Страница 1 из 1

Мордовин К., "Памяти А. И. Вилькицкого"

СообщениеДобавлено: 20 Июнь 2009 12:55
Иван Кукушкин
(Воспоминания и впечатления).
Он беречь своих сил не умел.

К. Мордовин
15 Марта 1913 г.

Пока не отметены еще мокрым Петербургским ветром последние лепестки цветов с его свежей могилы, невозможно ограничиться одними официальными, бесстрастными, чисто рассудочными поминаниями. Тут рвется наружу чисто личное чувство, тут хочется незатейливо, но искренно, не опасаясь пафоса, если он подсказывается сердцем, выяснить и себе, и всем, кому это близко, всю горечь и значение утраты; тут надо просто крикнуть, чтобы облегчить себя, а других заставить прислушаться.

И так, пусть читатель смотрит пока на эти торопливые наброски, как на выражение личных переживаний автора, не больше; но если они затеплят в душе лишний луч любви или уважения к усопшему незабвенному деятелю и человеку, если они, наконец, побудят кого-нибудь следовать его заветам, то они исполнят свое высшее назначение, о котором пишущий их может лишь мечтать.

Почти всю свою замечательную жизнь покойный Андрей Ипполитович посвятил талантливому творчеству по гидрографии и для нее. Поэтому, для сколько-нибудь правильной оценки его деятельности, надо прежде всего кратко, ясно и незыблемо установить, что же такое русская гидрография, каково ее государственное и общественное значение и что, наконец, в ней и для нее дал Андрей Ипполитович.

Для огромного большинства нашей интеллигенции гидрография – непонятное слово, пустой, ничего не говорящий звук. Для остальных, даже для большинства самих гидрографов, это – узкая, незначительная, специальность. Общество пользуется плодами гидрографии, не подозревая даже о ее существовании. Я уже не говорю о недавнем прошлом, когда многие высшие морские деятели считали гидрографию чем-то вроде самой черной работы, недостойной флотского офицера, и когда сами гидрографы смотрели на свой труд, как на скучное и кропотливое занятие «промером квадратами» и «съемочкой кустиков и горок» с нанесением всего этого на раскрашенные всеми цветами радуги листы ватманской бумаги, для выставки на смотр начальства и для хранения затем в архиве.

Андрей Ипполитович понимал, что такое гидрография, и хотел завершить свою жизнь, заставив понять это и общество, и правительство, и самих гидрографов. Он понимал просто и ясно. Как понимают лишь особо талантливые люди, что к задачам гидрографии, помимо научных проблем высокой важности, относится и всестороннее обеспечение безопасности мореплавания, и что уже по одному этому правильно организованная гидрография каждой страны имеет огромное, не только государственное, но и международное значение, так как пути мореплавания – это сеть главных артерий и вен всемирного товарообращения.

Мне скажут, что все это знали и раньше, что тут ничего нет нового, что самое выражение «безопасность мореплавания» взято прямо из наказа. Ну, если знали, то не проникались этой идеей, не проводили ее в жизнь, не претворяли ее логически в определенные, конкретные формы; а Андрей Ипполитович все сделал.

Став во главе русской гидрографии и уже ранее вполне ясно наметив себе основные ее задачи, он с кипучей энергией и неотступно твердостью, свойственною лишь самым крупным деятелям, стал добиваться от правительства и общества признания обязанностей и прав русской гидрографии. Под обязанностями он разумел согласование гидрографической деятельности со всеми действительными, насущными требованиями мореплавания. К правам же он относил доставление гидрографии достаточных средств к выполнению всех ее многочисленных задач и возможную независимость.

Для постановки такого ясного понимания задач гидрографии в основу гидрографической работы, для наибольшего распространения этого понимания, никто из прежних русских государственных людей и гидрографов не сделал ничего подобного тому, что сделал Андрей Ипполитович.

Он расчистил, углубил и расширил естественное русло русской гидрографии и при нем она вступила в это русло. Им начинается ее новая эра, особую эпоху которой составляет его собственная жизнь.

Это ли не апофеоз величия в своем призвании?

Русскую гидрографию он нашел в лице запертого куда-то в подполье, презираемого, голодного, забытого всеми ребенка, почуял в нем природное здоровье и красоту, умыл, накормил, приодел, вывел в свет Божий – и можно теперь думать, что этот заброшенный ребенок превратиться в прекрасную, цветущую девушку.

Однако, все это сплошной панегирик, без фактов и доказательств, подумают многие. Поются хвалебные гимны, но совсем забыта убедительность.

В ответ на это придется перейти к тем личным воспоминаниями впечатлениям, которыми можно было бы оправдать исповедуемый и провозглашаемый мною культ Андрея Ипполитовича.

Около 20 лет назад, на ранней утренней заре моей сознательной жизни и деятельности, мне впало на долю счастье впервые встретиться с Андреем Ипполитовичем, и стой поры почти вся моя служба и работа направлялись и руководились покойным до самого дня его безвременной кончины.

Первое знакомство произошло в Академии, куда я поступил слушателем и где Андрей Ипполитович вел практические занятия по астрономии, имея за своими плечами уже целый ряд блестящих работ.

Первые, чисто внешние впечатления относились к его наружности и обхождению. Большой лоб, развитые, почти сросшиеся брови и проницательные, красивые глаза, окладистая борода, легкая сутуловатость, особая походка, всегда немного стремительная, с наклоном корпуса вперед – вот наиболее характерные черты его наружности. В общем это наружность несомненно интересная, незаурядная, говорящая и за ум, и за волю, и за стремительную энергию.

Обхождение Андрея Ипполитовича с нами, слушателями, было чисто товарищеское, лишенное всякого педантизма, однако без оттенка дешевого популярничанья и когда нужно в меру требовательное. Он болтал и шутил снами, в перерывах между занятиями заходил в нашу чайную, принимал участие в наших спорах, причем зачастую высказывал какую-нибудь очень оригинальную, а иногда парадоксальную мысль, убедительно и виртуозно защищая ее. К слову сказать, эта оригинальность мышления и выводов всегда составляла одну из отличительных особенностей Андрея Ипполитовича.

Такое отношение его к нам очень способствовало успеху занятий, особенно потому, что выбранная им система ведения курса непременно требовала некоторой непринужденности в отношениях.

Система эта заключалась в следующем: обыкновенно Андрей Ипполитович распределял какую-нибудь работу между всеми слушателями, причем одной части их предоставлял вести работу как они привыкли и хотели, а остальным – по своему методу, лично продемонстрированному. Так как всегда преимущество и в скорости, и в других достоинствах работы, оказывалось на стороне последних, то тем самым он на живом примере доказывал практичность своих навыков и приемов, к которым, конечно, и переходили все, стараясь их навсегда усвоить. Такие наглядные сравнительные состязания должны были влиять гораздо внушительнее, чем всякие логические доказательства и пространные разъяснения. Последних Андрей Ипполитович вообще не признавал. Он всегда давал только основы, а в частностях предлагал разбираться самим слушателям, лишь наводя и помогая, если было нужно.

Сам он был удивительно искусный практик, и зачастую показывал в этом отношении прямо фокусы быстроты и изящества.

Не знаю, как другие, но я с тех пор навсегда остался приверженцем воспринятых от Андрея Ипполитовича сноровок и навыков.

Тут же. К случаю. Сообщались основные принципы ведения всяких вычислений и наблюдений. Как-то: необходимость контроля, соответствие методов с требуемой точностью и т. п. Тут же рассказывалось, как в различных необычных положениях поступали и рассуждали особенно уважаемые Андреем Ипполитовичем его собственные руководители, профессора – Н. Я. Цингер и астроном Пулковской обсерватории Деллен.

