое, хотя наступила уже темная пора и море кругом замерзло. Их привлекал запах белушьего и тюленьего сала, обрезки которого после разделки туш были разбросаны вокруг. Однажды, когда я вышел из домика, меня окликнул Журавлев и спросил, не вижу ли я медведя. Оглянулся назад и только тогда заметил его, стоящего у домика. Как я его не увидел раньше, когда выходил оттуда, непонятно. Пока мы с Журавлевым взяли винтовки, медведь подошел к дому вплотную. Сытые собаки спали в загоне, и ни одна его не почуяла. Хорошо, что медведь — зверь мирный, будь у него нрав тигра, мы бы не ходили "по улице" столь беспечно. Все же теперь, идя работать в домик, я стал брать с собой карабин.
За обедом Журавлев информировал нас, что сегодня Михайлов день и следует ждать гостя. Все посмеялись: ждать так ждать. Возвращаясь в домик, я услышал около него характерное шипение, которое издает медведь, когда он рассержен. Было так темно, что я, сколько ни всматривался, ничего не мог заметить. Я заскочил в домик, схватил карабин, вышел и только тогда заметил зверя. Он стоял метрах в пяти от меня, около того места, где лежало сало, и продолжал сердито шипеть, очевидно недовольный моим присутствием. Мушку не было видно, я прицелился по стволу и выстрелил. При вспышке огня было видно, как зверь сделал гигантский прыжок и исчез. На выстрел примчались собаки, кинулись по следу, но скоро вернулись обратно. Очевидно, я промахнулся. Тогда я решил устроить сигнализацию. Около сала, близ домика, положил тушку нерпы, обвязал ее шнуром и протянул его в домик через крышу так, чтобы шнур свисал под столом, а на конец привязал бубенчик.
Как-то раз, уже в середине декабря, углубившись в вычисления логарифмов астропунктов, я услышал бряканье бубенчика. Быстро потушил лампу, взял винтовку и осторожно выглянул за дверь. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел силуэт медведя, склонившегося над нерпой. Я долго прицеливался и, наконец, нажал курок. При вспышке увидел, как медведь, подпрыгнув, мелькнул в воздухе всеми четырьмя лапами и исчез. "Неужели опять промазал?" — подумал я. На выстрел примчались собаки, и было слышно, как они остановились и лают где-то недалеко. Позвал Журавлева, и мы увидели метрах в ста от дома мертвого медведя, а около него кучу собак. Вернулись домой, позвали остальных и, взяв нарты, пошли, чтобы привезти тушу к амбару и разделать ее там при свете огня. Винтовки оставили дома. Идем, разговариваем, спустились уже на лед, и вдруг навстречу нам вынырнуло из мглы нечто белое, громадное. У всех мелькнула мысль: "Еще один медведь", — и мы врассыпную бросились домой за оружием. А оказалось, что это был белый ездовой пес Торос из упряжки Ушакова. Он находился около медведя и, услышав нас, радостно помчался навстречу. Во мраке полярной ночи, когда кругом серо, однотонно и нет предметов для ориентировки, все представляется в масштабе, значительно преувеличенном.
После встречи нового 1932 года стали готовиться к весенним маршрутам. Решили организовать две опорные продовольственные базы: одну на мысе Неупокоева — юго-западной оконечности острова Большевик, а другую на его северном конце. На каждую надо будет отвезти 100 банок пеммикана, бидон керосина, галеты, как обычно, в запаянных ящиках. Кроме того, надо будет заснять и обследовать остров Пионер.
Темная пора в феврале уже кончалась, но все время были сильные пурги. Выезжать из дому, даже на нашу охотничью базу, на остров Голомянный, было почти невозможно. В марте стало тише, и Ушаков с Журавлевым, взяв продовольствие, отправились в первую поездку. Они собирались все оставить на полдороге, где-то около мыса Кржижановского или Гамарника, и вернуться домой, а во второй раз, выехав уже налегке, завершить заброску. Вернулись они только на шестой день. На протяжении всего пути дули встречные ветры и была пурга, поземка так забивала глаза собакам, что они бежали с большим трудом и все время поворачивали назад, по ветру. В конце марта поехали еще раз и, добравшись до мыса Неупокоева, сложили там 116 банок пеммикана и керосин. На обратном пути убили медведя и тушу подвесили на кромке айсберга, чтобы не растащили песцы, а шкуру привезли с собой. Теперь у нас была прочная база для съемки южного острова.
