Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

ПО РЕКЕ ТАЙМЫРЕ В ГЛУБЬ ХРЕБТА БЫРРАНГА

Исследованием реки Хантайки летом 1928 года было завершено геолого-географическое изучение Норильского района. Хотелось проникнуть еще дальше, в пределы Северного Таймыра, территория которого была почти не изучена и о его геологическом строении имелись самые смутные представления. О географии Северного Таймыра мы знали из отчетов Великой Северной экспедиции 1733 — 1743 годов и из описания путешествия А. Ф. Миддендорфа, который побывал на реке Нижней Таймыре, в западной части озера Таймыр и пересек Таймырскую низменность. Его данные по геологии края были слишком отрывочны и, конечно, требовали серьезного пересмотра. Учитывая трудности, с которыми столкнулся А. Ф. Миддендорф в своем путешествии, нам надо было серьезно готовиться, для того чтобы обследовать не только Нижнюю, но и Верхнюю Таймыру, их притоки и озеро.

Самый важный вопрос для нас — транспорт. Нужна была готовая, вполне судоходная, не боящаяся штормовых погод лодка типа шлюпки. Строить лодку на месте, как это сделал Миддендорф, нецелесообразно. А как доставить ее на Таймыру? Упряжка оленей поднимала на нарте груз не более 320 килограммов, а шлюпка весила около тонны.
Еще готовясь к маршруту по Хантайке в 1928 году, я одновременно обдумывал поездку на Таймыру. На той же верфи, где были построены канобе, сделали обычного типа шлюпку-шестерку, усилив ее боковыми килями и разрезав на три части — носовую, кормовую и среднюю, — разделенные глухими переборками. При сборке части шлюпки соединяли по килям и бортам железными накладками на болтах. Каждая часть весила не более 300 килограммов, и ее можно было перевозить на оленях. Такая шлюпка была заказана одновременно с канобе, и в навигацию 1929 года они были доставлены в Дудинку. Шлюпку пришлось строить на личные сбережения, так как Геолком не мог дать на это денег, поскольку план Таймырской экспедиции еще не был утвержден, и деньги могли быть выделены только после завершения работы на Хантайке. Пришлось собрать все, что было, занять в долг, жена продала свою беличью шубу, но шлюпка все же была сделана. Впрочем, в то время многие геологи вкладывали свои личные сбережения в экспедиционное снаряжение и пользовались им из года в год. Государственных средств на такие работы часто не хватало.

 АХБ-5.jpg
После окончания Хантайского путешествия осенью 1928 года я должен был возвратиться в Ленинград, чтобы сдать финансовый отчет и сделать сообщение о проделанной работе Ученому совету Геолкома, представить на утверждение научный отчет. Только после этого можно было ставить вопрос о Таймырской экспедиции. А мне хотелось отправиться туда уже в навигацию 1929 года. Но для этого надо было выехать из Ленинграда зимой, не позднее января — февраля, так что времени у меня там будет в обрез. К счастью, в моем распоряжении оставалось достаточно времени до Ленинграда. Пароходы от Дудинки до Красноярска тогда ходили по месяцу и больше. Это были суда из флотилии государственного казенного пароходства, закупленные еще в 1905 году в Гамбурге. Они в основном обслуживали низовье Енисея. За месяц плавания я успел написать отчет и составить геологическую карту, топографическую основу которой вычертил Корешков.

Время в Ленинграде пролетело быстро. Приближался Новый год. Пора было утверждать план Таймырской экспедиции, подбирать сотрудников, готовить снаряжение, которое следовало взять с собой из Ленинграда, учитывая предстоящий 1000-километровый санный путь. По существу все снаряжение было уже в Дудинке, на складе Норильской разведочной экспедиции, оно осталось еще от Хантайского маршрута. Из Ленинграда следовало взять только аппаратуру и личные вещи. Партия должна была состоять из четырех-пяти человек: я — геолог, топограф, астроном-геодезист, моторист и проводник-рабочий. Мотористом согласился поехать Яков Иванович Норис, который работал со мной на буровой разведке в районе Норильска в 1925 — 1926 годах. Это был дисциплинированный, исполнительный, никогда не унывающий человек. Топографа и астронома мне рекомендовал ботаник, Борис Николаевич Городков, недавно вернувшийся из Гыданской экспедиции. Топограф А. М. Макарьин оказался живым, подвижным, весьма жизнерадостным человеком с косматой черной бородой. Он сразу же включился в работу по подготовке экспедиции. А вот астроном А. Ф. Беспалов являлся полной ему противоположностью — сухой, замкнутый человек, интересующийся только своей работой. Мне он не очень понравился, но Б. Н. Городков убедил меня в том, что раз на Северном Таймыре нет астрономических пунктов, то, пользуясь нашей экспедицией, их там надо определить. Они послужат надежными опорными точками для всех последующих работ. Браться мне самому за такие точные определения в секундах градусной меры (30-50 метров в линейной мере) нельзя — нет опыта, да и времени для этого потребуется много.

Пятого человека, Е. И. Кузнецова, давнего моего знакомого, я хотел взять из Дудинки. Он ходил еще с Н. А. Бегичевым в 1921 году на поиски пропавших норвежцев и потом работал в Норильской экспедиции по доставке грузов из Дудинки. Кузнецова я видел по возвращении с Хантайки, и он согласился принять участие в нашей экспедиции.
В январе подготовку к поездке закончили. Вещи упаковали в брезентовые сумы, а инструменты и приборы — в легкие ящики, удобные для быстрой перегрузки. Весьма важный вопрос о питании в дороге зимой решили довольно просто. Опираясь на опыт путешественников по Сибирскому тракту, я рискнул взять с собой пельмени. В мороженом виде в мешках их можно везти куда угодно. Стоит бросить в котелок с кипятком пару горстей пельменей — и через две-три минуты обед готов.

В Енисейске жил техник-строитель нашей Норильской экспедиции А. И. Пальковский. На зиму он уезжал к семье в город, а летом снова возвращался в Норильск. Я послал ему деньги с просьбой заготовить 10 тысяч мороженых пельменей. Такой заказ в маленьком городке, каким тогда был Енисейск, произвел сенсацию. Было закуплено несколько говяжьих и свиных туш. К стряпне были привлечены все родственники Пальковского, и к нашему приезду в Енисейск заказ был готов. Эти пельмени нас здорово выручали.
Наконец мы выехали из Ленинграда и 12 февраля прибыли в Красноярск. Отсюда пойдет наш санный путь к Дудинке и далее к реке Таймыре, куда необходимо попасть не позднее конца мая, до начала таяния тундры. Багажа набралось многовато. В Красноярске краевой исполком выдал нам открытый лист для служебного проезда на лошади с оплатой по десять копеек за километр. Это была большая помощь.

До Енисейска проходил старинный тракт, существовавший еще с той поры, когда город был губернским. Лошадей на станциях достаточно, и участок протяжением 350 километров мы прошли за два дня, переночевав только в селе Казачинском. В Енисейске разыскали Пальковского и остановились у него. Дальше тракта нет, путь проложен преимущественно по льду Енисея. Участок до Усть-Пита более или менее наезжен, здесь шла дорога на золотые прииски, в Енисейскую тайгу. А дальше пойдет плохая, почти не проторенная дорога с заносами и глубоким снегом. Ехать придется уже не в кибитках и розвальнях, а на нартах с запряжкой в одну лошадь.

Обо всем этом нас предупредил Пальковский, который должен был отправиться с нами, чтобы подготовить все в Норильске для предстоящих летних разведочных работ. От него же узнали, что лошадей на станках будет мало, много подвод уходит на извозный промысел по доставке грузов в Енисейскую тайгу. Обсудив все это, мы решили разделиться: я и Норис с небольшим багажом на двух подводах отправимся вперед, а дня через два выедут Пальковский, Макарьин и Беспалов со всем остальным грузом.

Из Енисейска выехали 18 февраля. Двигались медленно. Местами на станциях не было ни одной лошади — все в разгоне, приходилось ждать. Багажа на подводу более 48 килограммов не берут. Там, где снег глубок и дорога занесена, шли пешком, и чем дальше, тем было тяжелее. От Енисейска до села Ярцева за три дня осилили только 200 километров. Решили с Норисом двигаться днем и ночью, останавливаясь на ночлег только на третьи сутки. Чем дальше на север, тем реже встречались поселки, перегоны между ними увеличились (40 — 50 километров не редкость), так что в дороге находились часов по 10 — 12. Возчик, как правило, один. Лошади шли медленно, и нам, чтобы не мерзнуть, надо было брести рядом. К счастью, мало пург, зато морозы стояли до 30 градусов и ниже. Пельмени на стоянках нас крепко выручали. На приготовление и еду уходило не более получаса, так что, пока нам готовили лошадей, удавалось иногда час-другой вздремнуть.

В селах народу немного: кто на промысле в тайге, кто бондарил, заготовляя бочки для рыбы, а те, у кого были лошади, возили мороженую рыбу на прииски и в Енисейск. Узнав, что мы едем на север, многие спрашивали, что будем искать, не нужна ли рабочая сила. Некоторые помнили разработки графита на Курейке, Нижней Тунгуске и Фатьянихе. Интересовались поисками золота. Уверяли, что на Вахте были хорошие знаки, но этому трудно верить, поскольку геологическое строение здесь неблагоприятно для процессов формирования золотых месторождений.
До Туруханска добрались 2 марта, проехав за две недели 980 километров. За сутки в среднем удавалось делать по 70 километров при ночевках через две ночи на третью. Остановились здесь на несколько дней, чтобы отдохнуть и подождать приезда Макарьина и Беспалова. Город стоял на высоком правом берегу реки Нижней Тунгуски при впадении ее в Енисей. Место тут удобное для причала судов непосредственно к берегу. А до этого Туруханск лежал на низменном болотистом левом берегу Енисея при устье реки Турухан, где он возник еще в XVI веке.
Туруханск являлся административным центром обширного Туруханского края, расположенного к северу между Енисеем и Хатангой. В городе только что прошел съезд делегатов кочевых поселковых Советов. Сюда приехали и представители красноярских организаций. Обсуждались вопросы экономического и культурного развития всего Туруханского края, методы перехода от кочевого образа жизни к оседлому, кооперирование охотничьего промысла и другие проблемы.