В этих рассказах меня поражало и трогало то особенное, благоговейное уважение, которое Андрей Ипполитович выказывал к своей alma mater – Пулкову, и к своим учителям, причем проявление этого чувства я, да вероятно и многие другие, могли наблюдать у Андрея Ипполитовича до самых последний дней его жизни. Тут несомненно сказывается благородство и красота его души.

Еще одно обстоятельство в этот академический период вызвало у меня навсегда непреложное чувство преклонения перед свойствами души Андрея Ипполитовича.

Совершенно посторонний мне человек, он через общих знакомых узнал об очень тяготивших меня в то время обстоятельствах, и по этому поводу нашел возможным и нужным сказать мне несколько совершенно особенных слов утешения, сказать так участливо, проникновенно и внушительно, как только можно ожидать от самого близкого родственника или друга, и притом умного и очень чуткого человека.

Чтобы в дальнейшем не возвращаться более к этому исключительному качеству Андрея Ипполитовича, я должен прибавить, что и впоследствии, во время нашей совместной службы, я не раз испытывал на себе благотворное нравственное влияние внушений, советов и участия Андрея Ипполитовича в вопросах моей частной жизни, вопросах самого тонкого, интимного порядка, и никому я так не обязан духовной поддержкой, как этому замечательному сердцеведу и его доброжелательной, высокой и твердой души.

По окончании академии я был зачислен в экипаж и два года совсем не встречался с Андреем Ипполитовичем. Только весной 1896 года, совершенно для себя неожиданно и без всяких с моей стороноы хлопот в этом направлении, я получил от него приглашение принять участие в организованной им Экспедиции для изучения устьев реки Енисея и Обм и части Карского моря, под его начальством, в качестве одного из его помощников.

За это приглашение я ухватился с радостью, хотя и не без некоторого недоумения, так как кончил я академию посредственно и не думал, чтобы в отношении работоспособности и знаний мог оставить у Андрея Ипполитовича хорошее впечатление.

Как ни как, я немедленно представился, был очарован и обласкан моим новым начальником и вскоре отправился к месту назначения, в Тобольск, где зимовали суда Экспедиции и откуда она должна была вскоре двинуться для исследования устьев Оби, обской губы и для перехода затем в Архангельск.

В Тобольске я застал уже в сборе весь состав Экспедиции, поглощенным спешными приготовлениями к отплытию. Здесь прежде всего поразила меня дружная сплоченность, хорошие товарищеские отношения между всеми участниками. И скоро пришлось убедиться, что главной спайкой, душой этой сплоченности был сам Андрей Ипполитович. С присущим ему тактом он великолепно умел предотвращать всякие личные недоразумения в самом их зародыше, а те, которые все же изредка возникали, он затушевывал удивительно искусно, не входя при этом в компромиссы со своим начальническим положением. Эта способность его сделала то, что до самого конца Экспедиции наша работа шла дружно, весело, при постоянной взаимной поддержке, а потому интенсивно и производительно, несмотря на очень разнохарактерный во многих отношениях личный состав.

Вторым обстоятельством, привлекшим мое внимание, было отношение к нам местного общества, и не только его официальных кругов, а положительно всех слоев населения. В этом отношении сказывалось какое-то особенное, восторженное внимание и предупредительность. На нас смотрели, точно на посланцев Провидения, призванных положить конец прозабанию этого забытого всеми края. В этом именно смысле высказывались нам различные пожелания, эти именно мы привлекали и здесь, и всюду далее, полное содействие, по большей части совершенно бескорыстное, местных жителей.

Всем этим Экспедиция была обязана, конечно, Андрею Ипполитовичу. Со свойственной ему энергией, любезностью, обходительностью и гостеприимством он заводил и поддерживал благожелательные сношения и знакомства с лицами всех кругов местного общества, внушая населению лекциями, официальными речами и частными разговорами понятия о целях и задачах Экспедиции, и привлекая в то же время личные симпатии и доверие к себе и своим сотрудникам. А как такие отношения населения к нам окрыляли нас самих, убеждая в действительной, бесспорной значительности задач Экспедиции, и как они способствовали успеху наших трудов – об этом едва ли надо распространяться.

Здесь кстати будет заметить, что многие из знакомств, заведенных Андреем Ипполитовичем во время экспедиции, поддерживались затем обоюдно до самой его смерти и что некоторым из таких знакомых Андрей Ипполитович оказал затем немало услуг. Последнее в особенности относится к простым людям – мелким промышленникам, крестьянам, которые чем-нибудь были полезны для экспедиции.

Очень симпатично также относился Андрей Ипполитович к нашей команде, всегда душевно, внимательно, заботливо, принимал живейшее участие во всех ее законных нуждах и интересах, а особенно в комфортабельном снабжении ее всем необходимым для плавания в предстоящих суровых условиях; вместе с тем, доступными ей способами он внушал ей понятие о высоком значении того государственного дела, в котором она должна была принять деятельное и важное участие. А поэтому дух команды в самые критические моменты нашего плавания оставался неизмененно высоким, работоспособность – беспредельной и поведение образцовым. Я, например, не помню ни одного случая крупных проступков среди команды.

Перед отходом из Тобольска нам были устроены грандиозные проводы, в которых приняли участие, начиная с архиерея. Губернатора и Начальника местного гарнизона, представители всего населения. Торжество началось обедом во Дворянском Собрании, за которым было произнесено множество задушевных тостов и речей, затем была снята общая группа всех присутствовавших, а вечером состоялся бал.

Здесь я впервые услышал Андрея Ипполитовича как оратора. Чтобы не возвращаться более к характеристике его красноречия, я должен упомянуть, что так называемым даром слова Андрей Ипполитович не обладал. Говорил он всегда несколько тяжеловесно, довольно кратко, без интонаций, видимо затрудняясь подбором слов и фраз, но в его речах всегда сквозила глубокая, оригинальная или остроумная идея, а способы выражения отличались стремлением к строгой опредилетильности и точности. Эта «математичность слога» особенно характерна для всяких письменных изложений Андрея Ипполитовича. Есть мыслители, при чтении которых по первому впечатлению поражает какая-то неуклюжесть оборотов, грузность, громоздкость стиля; так просто, кажется. Было бы выразить ту же мысль иначе, легче, свободнее. Но стоит только попробовать это сделать, как после долгих вдумчивых усилий убеждаешься, что способ выражения автора, для «того именно», что он хотел сказать, самый простой, экономичный и точный, что иначе можно передать тот оттенок мысли, который он имел в виду, лишь очень пространно и туманно. Именно такого типа стиль был присущ всем писаниям Андрея Ипполитовича, и это особенно прочувствовал я впоследствии, когда пришлось учиться составлять бумаги, доклады и вообще вести всякую деловую переписку.

Перед самым нашим отплытием, Архиереем* было отслужено

______________

*) Преосвященный Агафангел, ныне, кажется, Архиепископ Рижский.

напутственное молебствие на одном из наших судов. Вообще удовлетворение религиозным чувствам подчиненных Андрей Ипполитович считал и тогда, и во всю последующую свою службу своей непременной обязанностью, видя в этом одно из главнейших средств поддерживать духовное единение в среде служащих и возбуждать подъем духа и настроения. По тем же причинам. А также для укрепления корпоративного чувства, он всегда поддерживал корпоративные традиции.