Во время последней остановки перед мысом Неупокоева путники увидели трех оленей, один из них молодой, прошлогодний. Значит, на южном острове олени есть и, может быть, даже размножаются. Попадают они туда скорее всего со льдами прибрежных припаев, оторванных ветром от берегов Таймыра, где олени любят стоять, спасаясь от оводов. Дувшие все время пурги мешали очередному выезду для заброски второй продовольственной базы. Пришлось от нее отказаться. Съемку решили начать с пролива Шокальского, и дальше на юг вдоль западного берега острова. В этом случае без северной базы можно было обойтись. Вдвоем с Ушаковым 14 апреля выехали в наш четвертый маршрут. С нами все сколько-нибудь годные собаки, Журавлеву оставили одних калек и щенков. С собой взяли месячный запас питания, который пополнили еще на мысе Неупокоева. Едем вдоль западного берега острова Октябрьской Революции, где с трудом пробирались прошлой весной, поэтому съемку здесь приходится повторить вновь. Дорога неплохая, но встречный ветер гонит поземку, против которой собакам бежать трудно. Ночью разыгрался настоящий шторм. Утром стихло, но, пока запрягали собак, опять задуло. Решили переждать непогоду, покормили собак, крепко подтянули палатку и забрались в спальные мешки. Четыре дня бушевала вьюга, а когда наконец стихла и мы вышли из палатки, то ни саней, ни собак не оказалось. Все было занесено. Пока откапывали сани, из-под снега стали выбираться собаки. Вокруг каждой образовалось нечто вроде пещерки, где они спали спокойно, защищенные от ветра.
Прошли до астрономического пункта, определенного в прошлом году, и оставили здесь 20 банок пеммикана собакам и 10 банок мясных консервов. Затем повернули к берегу южного острова и пошли поперек пролива Шокальского. Ширина пролива здесь 25 километров, лед молодой, одногодичный, торосов не видно. Несомненно, пролив летом был вскрыт и доступен для судоходства. Берега острова Большевик, обращенные к проливу, высокие и скалистые, отделялись от моря неширокой террасой 50-метровой высоты. В нее врезались глубокие долины ледникового происхождения. Некоторые представляли собой фиорды, заполненные ледниковыми языками от купола, лежавшего внутри острова. Однако все языки были уже мертвы и неподвижны. Местами языки до моря не доходили, а лежали на глинисто-галечных отложениях с включениями морских раковин, схожих с теми, что я встречал на Горбите во время Таймырского путешествия. Значит, Северная Земля, как и Таймыр, испытала значительное поднятие (в сотни метров) недавнего происхождения, продолжающееся до сих пор. Фиорды здесь небольшой протяженности, всего пять — десять километров, в то время как на острове Октябрьской Революции фиорд Матусевича имел длину не менее 50 километров.
Дойдя до фиорда в средней части пролива, который мы назвали фиордом Тельмана, определили астрономический пункт и решили пойти на юг к мысу Неупокоева. По направлению на юг терраса постепенно расширялась, а склоны коренного берега, отступая внутрь, снижались и сглаживались. В том месте, где была оставлена туша медведя, сделали остановку, основательно подкормили собак и, оставив все запасы, налегке решили сделать поездку внутрь острова, в сторону горы Герасимова, которая виднелась на юго-востоке, километрах в 25 от берега. Высота ее оказалась 240 метров, склоны сглажены, но ледника на ее поверхности не было. Только на севере и северо-востоке острова блестели два ледниковых купола. Западный, более крупный, давал языки на западную сторону острова, в пролив Шокальского, а восточный, поменьше, вероятно, на восточную сторону. Спустившись с горы, вышли на южный берег к проливу Вилькицкого около мыса Неупокоева. По дороге видели следы оленей. В низинах находили довольно много карликовой ивы и березки.