В городе я встретил П. С. Бурякова, работавшего фельдшером и увлекавшегося пушным звероводством. По поручению Туруханского союза кооперативов в шести километрах от города, вверх по Нижней Тунгуске, Буряков организовал звероводческий песцовый питомник. И конечно, я поехал к нему, чтобы посмотреть, что он успел там сделать.
Питомник расположился в заказнике среди кедро-пихто-еловой тайги с порослью березняка. Территория питомника (40x90 метров) была обнесена проволочной сеткой высотой три метра с козырьком внутрь, чтобы звери не могли убежать. В вольере стояли клетки, где животные могли отдыхать и укрыться от непогоды. Здесь содержались десять пар песцов и четыре пары лис-огневок. Для песцов закупали рыбу и разводили кроликов (серебристых, голубых и горностаевых), тушки которых шли в корм, а шкурки сдавали в кооператив. Кроме того, песцам давали молоко, яйца, сухари по рецепту Соловецкого зверопитомника. По словам Петра Степановича, хозяйство было малорентабельным, поэтому он собирался разводить более ценных зверей. Пару чернобурых лисиц ему обещали прислать из Соловецкого питомника, а голубых песцов он надеялся получить с Командорских островов.

Затем я побывал у председателя райисполкома, рассказал ему о задачах экспедиции и просил помочь в передвижении по Хатангскому тракту. Он распорядился выдать нам открытый лист (такой же, как в Красноярске). Мы обменялись мнениями о методах перехода кочевого населения на оседлый образ жизни. Я высказал твердое убеждение, что экономическое развитие края наиболее перспективно на базе использования его полезных ископаемых, поиски которых надо расширять.

Приехали Пальковский, Макарьин и Беспалов; отдыхают после тяжелой дороги. Теперь поедем с Пальковским, он поможет мне подготовить в Дудинке оленный караван. Уже начало марта, время не ждет, впереди дальняя дорога.
Утром 5 марта выехали на двух подводах. Енисей здесь делает ряд крутых излучин на запад. Самая большая, 50-километровая, лежит ниже селения Денежкино, а по прямой здесь не более 20 километров. Поэтому поехали напрямик, тайгой. Лошади еле идут, мы бредем за ними, увязая в глубоком снегу. За сутки проехали 53 километра. В Ангутихе, небольшом поселке из пяти дворов, сменили лошадей. На другой день к ночи добрались до Сушкова, одолев за 36 часов 110 километров. Лошадей здесь не оказалось. Воду, дрова и прочее для хозяйства возят на собаках. Но зато в 12 километрах отсюда стоит долганин Дмитрий Яроцкий с оленями. Один из хозяев предложил поехать к нему, чтобы пригнать оттуда оленей. Теперь поедем быстрее, но надо подождать, пока оленей соберут, запрягут и подадут. Радуясь этой задержке, мы повалились спать.

На другой день утром с тремя санками приехал сам Дмитрий. Летом он рыбачил на Малом Хантайском озере, а оленей держит на плато у Хантайского камня. Именно его лабаз и сети видели мы прошлым летом на одном из островов Хантайского озера во время маршрута по Хантайке. Яроцкий меня помнил еще по Норильску, куда приезжал продавать рыбу и гостевать. Встретились мы с ним как старые друзья. Он довез нас до Игарки за четыре часа, проделав путь в 56 километров. Здесь мы с ним распростились. Игарка того времени — маленький поселок, состоящий из четырех домов на левом берегу Енисея. О том, что напротив, на правом берегу Енисея, в Игарской протоке, в будущем возникнет морской порт, тогда никто и не помышлял.
На следующий день пришли другие олени, и мы быстро добрались до Хантайки. Здесь застали двух заболевших нганасан. Их беспокоила высокая температура, но, вместо того чтобы отлеживаться в избе, они выбегали на улицу, ложились на снег и даже глотали его. Снабдив их аспирином и уротропином, я наказал принимать лекарства утром, днем и вечером и ни в коем случае не лежать на снегу, а тем более не есть его. Лечиться все северяне любят, поэтому мою помощь приняли с удовольствием, а вот совета насчет снега едва ли послушались.
Чум Тита Лаптукова, державшего оленей, стоял далеко, поэтому ждать нам пришлось двое суток. Лаптукова я знал, он не раз бывал в Норильске. По его словам, дальше ехать будет еще труднее, олени от Енисея находятся далеко и их придется подолгу ожидать. Советовал ехать не по Енисею, а держаться восточнее, ближе к чумам, что в долине реки Рыбной, где долганы сейчас ведут подледный лов рыбы. Путь этот мне был знаком, я проезжал им в 1921 — 1923 годах при съемке Норильских озер.

Оставив письмо группе Беспалова с наказом следовать нашим путем, мы, покинув Енисей, двинулись по чумам, от одного хозяина к другому. Везде нас встречали радушно, угощали неизменной строганиной из чира и нельмы. Спать, конечно, приходилось в чуме без спальных мешков, для меня это дело привычное и Пальковский тоже человек бывалый. Так, на перекладных, мы уже на третьи сутки были в Дудинке; а по Енисею ехали бы неделю, если не больше. Расстояние 520 километров от Туруханска до Дудинки мы проехали за 11 дней, а весь путь от Енисейска до Дудинки протяженностью 1500 километров — за 25 дней.

Через три дня прибыли остальные участники экспедиции. Теперь нам надо будет пройти на оленях по старинному Хатангскому пути в бассейн Хатанги, оттуда повернуть на север и выйти к одному из притоков реки Верхней Таймыры. Здесь переждать весну и со вскрытием рек, по высокой воде, обследовать Верхнюю Таймыру вплоть до ее верховьев, затем спуститься к озеру Таймыр и по Нижней Таймыре добраться до устья. Таков наш план.

Путь от Дудинки на Хатангу был проложен еще во времена Мангазеи. Он шел вдоль северной окраины Среднесибирского плоскогорья, по кромке лесной растительности. Дороги в обычном понимании здесь, конечно, нет, было только направление, по которому ездили от станка к станку. Станки — это привычные, наиболее удобные места зимних стоянок оленеводов и кочевников, где они вели торг с приезжающими русскими людьми. Места стоянок за столетия закрепились и получили названия или по местности — Медвежий Яр, или по речкам — Самоедская, Авам, Рассоха, Новая, или по именам обитателей — Мироновское, Бархатово.

Здесь с течением времени возникало жилье из одной, двух, Редко трех избушек, пустовавших летом, когда езда по тракту прекращалась и оленеводы откочевывали в места летних пастбищ на север, в тундру или на юг, в горы. Теперь на некоторых станках открыты торговые фактории. Для них подновили старые избушки, каменки заменили железными печками, кое-где поставили и новые дома из местного или завезенного из Дудинки леса. Было решено организовать свой караван и нанимать оленей только от станка к станку. Затем в удобном месте подрядить хатангского оленевода, кочующего летом на север, который доставил бы нас на один из ближайших притоков бассейна реки Верхней Таймыры.

Нарт и оленной сбруи в Норильской экспедиции имелось достаточно; зимой их подремонтировали, а также пошили новую сбрую и сделали несколько прочных нарт для перевозки шлюпки. Теперь ее в разобранном виде поставили на нарты и укрепили оттяжками; кроме того, взяли с собой легкую рыбацкую лодку и канобе.

Путь водой по рекам предстоял не малый — более 1500 километров. Пройти его на веслах немыслимо. Решили воспользоваться двумя старыми лодочными моторами, которые имелись в Норильской экспедиции. Бензин и масло для них налили в 50-литровые жестяные бидоны. На весновке, которая будет предположительно в верховьях реки Горбиты, собираемся организовать небольшую долговременную базу, которую можно было бы использовать в случае дальнейшего продолжения работ. Там надо будет построить домик, оставить запас продовольствия и топлива. Основой для домика могут послужить два каркаса нартяных чумов; без обшивки они весят немного и легки на ходу. Их можно будет составить вместе, соединить накладками и сделать фанерную обшивку изнутри и снаружи, проложив между стенками войлок или кошму.

 АХБ-2.jpg
 АХБ-4.jpg
Дров на Горбите не будет. Граница лесной растительности здесь проходит километров на 100 южнее. Отапливаться будем нефтью, которая есть в Норильской экспедиции. В железной печке сделаем ступенчатые колосники, на которые будет подаваться нефть по медной трубке из бачка, повешенного на стенке. Чтобы регулировать подачу нефти, на трубке поставим кран. Все это кажется мелочью, но я по собственному опыту знал, что в полярных экспедициях мелочей не бывает.

Питание, как обычно, в дороге однообразное: сушки, сухари, чай да строганина. Берем сахар, масло и крупы (рис, пшено, греча). Существенным подспорьем будет рыболовство и охота. Возьмем два дробовых ружья и японский военный карабин, у меня есть маузер с оптическим прицелом, подаренный мне полярным уральским геологом Нестором Куликом, членом Ленинградского снайперского кружка.

Сборы заняли довольно много времени. Сильно мешали весенние пурги, особенно жестокие в этом году. В отличие от Норильска здесь, в Дудинке, они дули с севера и всегда сопровождались морозами до 30 градусов и более. Конечно, работать на улице в такую погоду было совершенно невозможно. Приходилось отсиживаться в доме Норильской экспедиции, построенном в 1926 году.

Яша Норис в это время мастерил железную печку, трубы к ней, колосники и бачок для нефти. Макарьин подгонял меховую обувь и одежду в дорогу, спальные меховые мешки из оленьих шкур. Я перебирал лодочные моторы. Один Беспалов, безучастный ко всему, ничего не хотел знать, кроме своей работы — астрономических наблюдений. Даже потребовал, чтобы ему изготовили термос с подогревом для хронометров. На мое предложение сделать термос самому и обещание дать в помощь Нориса он холодно отказался: "Мое дело — определение точных астрономических пунктов, а не столярная и слесарная работы". Пришлось попросить Нориса сделать этот термос. Я уже начинал жалеть, что взял с собой такого человека. Нашего пятого спутника, Егора Кузнецова, все еще не было. В начале апреля он отправился на собаках на Диксон, повез туда хирурга и еще не вернулся. Одна надежда, что он сможет догнать нас в пути. С аргишем мы пойдем медленно, а Кузнецов будет налегке.