С уходом из Тобольска началась наша гидрографическая работа. В ней Андрей Ипполитович взял на себя львиную долю, а именно – все астрономические и магнитные наблюдения, а также определения силы тяжести поворотными маятниками Репсольда. Ко всем своим работам он приспособил меня, сначала в качестве подручного, а затем – помощника и вычислителя. Я наслаждался этим участием, мне доставляло неизъяснимое удовольствие учиться у этого образцового наблюдателя, у которого все было научно, систематично, строго продумано, логично разработано до мельчайших деталей, а в исполнении доведено до виртуозности. Простое сличение хронометров, ведение записей в рабочих книжках, массы мельчайшие детали его работ – все это носило на себе отпечаток его таланта и самого любовного отношения к делу. Он отдавался работе с чисто юношеским пылом и заражал, захватывал своим увлечением.

Уже на третьем пункте качания маятников, в Югорском Шаре, он доверил мне произвести самостоятельно, кажется, два ряда наблюдений, а в дополнение к этому, доставленному мне, удовольствию впоследствии выхлопотал мне за эту работу награду от Географисекого Общества. И не меня одного, конечно, он поощрял подобными способами, за свои собственные заслуги, если только видел охоту к работе.

Научное влияние этой близости к его работам было для меня незаменимым. Ничего подобного не могла мне дать Академия и не дала бы, убежден я, никакая другая школа. Это было воспитание в известном направлении, на всю жизнь привившее мне научные взгляды и инстинкты, и я смело могу сказать, что настоящую академическую школу я прошёл только в Экспедиции, под руководством Андрея Ипполитовича, на примерах его работ.

Искусство Андрея Ипполитовича, как наблюдателя, распространялось и на чисто морские способы, причем большинство секстанных определений в море было сделано им же самим.

По окончании описи устья Оби и Обской губы Экспедиция стала готовиться к переходу через Карское море. Этот переход несомненно был самой рискованной частью нашего плавания, и все смотрели на него, как на своего рода кульминационный этап Экспедиции. Чуялось что-то жуткое в этом предстоящем пути через бурное, ледяное, совершенно открытое море, с репутацией какой-то таинственности, на речном плоскодонном, валком пароходе с баржей на буксире. И не даром чувствовалась эта жуть…

Вот что читаю я сейчас в своей записной книжке того времени, под датой 23-го августа 1896 года:

«Югорский Шар. Только теперь определяются и анализируются впечатления ужасных суток 21-го августа, тяжелого испытания, борьбы отчаянной с самыми безвыходными обстоятельствами, ряда критических моментов, следовавших непрерывно друг за другом, из которых судьбе угодно было нас привести к благополучному исходу. Только теперь я отдохнул и собрался с притупившимися ранее мыслями, и кажется все, только что прошедшее, каким-то сплошным кошмаром. Никогда в жизни я не сталкивался в упор с безвыходностью, с положением, когда только чудо или счастливая случайность может повести к спасению, никогда не стоял лицом к лицу с гибелью самой беспощадной, и никогда я так наглядно не чувствовал множество человеческих жизней, и свою в их числе, такой игрушкой в руках обстоятельств. Отрадным во всем этом было лишь то, что почти никого не обуяло малодушие, а Вилькицкий, как всегда, оказался на высоте положения.

Здесь я прерываю выписку, так как далее идет подробное описание, которое приводить нет надобности. Весь этот эпизод в свое время, кажется, был рассказан в печати А. С. Боткиным. Вкратце он заключался в следующем.

В 30 милях от Югорского Шара нас захватил свирепый северный шторм. Попытка продолжать путь и укрыться в проливе не удалась, так как стали черпать своими бортами; пришлось привести против волны и ветра, ни на градус не уклоняясь в сторону, и в таком положении держаться, выжидая когда стихнет. Машина должна была работать во всю, но на вторые сутки стал приходить к концу запас угля на пароходе. Для пополнения топлива устроили передачу угля по лееру в машинах с баржи, находящейся на буксире, но вскоре леер оборвался и конец его запутался в левый винт, грозя запутать и правый. Последнее удалось предотвратить, а также удалось завести новый леер посредством удачно пущенной ракеты. Однако ночью оборвался и этот леер; оставалось, за неимением более ракет, жечь остатки угля, и все, какое возможно дерево; когда же последнее начнет иссякать, и если к этому времени не стихнет, было решено на общем совете повернуть по ветру и выбрасываться на ближайший берег, если предварительно не опрокинет и не разобьет о прибрежные камни. Приблизительно в это же время у баржи волной сломало руль и стало перетирать в клюзе буксир, который пришлось понемногу подтягивать руками. К счастью вслед за последними катастрофами быстро стало стихать и все повернуло благополучно.

Всей этой отчаянной борьбой со стихией руководил сам Андрей Ипполитович с заразительным мужеством и хладнокровием. Властно и точно отдавал он распоряжения, все время находясь на палубе, воодушевляя всех своим примером и принимая личное участие во всех работах. И ко всему этому, когда на третьи сутки, изредка, сквозь рваные облака, стало проглядывать солнце, ему удалось. При самой отчаянной качке, заклинившись в полусидячем положении между бортом и кнехтом, взять две серии высот для определения места, что дало возможность выяснить, куда нас отнесло и как надо править затем на Югорский Шар.

Я остановился так долго на этих эпизодах по двум причинам:

Во-первых для того, чтобы показать лицам, склонным смотреть на условия гидрографической деятельности Андрея Ипполитовича, как на нечто близкое к заурядности, импонирующее, главным образом, лишь своим громким заголовком, что это совсем не так.

Во вторых, мне хотелось опубликовать факт, о котором сам Андрей Ипполитович, кажется. Сам почти никому не рассказывал, факт, что этот человек был на волос от гибели на посту труженика гидрографии и держал себя при этом героем.

Если раздадутся по прежнему голоса, что этот эпизод доказывает непредусмотрительность Андрея Ипполитовича, неблагоразумную и непринужденную рискованность всего предприятия, что на таких судах нельзя затевать Экспедиции, ставя на карту десятки человеческих жизней, то эти обвинения совсем не так трудно отпарировать, чтобы из-за них. Как некоторые полагали, следовало замалчивать столь возвышающую эпопею. Ведь других судов для Экспедиции не было, как не было никакой надежды на скорую постройку или приобретение новых. Кроме того. Рискованным представлялся лишь короткий переход через Карское море; все остальное вполне подходило под условия, обычные для исследований на крайнем севере. Таким образом, перед Андреем Ипполитовичем была поставлена дилемма – или отказаться от заветной идеи, высокое значение которой он считал бесспорным, или рискнуть, в надежде удачно проскочить роковое место. И, конечно, всякий энергичный, жаждущий облюбованной деятельности человек выбрал бы, не задумываясь, второе.

Переход через Карское море и работы в Югорском Шаре завершили гидрографическую деятельность Экспедиции за компанию 1896 года. Далее продолжалось уже довольно обыкновенное и безопасное плавание под конвоем выделенного встретить нас транспорта «Самоед».

На этих последних переходах, а изредка и ранее, приходилось беседовать с Андреем Ипполитовичем о смысле и задачах Экспедиции. Принципиальный взгляд его на значение Великого Северного пути слишком хорошо известен от него самого, из его печатных трудов, чтобы было уместно здесь об этом распространяться. Об историческом значении его отношения к этому вопросу мы скажем ниже. Что же касается непосредственных задач Экспедиции, то тон смотрел на это дело удивительно правильно, просто и совсем не теоретично, как можно было бы ожидать от такого представителя и почитателя точной науки.