Проехали по берегу назад, на запад, к мысу Неупокоева. Пока я определял астрономический пункт, Ушаков съездил налегке за оставленными продуктами и медвежьей тушей. Берег у мыса был очень низкий. Везде косы и лагуны прихотливого очертания, видно, что сформировались они совсем недавно. На юге, в проливе Вилькицкого, сплошное нагромождение свежих торосов, совершенно непреодолимых. Это мы испытали на себе, когда погнались за подошедшим к нам медведем. Даже собаки и те не могли его преследовать, так как проваливались с головой в рыхлый снег между поставленными на ребро громадными двух-трехметровыми льдинами.
Отдохнув немного, тронулись дальше на восток. Береговая линия здесь была заснята гидрографической экспедицией довольно точно. Нам оставалось только прокорректировать и уточнить контуры береговой полосы, которая с судна, конечно, снималась гидрографами в общих чертах. Дорога тяжелая, торосистые льды местами прижаты к берегу вплотную. Нам пришлось выбираться на террасу высотой метров 50 с гружеными санями. Торошение проходило совсем недавно, так как лед в изломе совершенно свеж, а промежутки между льдинами еще не забиты снегом. Видно, что льды и зимой в проливе все время находятся в движении, скопляясь то у восточного, то у западного входа, в зависимости от господствующих ветров.
Несмотря на трудности, за день прошли 37 километров и стали лагерем на льду, в непосредственной близости от берега, так как подниматься наверх не захотели. К ночи задул свежий северо-восточный ветер, перешедший к утру в пургу. Кое-как выбрались из палатки, тщательно ее укрепили, выложили с наветренной стороны стенку из снежных кирпичей и опять залезли в спальные мешки. Ночью пурга усилилась, палатку отчаянно рвало и трепало, по временам туго натянутая крыша гудела, как бубен. Мы лежали и слушали звуки полярной бури, спать уже не хотелось. Вечером выползли из палатки и увидели на льду тонкие трещины. Правда, они незначительны, но все же это был грозный признак: значит, лед под нами зашевелился. Решили подняться на берег. Кое-как собрали вещи, несмотря на пургу, свернули палатку, ежеминутно рискуя, что ее вырвет из рук и унесет. Откопали собак, наспех подпрягли и ползком навстречу снежному вихрю выбрались на берег, волоча за собой собак. К счастью, нашли место с плотным снежным покровом и под защитой небольшой возвышенности разбили палатку. Распрягли и привязали собак, еще раз все проверили и, довольные, забрались в палатку чаевничать.
На четвертый день пурга наконец стихла, мела лишь легкая поземка. Запрягли собак — и в путь. Пурга вымела весь рыхлый снег, и ехать стало легче. На третий день без задержек прибыли на мыс Евгенова, где определили астрономический пункт. Мыс образовал обширную галечную косу, далеко вдающуюся в море. Торосистые льды видны до самого горизонта и только вдоль берега, где припай, торосов не было. Здесь много свежих медвежьих следов, поэтому мы сразу же привязали собак в низине за бугром, так, чтобы с моря их не было видно, иначе от медведей отбоя не будет. Из-за пасмурной погоды простояли здесь трое суток, и как ни прятались от медведей, пришлось убить двух, которые нас буквально атаковали.
Наконец мы тронулись в путь дальше на север, вдоль восточного края острова. Ехали вдоль берега, довольно пологого, по хорошей дороге, но не долго. Километров через 20 берег стал круче, появились скалистые обрывы метров по 10 — 15. Торосистые льды поджимали к берегу, оставляя лишь узкую полосу гладкого льда, где еще можно было проехать. Однако местами она пропадала и тогда приходилось пробираться по краю снегового забоя под обрывом. Сани кренились, приходилось их поддерживать, собаки скользили и падали.
Затем гряда торосистых льдов подошла вплотную к отвесному уступу 50-метровой террасы. По ней ехать нельзя, потому что снега не было, его содрали недавние пурги, осталась голая земля да щебень разрушенных пород. В бинокль видно, что дальше, километра через три, эта терраса кончается. Там коренной берег высотой метров 300 спускался прямо к морю. Стена сплошного нагромождения льдов шириной метров 200 стоит вплотную у берега. Дальше в море они более разреженны. Лавируя между ними, пожалуй, можно было проехать. Решили во что бы то ни стало перебраться через прибрежную гряду и дальше ехать морем.