Надо было трогаться в путь. Труднее всего выбраться из Дудинки. Оленей поблизости нет, так как здесь нет ягельных пастбищ. Наши норильские экспедиционные олени обычно стоят в верховьях Агапы, километрах в 40 отсюда. Нганасаны, коренные оленеводы, находятся еще дальше. Надо будет идти через Норильск и Часовню на реку Рыбную, где в колхозе есть олени. Отсюда по Мелкому озеру можно будет выйти на северную окраину Сыверминского плоскогорья к станку Икон, откуда уже пойдет Хатангский тракт. Из Дудинки на Часовню наш караван доставит оленевод Михаил Горкин, который уже не один год работал в Норильской экспедиции.

Выехать решили немедленно, в ночь. Наступал полярный день, поэтому работать и ехать можно было в любое время. Ночью двигаться даже удобнее: морозит сильнее, снег становится плотным и крепким, легко скользят нарты. Дорога в Норильск была знакома: через речки Косую, Ямную, озеро Дорожное и реку Амбарную. В Норильск прибыли на третий день. Я и Беспалов остановились для определения астрономического пункта, а остальные ушли на Часовню, где будем менять оленей. Закончив работу, мы поспешили на Часовню. Председателем Часовенского родового Совета был Николай Федорович Щукин, мой старый спутник по поездкам в Норильском районе. Он обещал нам дать оленей, согласно открытому листу, выданному экспедиции в Туруханске. Дальше пойдем через горы к станку Икэн, к чумам Дмитрия Пясинского, у которого возьмем оленей на смену.

 АХБ-1.jpg
На другой день, распростившись с Горкиным и Щукиным, направились через озера Мелкое и Лама в долину речки Икон. Как и все крупные долины Норильского района, она была ледникового происхождения. Для таких долин характерна плоская корытообразная форма — "трог", как ее называют геологи (ширина до 5 — 10 километров), с высокими, крутыми, скалистыми бортами и протяженностью в десятки и даже сотни километров. Часто они бывают сквозными, соединяющими две речные системы, и тогда по ним с плоского, неприметного водораздела бегут в противоположные стороны речки. Размеры речек невелики и не идут ни в какое сравнение с гигантскими размерами вмещающих их долин. Сменив оленей у Дмитрия Пясинского, сразу же ушли к станку Самоедская Речка, куда с севера подходил путь из Дудинки (через озеро Пясино и станок Введенский у истока реки Пясины). Этим путем обычно ездят на Хатангу.

Теперь нам предстоял нетрудный путь от станка к станку с перегонами по 20 — 30, реже 50 километров. Но дело осложнил грипп. Опасаясь болезни, многие оленеводы ушли с тракта на север в тундру или на юг в предгорья. Надо было ездить налегке, расспрашивать, где и кто стоит с оленями, есть ли больные, лечить их. Здесь же, у Самоедской Речки, нам пришлось переждать жестокую снежную бурю, пожалуй, самую сильную из всех, испытанных мной. Она носила характер "боры", когда холодные воздушные массы с поверхности плоскогорья лавиной низвергались в низменность тундры. Ветер и снежные вихри настолько сильны, что стоять было невозможно, пробирались ползком. Буря продолжалась два дня, потом сразу все стихло, прояснилось, засияло солнце. Нарты с грузом сразу же занесло снегом, и это спасло их от опрокидывания и поломок. Нарту с лодкой как более легкую, видимо, несколько раз перевертывало, так как она оказалась совсем не там, где мы ее оставили.

Откопали нарты, подпрягли оленей, которых после пурги пришлось довольно долго разыскивать, и быстро добрались до станка Медвежий Яр, где располагалась фактория Госторга. Здесь встретили секретаря родового Совета Алексея Николаевича Поротова, который помог достать оленей. На них, минуя станок Тунгусы, мы добрались до станка Долганы, а затем и до станка Авам. Здесь стояли три чума. Вверх по долине довольно крупной речки Авам увидели несколько жилых изб, построенных из местного леса. Лес хороший, вполне пригодный для строительства, тогда как ранее, особенно в районе Медвежьего Яра, его почти не было. Кроме чумов на станке еще три заброшенные избушки. Торгового пункта здесь нет, поскольку в 30 километрах отсюда находится районный центр Волочанка.

 АХБ-3.jpg
Старинное поселение Волочанка возникло еще в XVI веке при впадении реки Волочанки в Хету как конечный пункт водного пути с Енисея на Хатангу. Здесь стояли четыре довольно хорошие избы из местного леса. Три выстроены лет 20 назад, четвертая — только в прошлом году. В ней помещался райисполком и жил его секретарь Астраханцев. Имелись торговая лавка и хлебопекарня.

Советовался с Астраханцевым, где лучше свернуть с Хатангского тракта к Таймыре и подрядить оленей. Он рекомендовал сделать это на станке Беленький, километрах в 150 отсюда. Там всегда много чумов и достаточно оленей. Некоторые якуты оттуда уходят летовать на север, в верховья реки Дудыпты, а от нее до притоков Верхней Таймыры не более 50 километров. Я просил его помочь в дальнейшем продвижении каравана по тракту. Астраханцев сделал отметку в нашем открытом листе, поставил печать и посоветовал в случае чего ссылаться на его имя. Дальше шел участок, уже тяготеющий к Хатанге. К сожалению, меня там не знали, хотя о Норильске слышали, поэтому рассчитывать на доставку нашего каравана с тракта в верховья Таймыры по открытому месту нельзя. Нужно будет договариваться особо.

Определили астрономический пункт и 15 апреля выехали из Волочанки. Шли через станки Летовье, Бархатово, Мироновское, Пайтурма, Рассоха, Боганида. Наконец 18 апреля добрались до станка Беленький. По пути расспрашивали, как лучше пройти к верховьям Верхней Таймыры. Нам говорили, что удобнее всего и ближе идти через заброшенное поселение Коренное-Филипповское к верховьям Дудыпты, а оттуда до верховьев реки Горбиты, притока Верхней Таймыры, всего четыре небольших аргиша.

Восточный участок тракта от Волочанки населен гуще, чем западный. Везде хороший лес, из которого еще в старые времена на станках были построены избы, вновь поставленных изб немного. В Летовье, Пайтурме и Боганиде имелись торговые фактории, жители предпочитают теперь нартяные чумы с железными печками, а иногда даже избы; шестовых чумов нигде не видно.

На станке Беленький будем договариваться о переходе на Таймыру. Станок этот довольно большой. На выселке стояли две новые избы, построенные всего два года назад из местного леса. В одной избе жил якут Максим Поротов, в другой — его брат Егор. Подальше, километрах в четырех, было еще пять изб, поставленных давно. Максим вместе с братом собирался летовать в верховьях Дудыпты и до осени промышлять там рыбу. К верховьям Горбиты они ходили только налегке, так как там не было хороших оленных пастбищ — "моховищ". При разговоре с братьями о нашей доставке на Таймыру они ссылались на трудности пути, на слабых оленей, тяжелый груз, плохое здоровье и многое другое, для того чтобы поднять цену за перевозку.
На другой день я решил посоветоваться с заведующим оленным питомником, ветеринаром Седельниковым. Оказалось, что сам он уходит на лето в район реки Горбиты, а там, на станке Урядник можно найти людей, которые будут летовать в верховьях реки Логаты, правого притока Верхней Таймыры. Надо было побывать там и поговорить. Взяв в запряжку у Максима четырех лучших оленей, поехал на "легкой санке". Погода стояла ясная, тихая, мороз 20 градусов. Солнце уже подогревало так, что можно было ехать в одном полушубке без малицы. Весь путь до Урядника в 50 километров по плотному снежному насту занял три с половиной часа. Заведующий местным магазином Дмитрий Евдокимович Поротов согласился доставить наш груз на Горбиту, но, к сожалению, не весь, а только шесть — восемь нарт. Вернувшись на станок Беленький, я рассказал об этом Максиму, который стал вдруг более покладистым и согласился сопровождать наш караван вместе с Дмитрием Поротовым, но с условием облегчить нарты так, чтобы на каждой было не более 200 — 250 килограммов груза. На другой день уже вместе с Максимом поехали на Урядник и там окончательно договорились с Поротовым. Выход из Беленького наметили дня через три-четыре, отсюда ближе к Горбите. После сборов устроили небольшое собрание, с тем, чтобы окончательно распределить, кому, сколько и какие везти грузы. Собравшиеся единогласно утверждали, что дальше притока Горбиты — реки Волчьей — идти нельзя, там нет ягеля для оленей. На том и порешили. Сказали, что по высокой воде весной мы свободно доплывем на шлюпке до Таймыры, а вот осенью — сомнительно. Если пройдут дожди, воды в реках будет достаточно, если же осень будет сухая, то шлюпку придется оставить в устье Горбиты и до весенней стоянки добираться на канобе. Осенью, на обратном пути на зимнюю стоянку, за нами заедут Поротовы.

И вот 30 апреля мы тронулись в дальний путь. Шли большим караваном: Поротовы — с семьями, с летним имуществом, с разборными шестовыми чумами и мы со своим грузом. Зимнюю одежду и лишние вещи упаковали в тюки и оставили на санках у изб. Их никто не тронет — таков закон тундры и его свято соблюдают все. В запряжках было до 250 оленей и столько же запасных. Кроме того, имелся молодняк и стельные важенки, отел которых должен начаться с середины мая. Охраняли стадо лайки. Маленького роста, белые, пушистые, они бойко бегали вокруг, не давая отбиться ни одному оленю. Все животные в стаде казались нам одинаковыми, однако каждый хозяин не только отличал своих оленей от чужих, но и знал любого оленя в отдельности, его силу и в соответствии с этим запрягал.