Он говорил: государству и населению нужно дать возможность установить морские рейсы из устья сибирских рек. Для этой цели необходимо и пока достаточно составить хотя бы рекогносцировочную карту, но непременно всего пути, а также соответствующее наставление для плавания. Не имея возможности в два лета с нашими средствами сделать больше этого, мы и должны определенно стремиться именно к такой цели, твердо помня, что всякое увлечение излишней подробностью или точностью работы может стать роковым для успеха ее завершения. В нашем случае важна и ценна только цельная работа, и если мы ее не дадим, то как бы не были блестяще выполнены различные частности, вся Экспедиция в глазах потребителей ее результатов вполне справедливо потеряет всякое значение.

Мне кажется, что задачи Экспедиции были выполнены прежде всего благодаря так определенно поставленной цели.

Впоследствии совершенно такие же требования Андрей Ипполитович предъявлял ко всяким новым исследованиям и вообще ко всей гидрографической деятельности. Сначала требования жизни, а затем тонкости науки, давайте скорее самое насущное, а затем углубляйтесь в отделку, помните французскую пословицу – лучшее враг хорошего, так приблизительно говорил он. В непонимании этой идеи или в пренебрежении ею он справедливо видел одну из главных причин непопулярности нашей гидрографии у мореплавателей и заинтересованного населения.

Часто приходилось разговаривать с Андреем Ипполитовичем на темы более интимные, причем он особенно любил вспоминать свою семью и расспрашивать меня о моих близких. Он был тогда и тогда жизни оставался удивительно нежным, заботливым семьянином. Каждый жизненный шаг каждого из его детей вызывал в нем самое живое участие; для их блестящего воспитания и образования он не останавливался ни перед какими жертвами. В Экспедиции, будучи 4 месяца отрезан от сношения с семьей, он ежедневно писал супруге и упрекал меня, что я не делаю того же. Тогда же он посылал при всякой оказии отдельные письма всем своим детям, из которых старшему было всего 11 лет. Несмотря на такие чувства, он, кажется, никогда не оказывал служебной протекции своему сыну, а также не допускал мысли о совместной службе с ним.

В кают-компании Андрей Ипполитович был всегда живым, веселым, остроумным, приятным товарищем, засиживался иногда с нами по вечерам за рюмкой вина, но никогда, как сам не переходил границ корректности, так и старался не допускать нас к этому.

В отношении так называемой «морской лихости» это был человек благоразумной осторожности. Риск он понимал как необходимость, но отнюдь не считал за правило, и, обладая выдающейся смелостью и самообладанием, никогда не поощрял в серьезном деле развязного спортсменства.

По приходе Экспедиции в Архангельск, Андрей Ипполитович вскоре уехал в Петербург, мне же пришлось остаться там для наблюдения за судами и командой до середины декабря.

Еще в Архангельске я узнал об исключительных наградах, полученных, по представлению Андрея Ипполитовича, всеми чинами Экспедиции, а затем пришлось услышать, что не был им забыт никто из местных обывателей, оказавших какую-нибудь услугу или помощь Экспедиции. Все они также получили различные поощрения и награды.

Кроме чрезвычайной ВЫСОЧАЙШЕЙ награды и вышеупомянутого поощрения от Географического Общества, великими жизненными ценностями, полученными лично мною, благодаря участию в Экспедиции, были: высшее гидрографическое образование и воспитание, сознательное уважение и любовь к гидрографической деятельности и сопричисление меня к кругу близких знакомых, сотрудников и доверенных помощников Андрея Ипполитовича.

Наконец, в отношении к самому Андрею Ипполитовичу, Экспедиция выработала из меня самого убежденного и пламенного почитателя его ума, таланта, души, энергии и воли. Вся последующая его жизнь и деятельность только дополняли и расширяли область тех данных, которые легли в основу такого почитания, и никогда ему не противоречили.

Обо всем этом я говорю, конечно, не для того, чтобы занять читателя своей особой, а исключительно в целях возможно подробной и яркой характеристики самого Андрея Ипполитовича.

Сама по себе идея об организации Экспедиции, а затем осуществление этой идеи при полном содействии и правительства, и общества – великие исторические заслуги Андрея Ипполитовича, которые, не соверши он ничего больше, могли бы вполне обеспечить для него почетное место в истории русской гидрографии. Экспедиция положила начало новой эры систематических научных исследований наших северных морей. И если можно еще пока умалять утилитарно практический смысл этих исследований для развития торговли и мореплавания на севере, то во всяком случае их огромное научное, географическое значение совершенно бесспорно.

По возвращении в Петербург я получил от Андрея Ипполитовича приглашение бывать у него в доме. Собирались у него по средам; бывали сослуживцы, родные и близкие знакомые. Этот, сравнительно небольшой круг постоянных посетителей всегда чувствовал на себе очарование радушия, любезности, простоты и хлебосольства хозяев. Тут не было ни тени натянутости, жеманности, приподнятого тона; все держали себя просто, непринужденно и свободно. Весело разговаривали, шутили, иногда музицировали, играли в карты, хорошо, вкусно ужинали. В разговорах совсем не допускались так называемые служебные темы, но интересные обмен мнений по различным общим вопросам происходил зачастую. Эти традиционные среды продолжались затем до конца жизни Андрея Ипполитовича, при чём на них в начале сезона всегда приглашались все бывавшие раньше и новые его ближайшие подчиненные. Этим он, конечно, очень сближал с самим собой и друг с другом своих сотрудников.

С 1896 по 19000 г.г. я не служил под начальством Андрея Ипполитовича, состоя, однако, при Управлении. За это время он поручал мне обрабатывать и вычислять свои наблюдения, продолжал свои исследования на севере.

Уже тогда деятельность и служебное движение Андрея Ипполитовича представлялись слишком яркими бликами на общем сумеречном фоне заурядной гидрографической работы и службы. Естественная потребность в анализе всякого необычного явления заставляет обращаться, прежде всего, к исследованию самого источника таких явлений. Однако на яркий светоч трудно смотреть иначе, чем сквозь затемненные стекла, и это обстоятельство может стать причиной самых ошибочных заключений. Когда говорят про темные пятна на солнце, надо помнить, что их темнота относительны, что они в действительности ярче всего, нас окружающего, и нестерпимо блестящи для нашего зрения. Все это обыкновенно забывается при обсуждении деяний и поступков исключительных людей.

Так казалось бы соблазнительным, простым, а главное для самих себя утешительным, всякую выдающуюся деятельность свести к улавливанию модных веяний, саморекламированию, карьеризму и т.п., да дело-то все в том, что в применении к людям, отмеченным Божьим перстом, все эти выражения теряют свой обыденный, унижающий смысл, и часто получают значение неизбежных и необходимых факторов прогресса.

Если 20 лет тому назад можно было по близорукости считать пробудившийся тогда в обществе и в правительстве интерес к нашему крайнему северу лишь мимолетным модным веянием, то теперь эта «мода», не потеряв своей свежести, должна быть признана твердо установившейся, сознательной потребностью. Едва ли найдется ныне сознательные человек, который стал бы отрицать как государственно-экономическое, так в особенности научно-географическое значение исследований Северного океана и его побережья. Наше сравнительное запоздание в этом отношении порождает такие обидные факты, как домогательства иностранцев принять на себя эти исследования, чтобы пополнить ощущаемый промышленностью и наукой существенный пробел.

Мода недолговечна, угодлива, случайна, между тем как все крупные начинания Андрея Ипполитовича отличались именно устремленностью в будущее, гармоничной идейной связью и редко осуществлялись без серьезные препятствий и трений.