Выбрали место, где ледовый вал поуже, и стали топорами расчищать дорогу для перехода. К счастью, погода нам благоприятствовала — ясно, тихо, да и мороз небольшой, градусов 20. Работали в одних рубашках. После переноски груза на руках перетащили порожние нарты, а потом на спинах — и собак. Сами они через этот хаос ледяных глыб перебраться не смогли. Вся эта операция заняла целый день, но мы отдыхать не стали, а сразу запрягли собак и тронулись дальше. В море, невдалеке, была видна открытая вода, и стоило только задуть с берега свежему отжимному ветру, как лед могло оторвать. Лавируя между грядами и перебираясь через них, мы двигались вперед. Часа через три появилась терраса, низменный берег, и мы, преодолев еще раз прибрежную торосовую гряду, Добрались до суши и стали лагерем. Привязав и накормив собак, напились чаю с галетами и повалились спать.
Утром, выйдя из палатки, я ахнул. Там, где мы ехали вчера, расстилалась открытое море, льда не было и в помине. Между коренным склоном и морем тянулась достаточно широкая, хотя и мало заснеженная глинисто-песчаная терраса, по которой можно было ехать, но мы предпочли прибрежный ледовый припай. Берег почти прямолинейный, без фиордов, с редкими ледниковыми мертвыми языками, не доходящими до моря. Несомненно, ледниковый покров здесь занимал гораздо меньшую площадь, чем на острове Комсомолец. Дальше коренной берег с обрывами круто повернул на запад, и мы двигались вдоль низменного берега с массой заливов, бухт и лагун, зарисовывать которые было не легко. Только на пятый день достигли северного конца острова, где берег резко повернул на юго-запад, а потом почти на юг. Здесь сделали остановку и определили астрономический пункт. Теперь мы, очевидно, въезжали в пролив Шокальского, в знакомые места, значит, самая трудная часть пути закончена. Предварительные вычисления пункта показали, что северный конец острова Большевик лежит гораздо дальше на целых 30 километров, чем это показано на карте гидрографической экспедиции 1913 года. Очевидно, с кораблей крутые береговые склоны острова гидрографы приняли за его границу, а всю отмелую северную часть — за ледовый припай. Едем проливом на юг. Вскоре высокие обрывы коренной части острова опять подошли к берегу, но нас это не тревожило, так как пролив вскрывался, льды здесь гладкие, торосов не было. Пересекли два фиорда и подошли к третьему — фиорду Тельмана, откуда начали съемку. Здесь мы закончили работу, надо торопиться домой, уже 20 мая, а нам предстояло провести еще обследование четвертого острова — Пионер.
За последний день мы сделали рекордный переход — 70 километров. Собаки утомились, и мы решили их не привязывать, пусть получше отдохнут. Никуда не денутся такие усталые, подумали мы. Однако мы ошиблись. Резвик из упряжки Ушакова вдруг вскочил, повел носом и стрелой помчался вверх на террасу, за ним мой Шайтан, Тускуб и другие. В один миг мы остались без собак. По-видимому, южным ветром принесло запахи оленей, пасшихся где-то на террасе поблизости, и охотничий инстинкт превозмог усталость. Впрочем, большинство собак скоро вернулось обратно, и только Резвик пропадал часа три. Вот тебе и усталость от 70-километрового перехода!
На другой день, повторив астрономические наблюдения, мы повернули домой. По пути надо было еще обследовать и заснять мелкие острова, которые мы пропустили прошлой весной, и продублировать съемку, которая в условиях распутицы была недостаточно полной. Шли быстро, санный путь еще не испортился, и за день проходили 30 — 40 километров, тогда как в прошлый год пять-шесть километров были для нас достижением. Несмотря на морозы, на склонах южной экспозиции снег уже подтаивал. Около мыса Кржижановского на льду скопилось целое озерко талой воды.
Домой прибыли 28 мая, пробыв в пути полтора месяца и пройдя 1118,9 километра. Это был самый большой маршрут за всю экспедицию.