Первый день прошли около десяти километров. Не все еще ладилось: то порвется сбруя, то запутаются олени, то кладь развяжется, надо было останавливаться и исправлять. Вел караван Максим, у него на прицепе нарты с частями шлюпки; за ним шел Егор, потом Дмитрий. Женщины на санках с вьюками замыкали аргиш. За моими санками шли две нарты с участниками нашей экспедиции, я пробирался сбоку, чтобы в любой момент прийти на помощь. Место для ночевки выбирали непременно у ягельного пастбища с неглубоким снегом, чтобы оленям было легко копытить. Ночью мужчины по очереди, на "легкой санке", с ружьем караулили стадо, оберегая его от волков.
Утром пили чай, завтракали. Затем ловили и запрягали оленей. Уходило на это часа четыре, а то и больше, сборы сопровождались веселым гамом, гиканьем пастухов, лаем собак. После запряжки снова пили чай и только тогда пускались в путь.

Однажды, когда мы запрягали оленей, готовясь в путь, произошел случай, свидетельствующий об их всеядности. Мы с Максимом разговаривали и курили. Он завернул в свой кисет спички, бумагу и положил рядом. В это время к нам подошел олень — "учак" (обученный ходить под вьюком). Не успели мы опомниться, как олень схватил кисет и разом проглотил. Поймали его за рога, да поздно — кисет-то уже в желудке. Пришлось оленя заколоть, иначе бы он погиб. Кисет со спичками и бумагой вернулся к своему хозяину цел и невредим. На одной нарте был упакован бидон с керосином, так на стоянках около него между оленями шла драка из-за того, чтобы полизать запачканную нарту и снег около нее. Хлеб надо было возить в ящиках, а не в мешках, иначе на стоянке олени могли порвать мешки и за ночь его съесть.

Через четыре дня прибыли на Коренное-Филипповское. Здесь только одна заброшенная изба: нет ни окон, ни дверей, внутри все забито снегом. В районе поселения нас догнал Василий Поротов из Беленького, осматривавший песцовые ловушки. Он принес неприятную весть: по тракту начался грипп, на станке Урядник болели уже человек 20. Боюсь, не прихватить бы и нам эту заразу. И действительно, через два дня на стоянке в верховьях реки Рассохи заболел Максим — головная боль, ломота в костях, кашель. У него-то как раз и пил чай заезжавший Василий. Понимаю, что дальше идти нельзя — могут заболеть и остальные. Взял на себя обязанности лекаря: усиленно даю больным лекарства, не разрешаю выходить из чумов на улицу раздетыми и пить холодную воду, велю лежать хорошо укрытыми, рекомендую теплое питье. Словом, делаю все, что в моих силах, чтобы помочь больным. В конце концов все переболели, но, к счастью, без осложнений. Из нашей экспедиции никто не заболел. Простояли на месте, пока больные не поправились. А тем временем начали телиться важенки, однако массовый отел будет в конце мая. Погода стояла ясная, мороз около 10 — 15 градусов. Это счастье для всех — и для больных людей и для новорожденных телят.

Удивительное это животное — северный олень! Всем своим существом он приспособлен к суровым условиям. Вот только что появился на свет прямо на снегу черный теленок. Полежал не более часа, в то время как мать рядом копытила ягель. Потом она подошла к теленку, подтолкнула его мордой, и вот он уже встал, пошатываясь на своих длинных и тонких ножках, потянулся мордочкой и стал сосать. Немного погодя оленуха направилась к стаду, а теленок медленно, на своих слабых, плохо слушавшихся ходульках заковылял за ней. Пройдет несколько часов, и он будет бегать, а дня через два-три его и человек не догонит.
 АХБ-7.jpg


16 мая пошли дальше и, перевалив через водораздел, спустились в бассейн верховьев реки Дудыпты. При впадении в нее речки Муксун стояло несколько старых амбаров для хранения вяленой и сушеной рыбы. Рядом небольшое кладбище. Очевидно, здесь летуют уже давно, не один десяток лет. В этом месте будет стоять Максим с семьей, а немного выше по реке остановятся на лето и остальные. Дальше, к Горбите, повезут только нас и наш груз. В запряжку возьмем крепких быков, да на подсмену им еще десятка два и постараемся добраться до Горбиты в три-четыре перехода. Для ночлега берем только один большой шестовой чум.

В путь тронулись 22 мая и уже на другой день, перевалив через невысокую валунно-галечную водораздельную гряду, стали спускаться в бассейн реки Верхней Таймыры. Вскоре нашли лощину, где, по мнению Максима, должно лежать верховье Горбиты, и пошли по ней вниз. Реки еще не видно, только ручей. Максим уверяет, что это и есть Горбита. По каким признакам он установил это, как сориентировался среди безбрежной снежной равнины, для меня осталось загадкой. Тут, вероятно, помогает и феноменальная зрительная память, и инстинкт ориентации.
На стоянке, вдали на сопке, Максим заметил группу диких оленей. Мясо нам всем было необходимо, а колоть для этого домашних оленей можно было только в крайнем случае. Я взял свою винтовку типа маузер, Максим — берданку, и мы на оленях подобрались к диким из-за бугра метров на 150. Максим порывался подползти еще ближе, его берданка на таком расстоянии была ненадежна, но я остановил его, решив показать бой своего оружия. Лежа за валунами, я отлично видел в оптический прицел, как животные спокойно паслись по склонам. Выбрав самого дальнего оленя, я прицелился и выстрелил... Олень упал, а я сразу перевел прицел на следующего. Пятью выстрелами я добыл пять оленей. Максим был поражен и долго рассматривал мою винтовку.

Живо сняли шкуры, разделали туши, отвезли их в лощину, засыпали снегом и заложили камнями. На обратном пути Максим их заберет. Себе мы оставили только одну тушу. Шкуры плохие, линялые, годятся только на замшу, их тоже заберет Максим.
На третьем переходе подошли к устью реки Волчьей. Тут будем выбирать место для нашей базы. Пока отпрягали оленей, я составил текст телеграммы в Ленинград в Геолком, в которой сообщал о прибытии к месту работ. Телеграмму и письмо председателю Дудинского исполкома уложил в пакет и передал Максиму с наказом срочно переслать в Дудинку. К пакету прикрепил птичье перо — символ того, что пакет должен лететь, как птица. Этот метод действовал на Севере безотказно, и бывало, что весть с Хатанги попадала в Дудинку на третий день. Телеграмма на телеграф пришла быстро и была передана. Я сообщал: "Дошли до Горбиты база на Волчьей после ледохода пойдем Таймыру". А в Ленинграде получили: "Дошли до орбиты беда волками после ледохода найдем Тамару". В Геолкоме только руками развели.

Наши проводники так торопились, что даже не стали пить чай, боясь, как бы не разбежались голодные олени. Договорились встретиться здесь же осенью и распростились. Проводив их, не мешкая, взялись за работу. Составили по длине оба остова нартяных чумов, обшили фанерой внутри и снаружи, утеплили войлоком. Наш дом был готов. Погода стояла холодная — 10 — 12 градусов. Максим говорил, что гуси на Дудыпту обычно прилетали на вешнего Николу (22 мая), но пока их не видно, зато куропатки токуют вовсю, несмотря на холод. Мы их не трогали, мяса у нас достаточно. В береговом уступе, у дома, в снеговом забое, выкопали нишу, куда и сложили мясо добытого оленя. Куропаток здесь два вида: более крупная белая — таловка и помельче — тундряная, прозванная "черноушкой" за мелкие черные перышки по бокам головы. Таловки уже в своем пестром брачном наряде, а черноушки еще белые, только головки пестрят. Куропачи с ярко-красными бровями порхают всюду, ничего не боясь, садятся на дом, на лодки, на нарты, бегают по снегу, распушив хвост и развернув крылья точь-в-точь, как это делают тетерева весной. Но все это длится не долго. Вскоре птицы разбиваются на пары, и все стихает. Куропатки в отличие от других куриных моногамны, у них самцы принимают участие в высиживании яиц.

Уже июнь, а тепла все еще нет. Днем солнце грело так, что снег на камнях, на крыше дома таял и все текло, а к полуночи опять крепко подмораживало. Иногда пуржило. Гусей все не было, а это верный признак холодов. Наконец 3 июня при ясной, солнечной, но пока еще морозной погоде появились первые гуси. Пара гуменников с юга низко пролетела над лагерем, сделала облет и повернула обратно. Однако на другой день появилось еще несколько пар, очевидно, подошло время гнездиться, несмотря на холод. Держались гуси на обтаявших и пригретых солнцем бровках нашей речки и впадающих в нее ручьев. Там было немного прошлогодней травы, которой гуси и кормились. Когда мы приближались к птицам, они взлетали, а на земле оставалось лежать только что снесенное яйцо, а то и два.

Надо торопиться, хотя река еще стоит. Недавно долбили прорубь, лед более двух метров толщины и под ним всего 63 сантиметра воды. С прилетом гусей наступило тепло, подули южные ветры. Везде зачернели кочки, появились туруханы, ржанки, кулики. Тундра ожила. Солнце брало верх, на припеке 10 — 15 градусов тепла, а в тени еще до 5 градусов мороза. 8 июня на льду реки появилась первая лужа. К этому времени мы уже отремонтировали лодку, которую изрядно растрясло в дороге, законопатили щели, залили варом, наложили заплаты из жести, просмолили. Корма у лодки острая, поэтому ее пришлось обрезать, чтобы можно было подвесить мотор. На лодке мы пойдем вверх по Таймыре. Потом принялись за шлюпку. Перевернули три нарты, поставили на них отдельные части-шлюпки, выровняли и собрали.

10 июня был первый день с температурой в тени плюс 10 градусов. Тундра чернела пятнами. Весна в полном разгаре, везде кишит птичье племя, шум, гам не затихают ни днем, ни ночью. Особенно галдят маленькие черные уточки — савки, их полно в каждой луже. Звонкий призывной крик "аа-ллы" этих веселых пичуг разносится по всей тундре. Появились первые трясогузки. В Горбите, в устье Волчьей, поверх льда уже довольно много воды. Туда прилетели утки, гагары, лебеди.