Саморекламирование могли видеть в том, что Андрей Ипполитович старался предавать самой широкой гласности цели, задачи и результаты своих трудов, что он не обладал лицемерной ложной скромностью, что он не скрывался в своей раковине, что он не прятал под спуд яркий светильник своего знания и таланта… И делал он это всю жизнь для того, чтобы возбудить интерес к гидрографии в обществе и в сильных мира сего, чтобы заручиться всяческой поддержкой. И печально было бы, прежде всего для нас, если бы он оказался чувствительным к возможности нареканий и не стал бы так поступать.

Что касается карьеризма, то вообще ведь это понятие очень условное, относительное и, в применение к Андрею Ипполитовичу, требует совершенно особых оговорок. Тётенькиных и бабушкиных хвостиков у него не было, в морской среде он был пришельцем извне, без знакомств и связей, а следовательно, для своей карьеры он не мог пользоваться обычными и, скажем, предосудительными путями карьеристов. Но карьеристом он все-таки был, не мог им не быть, хотя двигали им вперед его сорбственная блестящая деятельность и репутация, двигали иногда помимо доброй воли начальства. Он был карьеристом, так как действительно неудержимо стремился к самым верхам иерархической лестницы, к полновластному хозяйничанью в области русской гидрографии. Такой карьеризм я считаю не только законным правом Андрея Ипполитовича, но и священной его обязанностью перед родиной. Человек его ума, знаний, талантов, энергии и воли не мог довольствоваться скромной ролью второстепенного деятеля, вечно зависимого и подчиненного; столь богато одаренная натура должна была всегда изыскивать возможность развернуться во всю ширь. Как в известной Песне о Соколе, «рожденный ползать летать не может», так точно и летать рожденный не может ползать, не может, не должен, и вечно будет стремиться при первой возможности расправить свои крылья и вознестись ввысь, к солнцу, на свободный простор. Теперь, когда деятельность Андрея Ипполитовича уже закончена, когда настало время подводить ее итоги, вероятно. Никто не попрекнет его за карьеризм, без которого история нашей гидрографии лишилась бы многих лучших своих страниц.

Ко всему сказанному стоит прибавить, что каждому, не знавшему лично Андрея Ипполитовича, и пожелавшему составить о нем, не только как о деятеле, но и как о человеке, беспристрастное мнение, никогда нельзя упускать из виду, что ему приходилось все время шагать, как через вещественные, так и через живые препятствия. Надо помнить, что при состязании с ним в служебном движении оставались за флагом многие конкуренты, что заурядные люди редко прощают такое перехватывание у них лучших призов, на которые они почему-то заранее рассчитывают. Надо. Наконец, знать, что он не давал никому, ни начальству, ни равным, ни подчиненным управлять собой, что он не пускал маленьких людей на большие дела, что он тонко понимал и блестяще парировал все ходы и выпады, направленные против него, что он не допускал ничьих посягательств на свои права и достоинство. При таких условиях не трудно понять, как много могло накопиться против него затаенной, бессильной злобы неудовлетворенных упований и уязвленных самолюбий. Ведь только вечные дезертиры могут не иметь врагов.

Мне кажется уместным именно здесь, в связи с только что изложенным, сказать несколько слов об отношениях Андрея Ипполитовича к подчиненным ему служащим, так как этими отношениями хорошо характеризуются качества души и сердца. Сам Андрей Ипполитович, со свойственной ему иногда парадоксальностью, говорил, что эпитет «добрый» по отношению к себе он приравнивает эпитету «глупый», что у него в служебных отношениях нет сердца, но это говорилось, пожалуй, более всего для того, чтобы забронировать свою, скорее излишнюю сердечность. Конечно, при своих широких и требовательных взглядах на задачи гидрографической деятельности и служб, он не мог быть доволен всеми своими сотрудниками, переходившими к нему случайно вместе с каждым его назначением. Особенно он не переносил формального, не жизненного отношения к делу и всякой фальши. Многие поэтому должны были оставить при нем службу по гидрографии, но всем таким лицам он давал время или выслужить пенсию, или подыскать другое подходящее место. Правда, вместе с этим, он никогда не давал о них в другие учреждения прикрашенных аттестаций, с целью быстрее от них избавиться. Он говорил по этому поводу, что он прежде всего желает, чтобы ему верили, и приводили примеры, как самые лестные рекомендации некоторых сановников действуют подобно волчьему паспорту. Он скорее соглашался, чему можно привести много прмеров, терепть нежелательных людей бесконечно, только потому, что они не могли нигде пристроиться, может быть благодаря его же собственным отзывам, а лишить их куска хлеба ему, несмотря на непреклонную волю, сердце не позволяло. Кроме криминалов или случаев явной неизбежности я не знаю ни одного примера, когда Андрей Ипполитович выбросил бы кого-нибудь на улицу. Он великолепно и быстро раскусывал людей, редко ошибался в оценке их способностей или нравственных качеств и на нежелательных для себя помощников вел открытую атаку, предупреждая их прямо о невозможности совместной службы, или же слишком явно давая это понять. Я не отрицаю того факта, что в этом отношении и у него бывали, хотя очень редко, ошибки, и что в таких случаях ему очень трудно было разубедиться в раз составленном мнении, но вместе с тем мне известны примеры, когда казавшиеся пристрастными отношения Андрея Ипполитовича к некоторым лицам становились совершенно понятными, так как выяснялось, что об этих лицах он имел неизвестные большинству, дискредитирующие их, вполне достоверные сведения.

Что касается людей, которыми он сколько0нибудь был доволен, то трудно себе представить более заботливого и так всесторонне опекавшего начальника. К нуждам самых маленьких из них, сторожей, рабочих, мастеровых, он относился с таким вниманием, которого они обыкновенно не видят в самых ближайших, непосредственно над ними стоящих служащих. Зачастую он лично посвящал массу времени обсуждению их интересов, разбору их жалоб или претензий и всегда стоял на страже справедливости и законного удовлетворения их потребностей. И при всем этом Андрей Ипполитович несомненно был одним из самых строгих, разумно требовательных и импонирующих начальников, которых мне приходилось когда-либо видеть. Его простое, вскользь брошенное замечание, тон упрека в голосе, укоризненный взгляд или жест действовали на меня и на многих других как крупная служебная неприятность. Во мне они возбуждали и чувство стыда, и недовольство собой, и желание поскорее загладить сделанную оплошность, и вообще портили настроение на несколько дней. Конечно, главным образом, это происходило потому, что всякое проявление неудовольствия у Андрея Ипполитовича бывало вполне основательным, вызывалось обыкновенно не случайной ошибкой подчиненного, а недостаточно серьезным и вдумчивым отношением последнего к порученному делу. Память у Андрея Ипполитовича была прекрасная и он нескоро забывал все подобные случаи, но особенно долго помнил умышленные попытки провести или обмануть его. Он даже говорил, что таких вещей он никогда забыть не может, что они оставляют в его душе след навсегда, подобно тому, как остается на дереве углубление после вбитого и вытащенного потом гвоздя; гвоздь вытащить можно, но след от него сохранится вечно.

С 1900 по 1906 год я не служил по гидрографии, но с Андреем Ипполитовичем постоянно поддерживал сношения, бывая у него в доме и исполняя по его поручению различные работы. В этот период, с 1902 года Андрей Ипполитович, в качестве помощника начальника Главного Гидрографического Управления, уже являлся почти полновластным хозяином русской гидрографии со стороны научной и технической, но в это время война и связанная с нею специальная, напряженная работа, не позволяли еще перейти к крупным преобразованиям и улучшениям в организации гидрографической деятельности.