Как только приехали домой, погода испортилась, началась пурга, однако она продолжалась недолго, и 1 июня мы отправились опять вдвоем с Ушаковым в последний маршрут. Сначала заехали на мыс Серпа и Молота, забрали там продукты и в объезд тронулись в путь. Пересекли пролив Красной Армии и направились вдоль края острова на север и северо-восток. Километров через 15 берег круто повернул на северо-запад, и мы смогли убедиться в правильности своего предположения, увидев четвертый по счету остров в архипелаге Северной Земли. Пролив имел ширину от 4 до 12 километров, льды в нем неломанные, старые. Вероятно, он вскрывался редко, в особо благоприятные по климатическим условиям годы. Вскоре вышли на западную сторону острова и поехали на юг. В море везде торосистые льды, по-видимому, прошлым летом оно здесь вскрывалось. Вдали увидели много медведей. Они двигались потихоньку, часто останавливались, вероятно проверяя нерпичьи лунки.
В одном месте среди кучи полуобтаявших прошлогодних торосов заметили медведицу с медвежонком, сладко спавших на льдине, пригретых весенним солнцем. Они были совершенно неподвижны, и мы долго рассматривали их в бинокль. Услышав скрип саней, они проснулись и бросились наутек. Несколько дальше, километрах в четырех отсюда, на ровном, без торосов ледяном поле мы заметили молодого медведя, караулившего у лунки нерпу. Повернули, гикнули на собак и помчались к нему. Завидев нас, медведь бросился бежать, мы за ним, подгоняя криками собак. Медведь был впереди не более как в 40 — 50 метрах от нас, смешно тряся своим жирным мохнатым задом. Зверь стал выдыхаться, собаки его уже нагоняли, но гладкий лед сменился торосистым, и медведь скрылся. Обогнув остров с запада, мы попали в глубокий залив, принятый нами в прошлом году за пролив. С юга увидели полуостров, соединенный с основной частью узким низменным перешейком. Несомненно, что еще совсем недавно это был отдельный островок и только благодаря общему поднятию всего архипелага он соединился с соседним. Ледниковый купол, слагающий центральную часть острова Пионер, нигде к берегу не подходил, образуя правильное сферическое тело высотой около 300 метров. Конечно, он был мертвый и находился в стадии деградации.
Сомкнув маршрут, мы закончили съемку и 8 июня вернулись домой. И вовремя, потому что все небо обложило свинцовыми тучами, пошел мокрый снег, а потом дождь, потеплело до трех градусов. Вечером с Голомянного вернулся Журавлев. Там у него промысловый домик из фанеры и брусков с загоном для собак, где охотник предпочитал проводить большую часть своего времени. Журавлев сообщил, что льды у острова взломало и везде много открытой воды. Он видел несколько стад белух, идущих, вероятно, к северной оконечности Северной Земли, где море свободно ото льдов даже зимой. Появление белух в такое раннее время — хороший признак, свидетельствующий о том, что Карское море от Новой Земли и до Северной Земли сейчас уже вскрыто и можно ждать благоприятной навигационной обстановки.
К нам на остров прилетела стайка гусей, все тех же черных казарок. В прошлую весну мы не видели их здесь. Позднее, уже в августе, на берегу острова Среднего, по ручью, я встретил пару казарок с пятью пуховыми птенцами. Факт примечательный — значит, в благоприятные годы гуси могут залетать и гнездиться даже в этих широтах.
Получив по радио из астрономического института запрошенные координаты светил, приступил к вычислению астрономических пунктов, после чего нанес их на карту Северной Земли, начатую еще прошлой зимой. Кроме карты в нормальной конической проекции решил составить вторую — в прямолинейной меркаторской проекции, специально для судовождения.