К нам в гости приехали нганасаны, и среди них старые знакомые по Пясинской экспедиции 1922 года — Сундаптё, Чута и Иван Горнок. Они кочуют от верховьев Тареи к озеру Таймыр, на восточной стороне которого простоят до осени, а потом уйдут к Хатанге. Грипп не миновал и их. У Горнока умерли жена и дочь, он очень опечален. Слухи о моей винтовке дошли и до них. Рассматривали ее и так и сяк. Особенно удивлял всех оптический прицел: почему это все предметы на мушке видны так близко и нельзя ли до них дотянуться рукой. Угостили всем, что у нас было, и договорились встретиться на озере.

Вода в реке начала медленно прибывать. Однако лед тронулся только 28 июня, но вскоре остановился, так как ниже образовался мощный ледяной затор. Явление это обычное для всех рек, текущих на север, где вскрытие идет сверху вниз по течению. Затор прорвало только 30 июня при общем подъеме воды почти на восемь метров. На реке полный ледоход. Переждем его и тронемся в путь.

Перед отъездом чуть не произошло крупное несчастье. Уходя с Беленького, мы взяли с собой собаку — помесь охотничьей тунгусской лайки с оленегонной. Баргась — такой была его кличка — оказался очень ласковым и послушным. Однако за последнее время с ним стало твориться что-то неладное: ничего не ест, хватает зубами несъедобные предметы, шерсть взлохматилась, глаза потускнели. Я знал, что на севере иногда беспричинно бесятся песцы. Ничего не боясь, они забегают в чумы, в дома, бросаются на людей. Было жаль убивать такую хорошую собаку, я решил привязать ее и посмотреть, что будет дальше. Ночью Баргась сильно выл, а к утру исчез, оборвав привязь. Я предупредил всех, чтобы были осторожны, и положил на санки заряженное ружье. Через день, работая на улице, я увидел, как ко мне мчится Баргась. Не успел я подбежать к ружью, как он бросился на меня и схватил за ногу. К счастью, на мне были высокие, полуболотные сапоги из крепкой кожи и прокусить ее собака не смогла, пришлось беднягу застрелить в упор.

Лед прошел 3 июля. В низине левобережья полая вода злилась так, что с высокого правого берега не видно ей конца, мерзлота не позволяла талым водам уходить в почву, и они целиком оставались на поверхности, откуда затем быстро сбегали в реки. Не мешкая, мы сложили все оставшееся имущество в доме. Я оставил на столе письмо, где указал дату отъезда, план маршрута и срок возвращения, после чего мы забили окна и дверь фанерой, закрыли трубу от дождя колпаком и тронулись в путь, рассчитывая к вечеру быть в устье Горбиты. Это было утром 5 июля.
Держаться фарватера трудно, так как берегов не видно. Они под водой, а река сильно меандрирует. Русло мы часто теряли и блуждали по беспредельно залитой тундре, придерживаясь лишь общего направления на северо-восток. Только там, где коренной берег подходил к реке вплотную, образуя глинисто-песчаные яры, удавалось сориентироваться и попасть снова на фарватер. При этих условиях вести съемку бессмысленно. Отложили это дело до осени, на обратный путь. Километров через 40, ближе к устью, местность стала выше, обрисовались берега. Придерживаясь их, мы без труда достигли Верхней Таймыры.

Отсюда на лодке с подвесным мотором втроем отправились вверх по Таймыре, с тем, чтобы попытаться по высокой воде проникнуть как можно дальше в ее верховье, в горы Бырранга. Здесь же оставили Беспалова для определения астрономического пункта. С собой взяли только палатку, брезент, продовольствия на десять дней и запасной бидон бензина. Плыли вдоль левого, более высокого берега. Коренных пород не видно, их выходы под водой. На другой день прошли крупный приток справа. Река здесь разлилась на несколько километров, образуя вместе с притоком безбрежное море воды. Это и есть река Луктах, которую нам называл Сундаптё.

Перед отъездом с Горбиты я расспрашивал, какие реки будут встречаться нам по Верхней Таймыре, выше Горбиты. Сундаптё сказал, что первой будет Луктах, ее верховье — "голова", как он выразился, — близко подходит к верховьям Янгоды, правому притоку Пясины. От Горбиты до Луктаха четыре летних аргиша; далее за Луктахом будет река Аятари. Ниже Янгоды она "вершиной" подходит к верховьям Тареи, тоже правому притоку Пясины. Затем Верхняя Таймыра повернет на север в горы, где разделится на три ветви. Все это, как мы увидели позже, соответствовало действительности. Нганасаны — люди весьма наблюдательные, они могли описать местность, ее конфигурацию, дать схему, конечно, в масштабах своих представлений, обычно измеряемых дневным переходом каравана — аргишем, протяженность которого менялась по временам года.

И действительно, до Луктаха, по нашей съемке, оказалось 43 километра, что соответствовало четырем летним аргишам. Вскоре, через 16 километров, миновали реку Аятари, а за ней Таймыра постепенно поворачивала на север, к горам. Местность стала выше, река потекла уже в своих берегах. Течение усилилось. Вдали показалась терраса высотой 70 — 80 метров. Это свидетельствовало о значительном поднятии местности в недавнее время. По берегам кое-где выступали коренные породы, представленные твердыми кремнистыми известняками. Окаменелых органических остатков в них не видно, так что возраст пород установить было нельзя. Судя по характеру, они схожи с теми, которые довелось видеть на Хантайке.

 АХБ-8.jpg
Русло постепенно разделилось на ряд рукавов. Мы выбрали наиболее крупный и, хотя течение все возрастало, упорно двигались вперед. Река входила в широкую корытообразную троговую долину явно ледникового происхождения. По берегам выступали все те же известняки, но в отличие от известняков Норильского района и Хантайки здесь пласты подняты, круто наклонены (под углом 40 — 50 градусов) к горизонту. Очевидно, горообразовательные процессы в этих местах проходили более интенсивно, сминая пласты горных пород в крутые складки. В виде прослоев среди известняков встречались и диабазы, схожие с норильскими.

10 июля дальше решили не плыть. Река сузилась до 30 метров, вода упала, а течение такое, что нашему мотору его не одолеть. Рискуем застрять и обратно на лодке не выйти. Лучше предпринять пеший маршрут. Макарьин будет вести топографическую съемку, а я геологическую. Постараемся проникнуть как можно дальше в горы.

Оставив лодку на попечение Нориса, отправились вверх по долине Таймыры, осматривая и описывая обнажения горных пород. Известняки вскоре сменились черными кремнистыми, а затем серыми слюдистыми песчаниками с прослоями глинистых и углистых сланцев. Это уже другие породы, более молодого возраста. Их можно было сопоставить с угленосной свитой района Норильска. В них присутствовали пластообразные тела диабазов. Местами они содержали вкрапления сульфидных минералов, количество которых иногда возрастало настолько, что порода с поверхности становилась охристой и рыхлой, рассыпаясь в дресву от удара молотком. Мы взяли специальную пробу на химический анализ. Возможно, что и здесь наблюдались те же процессы рудообразования, характерные для района Норильска и приведшие к возникновению крупных промышленных месторождений. В отличие от Норильска породы были собраны в довольно крутые складки, вытянутые в направлении с запада на восток, как и весь хребет Бырранга, который от Енисейского залива и низовьев Пясины идет вплоть до Хатангской губы.
Всюду по пути встречались крупные валуны гранитов и кристаллических сланцев. Однако в коренном залегании мы этих пород не видели. Очевидно, они принесены откуда-то с севера. Выступы скал гладко отполированы и сглажены, с царапинами и бороздами, вытянутыми с севера на юг, вдоль долины Таймыры. Это работа ледника, который когда-то заполнял долину, двигаясь по ней на юг. Норис, поджидая нас, сварил обед, вскипятил чай. Мы быстро пообедали и тронулись в обратный путь, так как за наше отсутствие вода упала более чем на полметра. Сделали это вовремя: во многих местах, где раньше плыли беспрепятственно, теперь садились на мель. Приходилось всем вылезать и тащить лодку вброд. Пожалуй, еще сутки промедления — и нам бы отсюда не выбраться. После своего выхода из гор река стала глубже. 12 июля мы благополучно вернулись в старый лагерь, в устье Горбиты. Здесь было все в порядке, Беспалов ждал нашего приезда.

Вода сильно упала, реки вошли в свои берега, и открылись прирусловые выходы коренных пород. В устье одного из ручьев, впадающих в Таймыру близ устья Горбиты, в небольшом уступе среди углистых сланцев обнаружили выход черной слюдистой изверженной породы необычного вида. Позднейшее изучение под микроскопом показало, что по составу она близка к кимберлитам — породам, с которыми связаны алмазные месторождения. Следовательно, южные предгорья Бырранга могли быть перспективны в отношении этого полезного ископаемого.
Дальше поплыли вдоль северного, более высокого берега Таймыры. Яры сложены из песков и глин. В устье реки Логаты, второго крупного притока Таймыры, сделали остановку для определения астрономического пункта. В 10 километрах отсюда стояли чумы летующих здесь нганасан. Их зоркие глаза заметили нашу белую палатку, и они, конечно, приехали к нам в гости. Родовой старшина Нере довольно хорошо говорил по-русски, и я расспросил его, какие речки будут встречаться на нашем пути. Он назвал их довольно много. Из крупных слева будут Киниикатари, Фадыокуда, а, справа, уже вблизи устья, — Ситта-Была-Тарида. Далее в озеро Таймыр, которое он называл Дьямо, с восточной стороны впадает речка Ямутарида. Озеро это очень большое, более десяти аргишей, но "сильно мелкое" у южного края.