Во время войны пришлось Андрею Ипполитовичу послужить родине еще и другим путем. Его старший сын. Только что окончивший Морской Корпус, оказался в числе доблестных защитников Порт-Артура, причем своею кровью и рядом отличий принес дань отечеству, вполне достойную блестящего имени своего отца.

С 1906 года я снова, по приглашению Андрея Ипполитовича, попадаю в Управление, на этот раз уже с тем, чтобы окончательно до самой смерти Андрея Ипполитовича оставаться на штатных местах среди его сотрудников. Это счастливое обстоятельство поставило меня близким свидетелем грандиозной, чисто геркулесовой работы, которую взвалил на себя Андрей Ипполитович, будучи в 1907 году назначен начальником Управления. Здесь прежде всего будет уместно напомнить, что несмотря на из ряда вон выходящие, всемирно признанные заслуги Андрея Ипполитовича в области гидрографической науки и практики, несмотря на его высшее специальное образование и несомненные административные способности, несмотря на то, что он перешел через главные стадии гидрографической службы, самый вопрос о назначении его начальником Управления вызывал продолжительные колебания высшего начальства и долго оставался под сомнением. Это замечательное обстоятельство может послужить самой наглядной характеристикой того традиционного полупрезрительного отношения к гидрографической деятельности, которое господствовало в высших морских сферах и с которым затем Андрей Ипполитович повел такую титаническую борьбу.

Для беглого обзора последнего периода деятельности Андрея Ипполитовича необходима была какая-нибудь система; иначе простой перечень огромного ряда его мероприятий потеряет для читателя весь свой идейный внутренний смысл, может показаться чем-то случайным, произвольным, разрозненным.

Если бы меня спросили, какая идея, кроме служения науке, легла в основу всей этой деятельности, я бы убежденно ответил – идея всестороннего подъема русской гидрографии на высоту, соответствующую ее государственному и международному значению. Для осуществления этой идеи Андрей Ипполитович справедливо признал необходимым воздействовать, осторожно и последовательно, но всемерно и неуклонно, по трем главным направлениям: на начальство и вообще на правительство, на общество, и, главное, на самих гидрографов. Одновременно с этим была предпринята полная реорганизация всей постановки гидрографического дела и деятельности самого Управления на основе согласования строгой научности с практическими требованиями мореплавания. Для выполнения этой второй задачи были проведены или разработаны следующие главные мероприятия:

Непосредственное руководство гидрографическими работами во всех морях поручено научно и практически подготовленным специалистам; самые работы систематизированы и распределены по порядку их значения для нужд военного и торгового мореплавания.

Детально разработан проект систематической описи всех наших морей за 30-ти летний срок.

Учреждена экспедиция Северного Ледовитого океана для исследования побережья Сибири от Берингова пролива к западу до соединения с работами Экспедиции Андрея Ипполитовича.

Учреждена съемка Каспийского моря для приведения его карт к современности, в виду того, что рельеф дня и местами очертания берегов изменились под влиянием вулканической деятельности и наносов у устьев больших рек.

В 1904 году учреждена съемка Мурманского берега, для систематической описи этого важного промышленного района, не имеющего современных и достаточно полных карт.

Учреждена комиссия по обзору финляндских шхер, для подробного изучения их и для создания контингента лиц, способных свободно плавать в шхерах без ограждений.

Приобретено и заказано несколько новых гидрографических и лоцмейстерских судов. Во всех съемках введены для промера моторные катера.

Произведено уравнительное перевычисление всех триангуляций Балтийского моря, что дает возможность пользоваться для составления карт работами различных ведомств.

Произведен первый в России опыт определения разности долгот посредством радиотелеграфа.

Разработана новая система условных знаков для морских карт.

В виду расширения и реорганизации деятельности Управления разработаны и проведены в жизнь новые законоположения, нормирующие эту деятельность.

Почти закончены разработкой новые законоположения о гидрографических и лоцмейстерских учреждениях: экспедициях, съемках и дирекциях маяков.

При участии представителей действующего флота, в лице наиболее опытных штурманских офицеров, произведен подробный критический пересмотр карт и других изданий Управления и составлены проекты новых изданий (карт, лоций, инструкций, руководств, таблиц и проч.)

На основании этих проектов приступлено к пересоставлению всего атласа карт Балтийского моря, а также и к другим издательским работам.

Расширены и снабжены современными машинами картографические мастерские; для составления и печатания карт в широких размерах применена альграфия и фото-альграфия.

Расширена и совершенно реорганизована мастерская мореходных инструментов, которая доя Андрея Ипполитовича с грехом пополам занималась починками и выделывала только компасы. Ныне она выделывает и даже проектирует всевозможные мореходные, а также самые тонкие астрономические и геодезические инструменты, нисколько не уступая в точности и художественности работы самым знаменитым иностранным фирмам. При мастерской устроены классы для научной и технической подготовки будущих мастеров. Во все это дело Андрей Ипполитович вложил особенно много своего личного, близкого участия. Современная мастерская – это всецело его детище.

При участии плавающих штурманских офицеров разработаны новые табели и правила снабжения судов флота мореходными инструментами.

Выработаны и введены способы своевременного оповещения мореплавателей о переменах по лоции.

Разработаны, при участии представителей флота, планы составления лоций и руководств для плавания.

Разработаны, также при участии строевых офицеров, новые формы вахтенного журнала и правила его ведения.

Устроена за городом магнитная обсерватория для точных наблюдений, согласно современным требованиям и средствам науки и техники.

Начато снабжение компасами судов торгового флота. Размещаю окончание очерка о Вилькицком.

Приступлено к составлению магнитных карт наших морей, на основании строго научной обработки магнитных наблюдений. Пока изданы карты: Балтийского и Черного морей и части Восточного океана. С этой целью организованы серии новых дополнительных наблюдений.

Впервые произведена научная обработка проливов и начал издаваться первый русский «Ежегодник проливов на Мурмане». Во многих пунктах установлены современные мареографы.

В программы работ экспедиций и съемок начали включаться, в широких размерах, строго научные способы гидрологических и биологических исследований.

Для подготовки к последним, командировали врачей на зоологические станции в Неаполе и Виллафранке.

Деятельность метеорологической части стала приспособляться к согласованию с практическими требованиями мореплавателей. Выработана система извещений о погоде и о состоянии льда; усовершенствована разработка гидрометеорологических станций и выработаны новые инструкции для производства наблюдений на станциях и судах.

Разработан и приводится в исполнение проект маячного строительства и перемен в освещении существующих маяков, на 10 летний период, в согласии с заявленными потребностями мореплавания.

Разработан законопроект о маячном сборе в империи.

Начали производиться постоянные испытания новых усовершенствований в освещении баканов, малых и больших маячных огней; поставлен длинный ряд новых баканов и мигалок.

По заявлениям мореплавателей выставлялись в большом количестве новые ограждения опасностей.

Разработан проект организации лоцмейстерской службы во всех морях Империи в целях обслуживания всех нужд мореплавания и постоянной поддержки карт на уровне современности.

Организован целый ряд лоцманских обществ. Разработаны новые законоположения о лоцманах.

Лоцманское и маячное дело в Финляндии подчинено Управлению, преобразовано и успешно начало функционировать на новых началах. Известно, какого огромного напряжения энергии воли потребовало проведение одной этой реформы.