Тем временем прижимные южные ветры сменились северо-восточными, лед взломало, и около нашего острова была сплошная вода до самого горизонта. Битые льды держались только между островами и к востоку от них, вплоть до острова Октябрьской Революции, куда теперь можно добраться даже на шлюпке. Вскоре мы получили сообщение от О. Ю. Шмидта о том, что ледокольно-транспортное судно "Сибиряков" выходит из Архангельска, намереваясь осуществить сквозное плавание Северным морским путем за одну навигацию. При благоприятных условиях "Сибиряков" предполагал посетить нашу базу. Но заберет нас и привезет новый состав полярников другое ледокольное судно — "Русанов". Ночью 13 августа "Сибиряков" подошел к нам, но из-за тумана остановился километрах в 30. В ожидании встречи мы еще накануне тщательно побрились, постригли друг друга и приготовили лучшие городские костюмы. Косматые бороды, лохматые длинные волосы и грязные засаленные костюмы мы считали признаком дурного тона и невоспитанностью квазиполярников, которые, перезимовав в стенах станции, щеголяют своим неряшливым видом и считают его неоспоримым доказательством "арктического стажа".
Днем, когда туман рассеялся, "Сибиряков" подошел к нам, пользуясь промерами глубин, которые мы сообщили по радио. Наша шлюпка стояла наготове, и не успел пароход отдать якорь, как мы уже были у борта, а через несколько минут очутились на палубе в окружении сибиряковцев, большинство из которых были наши старые знакомые.
После доклада о проделанной работе и демонстрации карт изложили свои наблюдения над режимом льдов в районе Северной Земли, в результате чего руководство приняло решение обойти Землю с севера. Осмотрев наше жилье, сибиряковцы на другой день тронулись дальше, а к нам подошел пароход "Русанов" с грузом и новым персоналом полярной станции. Заблаговременно встретив судно, Журавлев, зная глубины, помог подвести его к берегу почти вплотную, чем значительно облегчил и ускорил выгрузку. В задачу экспедиции "Русанова" кроме смены персонала на Северной Земле входило также строительство полярной станции на мысе Челюскин и проведение гидрологических работ в проливах.
Закончив выгрузку и взяв нас, пароход направился к проливу Шокальского. Он был совершенно чист ото льда, глубины оказались большими, в пределах 200 — 300 метров. 21 августа мы подошли к мысу Челюскин и без промедления приступили к выгрузке и строительству станции. Пролив Вилькицкого был свободен ото льда, так что пароход мог подойти вплотную к берегу.
Пока шло строительство станции, с Диксона прилетел двухмоторный гидросамолет, проводивший ледовую разведку в Карском море. Его командир Анатолий Дмитриевич Алексеев хотел слетать на восточную сторону Северной Земли, в море Лаптевых, выяснить ледовую обстановку и там, но это было трудно сделать из-за отсутствия карты, и мы предложили ему свою помощь. Одновременно было решено посетить и новых зимовщиков, так как сведений от них не поступало. Их радиостанция почему-то бездействовала. В качестве штурмана полетел я.
Погода нам благоприятствовала — штиль и ясное безоблачное небо. Было очень интересно осматривать те места, где еще недавно продвигались с таким трудом. Береговая линия Земли была везде свободна ото льда, что позволило внести некоторые поправки в нашу карту. На острове Домашний сели в лагуну и помогли привести в порядок мотор, который механик никак не мог запустить. Пока налаживали мотор, погода стала портиться, и мы поспешили вылететь обратно на мыс Челюскин. 4 сентября постройка станции была закончена, поднят флаг и объявлено об открытии новой советской полярной радиостанции Мыс Челюскин. Распростившись с новыми зимовщиками, мы на "Русанове" отплыли в Архангельск.
Экспедиция по съемке и изучению Северной Земли, продолжавшаяся два с половиной года, закончена. На собаках пройдено около 5000 километров, из них со съемкой 2221 километр, для организации продовольственных складов — более 2000 километров и повторных маршрутов — 780 километров. Для увязки съемок определено 17 астрономических пунктов, позволивших нанести на карту все очертания с большой точностью. На основании этих материалов составлены карты Северной Земли. Изучено геологическое и морфологическое строение Земли и составлены соответствующие карты. Выяснены климат, растительный и животный мир, характер ледового режима окружающих Землю морей, установлены признаки присутствия ряда полезных ископаемых: меди, олова, железа, нефти и других. В настоящее время Северная Земля вполне освоена и заселена. Здесь ведутся разведки найденных полезных ископаемых. Теперь эта территория в промышленном отношении так же перспективна, как и весь Таймырский полуостров.