На другой день, распростившись с нганасанами, поплыли дальше. В береговых ярах кроме глин и песков стали встречаться суглинки с большим количеством валунов самого разнообразного состава и размера — от нескольких сантиметров до полуметра и более. Попадались известняки, песчаники, сланцы, базальты, граниты. Несомненно, это валунные суглинки — продукты отложения некогда проходившего здесь ледника. Интересно, что глины и пески без валунов иногда залегали на этих суглинках, а иногда подстилали их.
По мере приближения к устью Таймыры местность становилась выше, расчлененнее. Появились сопки и вытянутые с запада на восток гряды, сложенные круто стоящими пластообразными телами базальтов. Вершины таких гряд везде отполированы и испещрены шрамами и бороздами. Видимо, здесь интенсивно "пахал" ледник. Вероятно, это был целый покров протяжением не в одну сотню километров (как, например, сейчас в Гренландии или в Антарктиде). Предгорья Бырранга, которые отсюда хорошо видны даже невооруженным глазом, имели всюду округлые, сглаженные формы, нигде не было крутых уступов, скал. Такой рельеф в геологии называется "курчавым", и его присутствие служит одним из веских доказательств былого крупного оледенения.

Уже перед въездом в озеро нам удалось быть свидетелями удивительного зрелища, какое можно встретить только в самых глухих уголках Крайнего Севера. Для ночевки мы решили зайти в устье небольшого левого притока Таймыры. Завернув за мыс, мы неожиданно попали в большое озеровидное расширение, где спугнули громадное стадо гусей, находившихся на стадии линьки. Летать они совершенно не могли. Гуси сидели на берегу и, увидя нас, со страшным шумом и криками кинулись по склону в тундру. Бежали они так тесно, что давили друг друга. Некоторые даже вскакивали на спины соседей и поверх них мчались вперед, торопясь скрыться. Когда мы выбрались на берег, задние ряды гусей еще карабкались по склонам, в то время как передние ряды уже были далеко в тундре. Сколько их? Трудно сказать, видимо, многие тысячи. Ширина бегущей стаи была примерно метров 50, длина — не менее ста метров. Если предположить, что на каждый квадратный метр будет только пять гусей, то получится 25 тысяч голов. Я думаю, что в действительности их было много больше. Когда мы вошли в тундру, куда убежали гуси, то под кочками обнаружили какие-то белесые пятна. Это оказались притаившиеся беглецы. Головами и туловищами они забились под кочки, а белые подхвостья торчали наружу. Любого из них можно было легко вытащить за хвост.

Наконец 23 июля попали в устье Верхней Таймыры. Она впадала в одну из бухт юго-западной части озера Таймыр, образуя дельту. Бухта была настолько заилена, что превратилась в замкнутый водоем, связанный с озером только протокой. Пока в устье Беспалов будет определять астрономический пункт, я решил на канобе осмотреть западную бухту озера. Она была еще заполнена льдом, который местами лежал даже на дне, так промерзла бухта. Мы назвали ее Ледяной.

На западном берегу встретились сплошные выходы горных пород, позволившие понять один из этапов развития древней Истории этого района. Здесь, по склонам коренного берега, выступали серые плотные известняки, судя по окаменелым остаткам фауны, вероятно, силурийского возраста, отложившиеся около 400 миллионов лет назад. На их складчатой и позднее размытой поверхности лежала толща песчаников, серых и углистых сланцев с отпечатками листьев и стеблей флоры пермского возраста (около 250 миллионов лет назад). Судя по этому разрезу, геолог может сделать заключение, что 400 миллионов лет назад здесь было теплое море, населенное теплолюбивыми беспозвоночными, а на дне его отлагались известковые илы. Потом море отступило, илы окаменели, превратились в известняки, которые подвергались складчатости и размыву. Позднее, в пермское время, здесь образовались болота и озера с богатой растительностью. Растительность на дне болот постепенно превратилась в торф, а потом в уголь и вместе с песками и глинами отложилась на поверхности размытых известняков. Так хорошее обнажение может поведать целую историю развития большого района за многие миллионы лет.

Закончив определение астрономического пункта, мы выехали в район озера и вдоль его западного берега направились к устью реки Нижней Таймыры. Выносы рыхлого материала рекой Верхней Таймырой почти целиком заполнили эту часть озера. Под самым берегом проходила глубокая борозда, а восточнее располагалась обширная отмель, за которой и начиналось собственно озеро. Отмель кое-где еще была залита полой водой, образовывая цепь островов, вытянутых вдоль берега. По мере продвижения к северу борозда углублялась и ширилась, отмели исчезали, берег стал каменистым, и около него появились скалистые островки, сглаженные и отполированные в форме "бараньих лбов".

Вход в Нижнюю Таймыру из озера лежал у вершины глубокой воронкообразной бухты, названной заливом Нестора Кулика. Весь северный берег озера здесь в отличие от южного был глубоким и прямолинейным. Береговые склоны представляли собой крутые скалистые уступы, сложенные из базальтовых лав и туфов общей мощностью в сотни метров. Местами у подножия озера под ними лежали песчаники и сланцы, часто, углистые, а в гальке и щебне по берегу озера попадались обломки каменного угля, очевидно вымытого из этой песчано-сланцевой свиты. Геологический разрез очень напоминал Норильский: те же лавы и туфы, под ними такая же угленосная свита с отпечатками флоры пермского периода.
Залив Нестора Кулика в северном конце переходил в довольно широкую протоку с заметным течением. Этой протокой мы попали в мелководное озеровидное расширение, названное еще Миддендорфом озером Энгельгардт. По нему добрались до бурной и порожистой реки, стиснутой здесь высокими скалистыми берегами в узкое, 50-метровой ширины русло. Вертикально стоящие пласты известняков и создали подпор с озеровидным расширением выше по течению.

Верхняя и Нижняя Таймыры по существу две совершенно различные реки и по форме, и по характеру, и по происхождению. Верхняя — это широкая, в сотни метров, равнинная река протяженностью свыше 400 километров, со спокойным течением в низменных пологих берегах. Только в верховье она приобретала горный характер. Нижняя Таймыра — наоборот, сравнительно узкая, 100 — 150-метровой ширины, типичная горная река, на всем протяжении с быстрым течением в высоких каменистых берегах, иногда переходящих в настоящие каньоны. Верхняя Таймыра — река древняя, сформировавшаяся десятки тысяч лет назад, а Нижняя Таймыра — молодая, возникшая недавно в результате слияния двух речек, бежавших по древней ледниковой долине: одна — в озеро Таймыр, на юг, другая — в море, на север. Поднятие морского побережья вызвало интенсивный размыв верховьев северной речки и перехват южной. Такие случаи в природе нередки, поэтому правильнее было бы дать обеим рекам разные названия, так как родства между собой у них нет.

 АХБ-6.jpg

Нижняя Таймыра на всем протяжении — это увлекательная книга природы, история образования и развития громадной территории севера Средней Сибири в течение многих сотен миллионов лет. Река, как гигантской пилой, глубоко вскрыла земную кору поперек простирания пород и обнажила "каменную летопись", которую геологам еще предстоит расшифровывать. Мы своей экспедицией положили этому начало.

У порога, на выходе реки из озера Энгельгардт, оба берега реки представляли собой причудливое скопление башен и крепостных стен, как бы перегораживающих путь Таймыре на север. Это вертикально стоящие пласты уцелевших еще от выветривания известняков. Более слабые превратились в дресву и щебень, образуя осыпи и ниши между стенами. Какие же силы горообразования действовали здесь, если собрали слои крепких пород в складки, смяли их в гармошку и поставили вертикально, как говорят геологи, "на голову". В известняках имелась богатая окаменелая фауна одиночных и колониальных кораллов, моллюсков и других животных силурийского периода. Такие же известняки и с той же фауной встречались в районе Норильска и на Хантайке, но там они залегали почти горизонтально.

При дальнейшем осмотре обнажений выявились такие факты, которые меня, тогда молодого геолога, повергли в недоумение, настолько они были необычны. В подножии береговых склонов, почти у воды, я обнаружил выходы глинистых и углистых сланцев, схожих с теми, что я уже видел недавно в бухте Ледяной, а еще ранее — в районе Норильска. Породы эти были собраны в складки, но более пологие, чем лежащая выше известняковая толща. Но ведь там эти сланцы принадлежали к более молодым пермским породам. Как же могли вопреки логике древние породы, образовавшиеся 400 — 440 миллионов лет назад, залегать поверх более молодых, отложившихся 250 — 280 миллионов лет назад, то есть на 150 миллионов лет позднее?
Необходимо было проверить этот геологический парадокс. Решив дальнейший осмотр берегов провести как можно подробнее, я пересел на канобе. Она позволяла приставать к любому месту, высаживаться, производить осмотр обнажений, описывать их, делать зарисовки. Шлюпку же послал вперед, заранее условившись с товарищами, где им останавливаться для ночевки.
Река здесь прорезала себе русло по крайней мере на 200 метров по вертикали ниже поверхности плато Бырранга. Древние известняки выступали по склонам отвесных берегов Таймыры, образуя скальные обрывы. Но вот на десятом километре ниже порога, под известняками у воды, снова появились глинисто-углистые сланцы. Они тянулись по обоим берегам реки примерно на километр. А далее, снижаясь, уходили под воду. Еще через три километра, у речки Бунге, встретился более крупный выход этих пород, прослеживающийся более чем на шесть километров. В них кроме сланцев были прослои песчаников с обугленными отпечатками растительности, несомненно, пермского возраста. А выше, над ними, в скальных выступах каменистых обрывов шли все те же известняки.