Для научной и практической подготовки для флота штурманских офицеров, организован и открыт временной штурманский класс, причем за последнее время вырабатываются, при участии представителей действующего флота, главного Морского и генерального Штабов, устав и программы постоянного такого класса.

Для прогресса штурманского дела, выписывались из за границы и испытывались новые приборы и таблицы, а также по возможности поощрялись, испытывались и вводились изобретения и предложения наших офицеров и изобретателей.

При Управлении устроена астрономическая обсерватория и учреждена должность астронома для согласованного научного руководства деятельностью таковых обсерваторий в портах, где эта часть, по новому положению, выходит из ведения дирекций маяков. Кроме того на астронома возложена обязанность способствовать применению во флоте, после предварительно исследования, новейших способов и инструментов мореходной астрономии. Ему же поручена регистрация астрономических пунктов и участие в разработке программ астрономических работ.

В заведование Начальника Управления поступила Типография Морского Министерства состояние которой значительно улучшено.

Упорядочено делопроизводство во всех частях Управления.

Все это я перечисляю по памяти, без всяких документов в руках, так что весьма возможны здесь кое-какие пропуски. Во всяком случае ничего не прибавлено, и если, ко всему этому, принять в расчет, что за время начальствования Андрея Ипполитовича гидрографический бюджет увеличился почти вдвое, дойдя до пяти слишком миллионов, то, вероятно, без всяких комментариев станет для всех очевидной вся грандиозность работы Андрея Ипполитовича. Для тех же, кто хотя немного понимает особенности нашей административной деятельности, для кого ясно, чего могло стоить осуществление некоторых из перечисленных здесь нововведений, как тонко, осторожно терпеливо и ловко надо было все это подготовить в различных кругах, для тех, думаю я, покажется прямо невероятной та гигантская энергия, умелость и трудоспособность, которые должен был приложить Андрей Ипполитович для проведения всего указанного в жизнь, в течение шести лет, из коих три последних были мучительной изнуряющей болезни.

Нельзя кроме того забывать, что многие из ближайших сотрудников Андрея Ипполитовича были люди новые и мало опытные. Поэтому, особенно первое время, ему приходилось лично учить и воспитывать их, самому вникать во все детали, все оттенки дел, включительно до редактирования бумаг, указывать и разъяснять существующие законы, источники, направлять розыски старых дел по разным вопросам, так что, говоря о работе Андрея Ипполитовича, надо помнить, что это не была исключительно идейная, направляющая деятельность, которой обыкновенно могут довольствоваться высшие начальники, а в полном смысле кропотливый, комбинированный труд, в котором напряженное духовное творчество архитектора соединялось с физической, тяжелой работой каменщика.

Но это еще далеко не все. Мы говорили пока лишь о второй из выполненных Андреем Ипполитовичем задач, — о реорганизации и расширении дела, учреждений, между тем как именно первая задача, упомянутое выше тройственное воздействие на людей, едва-ли не труднейшая и главнейшая часть всей его деятельности.

Простое перечисление всех принятых им мер и способов такого воздействия может само по себе послужит наглядной мерой проникновенности его ума и неиссякаемости энергии.

Чувствуя, что для успеха дела необходима прежде всего сильная духом и знаниями, многочисленная, сплоченная корпорация, по возможности постоянного состава, преданная своей работе, уважающая ее и ею обеспечиваемая, Андрей Ипполитович целым рядом мероприятий и проектов положил прочные основания такому общему подъему контингента гидрографов.

Прежде всего он возобновил, совершенно было прекратившиеся, командирования офицеров, окончивших курсов Морской Академии, на Пулковскую Обсерваторию для практических занятий по астрономии и геодезии. Из этих лиц, полагая впоследствии увеличивать число одновременно обучающихся, он рассчитывал образовать центральное ядро научно и практически подготовленных деятелей гидрографии.

[ ПРОПУСК 25 СТРАНИЦЫ. ]

В отношениях ко всем представителям правительственных учреждений и государственной власти Андрей Ипполитович был исключительной находчивости, ловкости, изумительного такта и тонкой, терпеливой, методичной политики. Мне кажется, что он мог бы составить неоценимый кодекс наставлений, необходимых для успеха и пользы дела администраторам и чиновникам всех рангов.

Вступая в управление гидрографическим делом он прежде всего устроил, а затем постоянно поддерживал личным представительством во всех подходящих случаях знакомства с высшим начальством тех учреждений, деятельность которых соприкасается с гидрографической. Мало того, он побуждал и своих сотрудников вступать в личные сношения с соответствующим служебным персоналом этих учреждений. Внимательно следя посредством таких знакомств, письменных сношений и прессы за деятельностью последних, он искал постоянной возможности взаимного обмена результатами работ и исследований, сотрудничества и согласованности при работах в одних и тех же районах, и наконец взаимной поддержки в проведении полезных мероприятий и в выхлопатывании нужных кредитов. Эта тактика, в связи с особенной любезностью в личных сношениях, в умении каждому сказать или сделать что-нибудь приятное, создала для Андрея Ипполитовича очень благожелательное настроение среди представителей различных учреждений других ведомств и много помогла ему в его реформаторской деятельности.

В сношениях со своим начальством Андрей Ипполитович находил нужным совершенно правдиво осведомлять его при каждом удобном случае о всех деталях работы Управления, об успехах и неудачах, обо всех отзывах относительно этих работ, и наконец о своих ближайших намерениях. Доклады он вел замечательно: всегда вооруженный всеми справками, изучив предварительно докладываемый вопрос со всех сторон в мельчайших деталях, он предупреждал все запросы и сомнения начальника и направлял на желательное решение так, чтобы оно совершенно самостоятельно, без всякого внушения возникало в мыслях лица, принимающего доклад. И конечно такие решения бывали весьма устойчивы и твердо отстаивались затем, при необходимости, в высших государственных учреждениях.

Широкая осведомленность Андрея Ипполитовича, его преданность делу, талантливая находчивость, тонкий, чисто дипломатический такт, наконец, его блестящие способности организатора и администратора создали ему со стороны начальства атмосферу доверия, уважения и поддержки, что конечно, способствовало его влиятельности, помогало его работе и благотворно отзывалось как на деле, так и на личном составе.

Во всех письменных сношениях Андрей Ипполитович придерживался самой щепетильной деликатности, строгой определенности и убедительности. Надо писать так, чтобы прочтя бумагу нельзя было ее не исполнить, хотя бы против желания. Особенно избегал он задевать чье-нибудь повышенное самолюбие, и всегда, при служебной переписке считался с личными особенностями адресата. Поэтому, иногда было очень трудно угодить Андрею Ипполитовичу составлением бумаг, и зачастую приходилось их переписывать много раз после его редакционных поправок. У некоторых это возбуждало неудовольствие, но я думаю, что в этом было много психологического смысла, и что не одно дело удалось провести быстро и без трений только благодаря обдуманно редактированной переписке.

Как уже было сказано, для поддержки и успеха своих предначертаний Андрей Ипполитович считал необходимым воздействовать также и на общественное мнение. В этих видах был предпринят следующий ряд мер.

Неоднократно Управление принимало участие в качестве экспонента на различных выставках.

Посылались представители Управления на многие научные съезды.

Как самим Андреем Ипполитовичем, так и другими представителями Управления, читались в некоторых обществах и собраниях доклады и лекции, а также издавались печатные труды.