Теперь стало ясно, что древняя, силурийского возраста, толща известняков, по крайней мере, на протяжении 20 километров надвинута на более молодую песчано-сланцевую угленосную свиту перми. Надвиг прошел по пологой, волнистой поверхности, так что подстилающие пермские породы местами вскрывались рекой, образуя окна. Такое явление пологого перекрытия молодых пород более древними носит название "шарьяж". Еще ниже, на 27-м километре от порога, удалось наблюдать и самую поверхность шарьяжа.
Сланцы здесь были перетерты в рыхлую глинистую массу с вмятыми в нее округлыми, как караваи, обломками известняков. Такое смешение пород разного возраста называется "меланж". Он возникает в процессе волочения одних пачек пород по другим. В данном случае сланцы, по которым волочились известняки, имели глинистый состав, играли роль смазки, а оторванные при волочении обломки известняков окатывались и втирались в глинистую массу сланцев. Ниже, в крупных плитках сланцев, нашлись отпечатки флоры, что также подтверждало их пермский возраст. Обнажение меланжа имело столь необычный вид, что на него обратил внимание еще Миддендорф и привел его зарисовку в своем отчете (Прим. Миддендорф А. Ф. Путешествие на Север и Восток Сибири. Спб., 1860). Какого-либо объяснения этому оригинальному явлению он, конечно, дать тогда не мог.

Нижняя Таймыра на всем пройденном пространстве текла в узком каменистом ущелье, имела быстрое течение и глубины до 15 — 20 метров. Местами в круто стоящих пластах известняка вследствие выветривания и размывающей деятельности реки образовались глубокие ниши. Одну из них, наиболее крупную, мы назвали пещерой Миддендорфа. В его отчете есть упоминание, что в одной из ниш, возможно именно в этой, ночевали члены его экспедиции. На 35-м километре известняки кончились, берега стали пологими. В них залегали сланцевые породы, возраст которых установить не удалось. Но видимо, все же это не пермские, а более древние отложения. Продвигались медленно, я большей частью шел пешком или плыл на канобе, внимательно осматривая берега.

Гусей, уток, диких оленей здесь не было, в этой каменистой пустыне они не могли жить. Зато изобилие рыбы. Вечером, становясь на отдых, мы забрасывали в реку свою маленькую ставную сетку — "пущальню", а утром вытаскивали ее полную рыбы. И какой рыбы! Килограммовые красавцы хариусы с огромными радужными спинными плавниками и короли таймырских рек — пестрые гольцы, полярные лососи, близкие родственники европейской семге. Этих могучих рыбин нам доводилось ловить размером не более полуметра, более крупные рвали сетку и уходили.

За 50-м километром река снова вошла в ущелье, где известняки образовали круто поставленные и изогнутые складки. Здесь все свидетельствовало о мощном проявлении горообразовательных сил, которые когда-то сжимали, сдвигали и перемещали друг по другу громадные каменные массы. Эти давленные и мятые породы — тектониты сменялись еще более древними породами — кварцитами и зелеными сланцами. Кварциты когда-то были песчаниками, у которых песчинки под влиянием высокого давления и температуры превратились в сплошную массу, а зеленые сланцы образовались из глин, впоследствии окаменевшие, ставшие тонкоплитчатыми, зеленый цвет им придали новообразования слюды. Сланцы во многих местах, кроме крупной складчатости, обнаруживали тонкую плойчатость и даже гофрировку течения. Переход от известняков к этим породам, к сожалению, не виден, он был закрыт осыпями. Очевидно, впоследствии контакт был раздроблен так, что все превратилось в дресву. Обычное явление, которое всегда печалит геолога: если встречается интересное место, так обязательно или осыпь, или ручей, или болото.

Река постепенно становилась шире, течение медленнее, а берега положе. Здесь уже не было таких скал, как ранее. Зато везде разбросаны громадные валуны гранитов и других пород. В коренных выходах мы еще их не встречали. Очевидно, они были принесены ледником с севера. Обнажений становилось меньше, по берегам преобладали пески и глины, кое-где с раковинами морских двустворчатых моллюсков. Видно, когда-то, уже после оледенения сюда доходило море.

На 93-м километре проехали мимо довольно высокого глинисто-песчаного яра на правом берегу. Здесь, еще во времена похода Харитона Лаптева, был найден бивень мамонта, поэтому яр назывался Мамонтовым. После Мамонтова Яра река сразу расширилась, образовав губу. Течения здесь почти не было, зато приливно-отливные колебания уровня воды хорошо заметны. Лодку на стоянках приходилось крепить на якорь, иначе ее могло унести в прилив. За широким песчаным островом Фомина Губа стала суживаться, а затем перешла в широкий Таймырский залив. Здесь, по его берегам, в низких, сглаженных ледником обнажениях выступали глубоко измененные породы: кристаллические сланцы, кварциты и гнейсы, несомненно, весьма древнего происхождения. Когда-то эти породы были обычными песчаниками и глинами, но во времена древних горообразовательных процессов они опустились на десятки километров в глубины земной коры, где под воздействием высокой температуры и давления подверглись полной перекристаллизации и даже частичному плавлению. Затем, при новых движениях земной коры, они вновь вышли на поверхность и теперь слагали северные отроги Бырранга.

На самом выходе в море решили сделать остановку. Море, насколько видно в бинокль, свободно ото льда. Можно плыть на запад вдоль побережья до острова Диксон. Так и хотелось это сделать, но благоразумие заставило отказаться от такого путешествия. Здесь, на выходе из залива, теплые, пресные воды Таймыры отогнали льды, а дальше, вдоль побережья, они встретятся непременно. Рискованно пускаться в такой путь, и я скрепя сердце ничего не сказал спутникам о своих размышлениях.

Залив и губа, где мы стояли, очень мелководны, так что местами для шлюпки приходилось искать фарватер. При сравнении собственной съемки этого участка со съемкой топографа Ваганова из экспедиции Миддендорфа можно было убедиться, что очертания отмелей, показанных на его карте, в точности совпадали с очертаниями теперешних песчаных островов. Однако за истекшие 86 лет суша поднялась почти на полтора метра. Такой же подъем мы наблюдали на озере Таймыр в месте впадения в него Верхней Таймыры.
Горы Бырранга здесь представляли собой отдельные сглаженные возвышенности, кое-где разбросанные среди ровной как стол прибрежной морской равнины. На юге они обрывались к низменности крутым, почти отвесным уступом высотой сотни метров. В северо-восточной части высота гор достигала более 1000 метров над уровнем моря, а к северу плоскогорье постепенно снижалось, нивелируясь до уровня равнины.

На месте последней стоянки определили астрономический пункт и 10 августа повернули обратно, вверх по Нижней Таймыре. Уровень воды упал до межени. Местами течение в ущельях стало столь сильным, что слабый мотор не тянул, и нам приходилось помогать бечевой. На озере Энгельгардт, по берегам, теперь, после спада высокой воды, открылись обширные отмели, на которых всюду лежал щебень сланцев, песчаников и каменного угля. Куски угля попадались величиной с кулак. Однако его коренных выходов найти не удалось. Их нашли уже после нас, позднее. И сейчас район озера Таймыр, где есть полярная станция, рыболовецкая база и звероводческий совхоз, обеспечен этим углем.

Озеро Таймыр встретило нас неприветливо. Из залива Нестора Кулика мы повернули на восток, вдоль берега озера, с целью обследования и нанесения его на карту. Однако вскоре встречный северо-восточный ветер, перешедший в шторм, заставил нас искать укрытие. Пройдя с трудом километров десять, встретили небольшую бухточку и в ней укрылись в надежде переждать непогоду. Шторм бушевал три дня без перерыва. Очевидно, такая осенняя непогода — характерная особенность здешних мест. Высокий хребет, покрытый снегом, а кое-где и ледниками, соседствует с обширным водным пространством озера и низменностью тундры. Это создает весьма неустойчивое состояние воздушных масс, которые, низвергаясь с гор к озеру, образуют вихревые потоки штормовой силы типа "бора".

Пешие маршруты вдоль озера показали, что хребет Бырранга и далее идет непрерывно на восток. Строение его здесь однообразно, вулканическая базальтовая толща и подстилающие ее снизу угленосные песчано-сланцевые отложения перми тянулись вдоль озера на всем осмотренном пространстве. Берег везде прямолинейный, бухточек вроде нашей не было видно, так что в случае необходимости и укрыться-то негде. Придется, как только стихнет непогода, плыть к устью Верхней Таймыры. Выбрав момент, когда к ночи шторм несколько ослаб, мы покинули нашу гостеприимную бухточку, назвав ее бухтой Ожидания. Подгоняемые попутным ветром, проскочили залив Нестора Кулика. Прибились к западному берегу озера, где прежние островки превратились в сплошную отмель. За ней, под самым берегом, была глубокая борозда. Ею-то, под защитой отмели, мы спокойно добрались до устья Верхней Таймыры.

Упавшая до межени вода обнажила обширные береговые яры, представлявшие прекрасный материал для изучения новейшей (четвертичной) геологической истории края. Везде присутствовали ледниковые валунные суглинки с валунами гранитов и гнейсов, Попадались также песчано-глинистые слои, переполненные раковинами морских моллюсков; глины и пески без раковин с галькой речного происхождения. В них встречались даже целые пни лиственниц с корнями, обломки берез с еще сохранившейся корой свидетельствовавшие о более теплом в то время климате. Валунные суглинки в одних местах подстилались песчано-глинистыми морскими отложениями, в других же, наоборот, налегали на них. Только в одном месте, в десяти километрах выше дельты, удалось наблюдать полный разрез, где присутствовали оба горизонта валунных суглинков, разделенные слоем чистых и иловатых песков с раковинами моллюсков, многие виды которых живут в северных морях и сейчас.

Следовало бы заняться этим поподробнее, но времени оставалось мало, начались ночные заморозки. Утром 24 августа термометр показал даже восемь градусов мороза. Лужи и мелкие озерки покрывались льдом. Надо было спешить, иначе могли застрять со шлюпкой. К Горбите подошли 28 августа и начали по нем подниматься. Какая же разница с тем, что было весной! Теперь это речка 10 — 15-метровой ширины в глинистых отмелых берегах. Сначала глубины позволяли идти на шлюпке, но потом пошли перекаты. Пришлось срочно шлюпку разгрузить, все имущество переложить в лодку, а шлюпку взять на буксир. У устья реки Волчьей мы были вынуждены кое-где тащить лодку бечевой, а сами идти вброд. Все же, в конце концов, весь груз, в том числе и шлюпку удалось дотянуть до базы, куда попали 1 сентября. Теперь надо ждать Иванова дня, когда придет за нами с оленями Максим.

Пока, пользуясь хорошей погодой, решил осмотреть береговые яры на Горбите и Волчьей, где есть обнажения четвертичной пород: глин, песков, озерных и морских осадков с раковинами Суглинки и здесь содержали валуны гранитов и гнейсов, а пески с морскими раковинами налегали на них. Это позволяло сделать вывод о том, что в недавнее, четвертичное, время оледенение на Таймыре происходило дважды. Первое, самое крупное, охватывало весь район Бырранга и распространялось далеко на юг, до района Норильска и еще дальше, поскольку и там встречались гнейсовые и гранитные валуны. Второе оледенение было значительно слабее. За пределы Бырранга, на юг, оно зашло не более чем на 100 — 150 километров. Свидетельство тому — отсутствие на Горбите верхнего горизонта суглинков с валунами. Оледенение сменялось вторжениями моря, происходившими дважды, после каждого ледникового периода. Это и понятно, так как громадные массы льда толщиной в тысячи метров своею тяжестью прогибали земную кору и вызывали вторжение моря. За последним оледенением следовала эпоха значительного потепления, когда древесная растительность распространялась далеко на север. Лиственничные и березовые леса тогда доходили до гор Бырранга, а стада мамонтов бродили по всему Таймыру, вплоть до побережья.

Вскоре холодная, с ночными заморозками погода сменилась потеплением. Выпавший было снег стаял. Изредка шел дождь. Наконец 11 сентября налегке приехал Максим Поротов. Он сообщил, что стоит со всем стадом в верховьях Горбиты, километрах в 25 отсюда, и аргишить на юг, к Хатангскому тракту, будет только после того, как установится санный путь. Летом он кочевал к Таймырскому озеру, так как здесь было жарко, комары и оводы донимали оленей. И хотя весенний отел прошел хорошо, гибели телят почти не было, но жаркая погода сильно изнуряла оленей. Много их переболело "копыткой", болезнью, когда израненные на каменистой щебенке и сучьях ступни оленей начинали воспаляться и гноиться. Олень хромал, плохо кормился, худел и даже погибал. Вот почему Максиму пришлось откочевать к северу.

Пользуясь временем, шлюпку просушили, разобрали и увязали на нартах для предстоящей дороги. Лодку решили оставить здесь. Ее вытащили, подремонтировали и уложили на высоком месте вверх днищем. Затем я принялся за составление отчета и вычерчивание геологической карты нашей экспедиции. Я указал на ней направления ледниковых борозд, которые видел на отполированных льдом скалах в верховье Верхней Таймыры, на Горбите, Ногате, озере Таймыр и в Таймырском заливе. Указанные направления сошлись веером не на побережье, а севернее, в архипелаге Норденшельда, где к западу от Таймырского залива сейчас лежит группа низких каменных островов. Значит, в ледниковую эпоху здесь располагались высшие точки Таймыра — горы, откуда ледниковые потоки растекались далеко на юг. Это был такой же гигантский ледниковый покров, какой существовал тогда на севере Европейской России, Скандинавии, Америки. Гигантская ледниковая шапка прикрывала всю верхнюю часть северного полушария.

Горы Бырранга на карте предстали перед нами как весьма сложное геологическое сооружение, архитектоника которого намечена лишь в общих чертах. И хотя обследовать их удалось только по Пясине и Таймыре, но и этого оказалось достаточно, чтобы утверждать, что по размерам и сложности строения они не уступали Кавказу, Алтаю и другим крупным горным системам.
В южной части гор Бырранга оказались те же породы и полезные ископаемые, что и в Норильском районе, но складчатость здесь была выражена гораздо интенсивнее. Северную часть можно было сравнивать с центральными зонами Урала и Алтая.

Основные наблюдения и выводы, полученные нами ранее, находят все большее подтверждение в настоящее время. В районе озера Энгельгардт и по Пясине сейчас выявлены крупные месторождения каменного угля высокого качества, в верховьях бассейна реки Верхней Таймыры и по реке Тарее — медно-никелевые руды норильского типа, на побережье — слюдяные и керамические пегматитовые жилы, признаки золота и других полезных ископаемых. Промышленное развитие Северного Таймыра теперь не вызывает сомнения.

Ко второй половине сентября пасмурная с оттепелями погода сменилась, наконец, ясной и морозной, но снега еще не было. Зато каждую ночь земля и все предметы покрывались снежной изморозью. Гуси уже улетели, да и куропатки в зимнем оперении собирались в стаи для кочевки на юг к границе леса, туда, где были кустарники, почками которых птицы питались. Реки Горбита и Волчья стали. За одну ночь лед намерз до трех сантиметров, и мы теперь занимались подледным ловом рыбы. Ловили чиров, сигов, муксунов. Попадались и налимы, но мы их отпускали назад. На Таймыре, да и вообще на Севере, налим и щука не считались за рыбу, годную в пищу, ими кормят только собак. Приезжаешь в чум к рыбаку и спрашиваешь: "Рыба есть?" Тебе отвечают: "Нет, рыбы нет, щука есть".

В ожидании прибытия Максима мы все собрали и упаковали. Но вот погода опять резко изменилась. Потеплело, снег таял, временами моросил дождь и даже на реке, на льду, появились лужи. Ставить и вытаскивать сети ходили вдвоем и даже втроем. Один стоял на берегу с бухтой веревки, готовый бросить ее, если рыбак провалится. Нам рассказали о, трагической гибели двух русских: заведующего факторией и счетовода на станке Авам. Они, одевшись потеплее в меховые малицы, пошли ставить сети на реку, сразу после ее ледостава. Вместе вышли на тонкий лед и провалились, на берегу никого не было, чтобы оказать помощь, и оба погибли. Толстая неуклюжая одежда быстро утянула их на дно. Якуты с волнением рассказывали нам, как их потом нашли. Сквозь тонкий лед было видно, как погибшие, пытаясь выплыть, выгребали, да так и застыли на корточках с разведенными руками.

С начала октября опять наступила ясная, морозная погода. Снега еще не было, зато иней каждую ночь садился густо. На целый месяц позднее намеченного срока, 12 октября, наконец пришел Максим с оленями. Все оставшееся имущество сложили в доме. Следуя традиции Севера, оставили дрова, спички, свечи, сухари, сушки, чайник. Нефти в бочке оставили почти половину, ее подкатили к дому, а бак у печки заполнили до верху, чтобы можно было сразу затопить. Написали записку, сообщили, кто мы такие, когда и куда уехали и откуда прибыли.
Затем быстро подпрягли оленей и, простившись с гостеприимным домиком, тронулись в обратный путь. Караван теперь был небольшой: три нарты со шлюпкой, две — с имуществом и с инструментами Беспалова, двое санок с людьми. Сытые олени бежали быстро, и к вечеру мы уже были у Максима, в верховьях Горбиты, откуда сразу же, не мешкая, всем караваном тронулись к Дудыпте, где располагалось основное летовье Поротовых. Дальше можно было следовать двумя путями: или по Хатангскому тракту, или севернее, вдоль Дудыпты. Этот путь для меня интереснее. Он позволит выяснить, как проходит граница более позднего оледенения, спускавшегося со Среднесибирского плоскогорья.

Идем медленно несколько южнее Дудыпты, примерно вдоль границы лесной растительности, которая то вдавалась по долинам рек на север, то отступала по водоразделам на юг. Рельеф местности весьма своеобразен: замкнуто-холмистый, с разнообразными по размеру и форме озерами, лежащими во впадинах между возвышенностями. Попадались крупные гряды высотой до 100 метров и более. Одна из них, Ушканий Камень, тянулась километров на 50 с востока на запад. Поверхность таких гряд покрыта россыпью валунов — базальтов и известняков, — подчас довольно крупных, размером до полуметра в диаметре.

В Дудинку вернулись 13 ноября, пропутешествовав почти год. Сделав доклад о работе в исполкоме и ознакомившись с делами в Норильском районе, мы выехали 18 ноября в Красноярск. Решили ехать втроем, тем более что багажа у нас было немного: коллекции горных пород и личные вещи. До Потаповска нас "подбросили" знакомые долганы с Часовни, а там, говорили они, тоже есть олени. В Игарке, где мы с оленей перешли на лошадей, пришлось задержаться на несколько дней.

Игарская протока — рукав правого берега Енисея против селения Игарка — при поисках еще в прошлом году удобного места для строительства морского порта оказалась очень глубокой и вполне доступной для морских судов. Верхняя ее часть была защищена от ледохода и потому безопасна для зимнего отстоя судов. Фарватер по Енисею настолько глубок, что по нему могли подниматься морские суда почти любой осадки. Здесь, на правом высоком берегу Енисея, уже выстроили несколько казарм для рабочих, жилой дом для технического персонала и начали закладывать фундамент лесопильного завода.

Теперь Игарка — город, крупный морской порт с лесопильным комбинатом, широко известным за рубежом. С Ангары, Подкаменной Тунгуски и Енисея идет снабжение первоклассным лесом.
Распростившись с Игаркой, теперь уже на лошадях, больше пешком, чем в санях, выехали в Красноярск. Дороги еще не наезжены, на Енисее слабый лед, есть полыньи, и их приходится объезжать берегом. Только после Ворогова путь стал лучше. 21 декабря наконец приехали в Красноярск, пробыв в дороге 34 дня.

Пока мои товарищи отправляли груз в Ленинград по железной дороге, я побывал в исполкоме и Комитете Севера, где сделал доклады о своей работе, о жизни кочевого населения и его потребностях, с ростом которых непременно возникнет вопрос о реформе транспорта, где, по-видимому, большую роль суждено сыграть Северному морскому пути.
В Ленинград прибыли в канун Нового года. Таймырское путешествие закончилось. На лошадях, оленях, лодках и пешком преодолено более 8 тысяч километров. Составлена карта пройденной части Таймыра. Выявлена очень сложная и интересная геология гор Бырранга, в южной части весьма сходная с геологией Норильского района. Карты и отчет приняты Ученым советом Геолкома и сданы в печать. Теперь можно подумать и о дальнейшей работе.

Пред.След.