Собственный печатный орган Управления – «Записки по Гидрографии» расширен, улучшен, чаще стал выпускаться, оживлен более интересным и значительным содержанием и привлечением талантливых и авторитетных сотрудников. Ныне он несомненно с пользой и интересом читается большинством гидрографов, а также и многими другими лицами; во всяком случае, распространение его значительно увеличилось.

Далее Андрей Ипполитович принял на себя внимательное и предупредительное отношение к представителям современной печати, репортерам различных газет; он часто давал им продолжительные интервью, сообщал допустимые для печати сведения о деятельности Управления и об успехах и значении гидрографических работ. Все это делалось иногда в самый разгар напряженных служебных занятий, делалось любезно и удивительно терпеливо.

Для ознакомления народного представительства с задачами и средствами гидрографии Андрей Ипполитович заводил знакомства и сношения с членами наших законодательных учреждений; некоторых членов Государственной Думы он приглашал посетить Управление, причем лично демонстрировал и разъяснял им всю деятельность последнего, наглядно при этом доказывая недостаточность средств, помещений и проч.

Считая необходимым поднять доверие к гидрографии и оценку ее деятельности среди строевого состава флота, Андрей Ипполитович начал приглашать его представителей, в лице наиболее опытных штурманских офицеров, для непосредственного участия в разработке мероприятий, относящихся к военному флоту; подробно ознакомляя кроме того этих офицеров со всей деятельностью Управления, Андрей Ипполитович добился того, что их полувраждебное, недоверчивое отношение к гидрографии сменилось признанием ее полезности и целесообразной заботливости о нуждах мореплавания.

В отношении к судоводителям торгового флота Андрей Ипполитович также проявил большое внимание. Он охотно принимал их, выслушивал их заявления и просьбы об удовлетворении различных нужд мореплавания и по возможности приводил в исполнение все полезное.

Для того чтобы Управлению сообщались все недочеты гидрографии и нужды мореплавателей, Андрей Ипполитович обращался к последним с печатным призывом присылать в Управление, хотя бы не оплачивая почтовых расходов, письменные заявления обо всех замеченных неисправностях по части гидрографии, или о желательных улучшениях и изменениях. Таких писем теперь получается очень много, они внимательно рассматриваются и их содержание составляет значительную часть забот Управления.

Для той же связи с общественным мнением и с целью находиться в курсе всех появляющихся в печати отзывов о состоянии нашей гидрографии и ее нуждах, Андрей Ипполитович выписывал вырезки из всех русских газет; эти вырезки прочитывались, указываемые в них обстоятельства проверялись и исследовались, в существенном случаях неверности сообщений составлялись и печатались опровержения, а при правильном указании недочетов последние исправлялись.

К воздействию на общественное мнение, но уже в более широком, мировом значении, надо перечислить: установленное Андреем Ипполитовичем представительство русской гидрографии в Постоянной Международной Ассоциации Судоходных Конгрессов, участие Управления во всех Международных Выставках, Конгрессах и Конференциях последнего времени (на которых Управлению и лично Андрею Ипполитовичу был присужден ряд почетных наград), имевших хотя бы косвенное отношение к вопросам гидрографии и, наконец, организацию в 1912 году, при самом Управлении, Международной Морской Конференции по вопросам безопасности мореплавания. Эта Конференция вынесла ряд важных постановлений по объединению содержания и формы различных гидрографических изданий – карт, лоций, объявлений мореплавателям и проч., а также по установлению однообразия в системах освещения маяков и ограждению опасностей.

Значение этой Конференции для русской гидрографии заключается, между прочим, во всесветном признании блестящего состояния последней, в подтверждение чего здесь будет уместно привести следующую выписку из речи представителя Франции, известного гидрографа Рено, произнесенной им перед закрытием Конференции:

Дважды посетив мастерские: на Охте и в Адмиралтействе, мы были свидетелями того, до какой высокой степени усовершенствования доведено снабжение русского флота научными приборами. Модели компасов для больших судов, приборы магнитных измерений и способы фотографического воспроизведения особенно привлекли наше внимание. Мы все любовались на превосходное оборудование мастерских и их удачную приспособленность для выполнении работ с методичностью и высокой степенью точности. Чего г-н Вилькицкий нам не сказал, чего не позволила сказать его скромность, это то обстоятельство, что устройство Охтенских мастерских это – его детище, что это он создал и довел до высокой степени процветания это прекрасное учреждение, где все предусмотрено до мельчайших деталей.

Нам показали образцы русских промеров, выполненных среди берегов и на фарватерах весьма сложного очертания, где гидрография представляет большие трудности. Об этой работе нельзя выразиться иначе, как назвать ее чудодейственной. В Росси образовалась отборная группа гидрографов, которые служат примером удивления для всех специалистов.

Мы крепко надеемся, что труды этой Конференции положат начало действительной связи между различными Гидрографическими Бюро и что эти труды отметят начало новой эры для искусства морской картографии, для дела издания мореходных документов и для решения вопроса об обозначении и ограждении опасностей в море, каковые задачи на настоящей Конференции служили примером обсуждения.

Приблизительно то же самое, но в более простых выражениях было сказано в речи старшего из членов Конференции Вице-Адмирала Киеркиа.

Уже во время печатания этих строк Морским Министром была получена из Рима следующая телеграмма:

«X Международный Географический Конгресс, установив высокое значение гидрографических работ русского флота у берегов Сибири, шлет свои поздравления Вашему Высокопревосходительству и выражает свои соболезнования о кончине генерала Вилькицкого, одного из пионеров этих работ».

Подписал: Президент Маркиз Капелли

Эта депеша прибавляет еще одно яркое доказательство международного признания заслуг русской гидрографии и самого Андрея Ипполитовича.

Что касается успехов воздействия Андрея Ипполитовича на русское общественное мнение, то они могут быть отчасти засвидетельствованы изменившимся тоном русской печати при отзывах о гидрографической деятельности, а главным образом благожелательным отношением к возрастающим ассигнованиям на гидрографию, проявляемым Государственной думой, признавшей значительный прогресс, расширение этого дела и его важное самостоятельное государственное значение.

Заканчивая беглый и далеко не полный обзор административный, организационной и общественной деятельности Андрея Ипполитовича на посту начальника Управления, нельзя еще упомянуть о его участии в различных междуведомственных комиссиях и совещаниях, об его интенсивной работе по составлению новых положений и программ для Морской Академии и Морского Корпуса, а также по проекту реорганизации архивного дела в морском Министерстве, об исполнении им некоторых особых поручений высшего начальства и, наконец, об осмотрах им портовых учреждений и маяков во всех наших морях, кроме Восточного океана.

Я не касался совсем его научных трудов, потому что они общепризнанны и отмечены такими высокими поощрениями, как. Например. Медаль имени Графа Литке И. Р. Г. О. В этом отношении имя его известно всему миру. Надо только еще прибавить, что далеко не все его научные работы опубликованы. В бумагах покойного найдено много незаконченного, не вполне отделанного или лишь только начатого, что могло бы составить значительный добавочный вклад в сокровищницу его изданных исследований.

Последние годы жизни Андрея Ипполитовича представляют собой картину жестокой борьбы энергии духа с упадком физических сил. Картина эта настолько печальна и безотрадна, что я не буду воспроизводить ее подробностей. Все кончилось катастрофой 26-го февраля, близость которой все чувствовали, но которая, тем не менее, жестоко поразила многих. Последний раз Андрей Ипполитович был в Управлении и даже присутствовал на докладе Адмиралтейств-Совету 6-го февраля, и тогда же взял отпуск по болезни на 3 недели. И этот последний его расчет, как всегда. Оказался точным – ровно через 3 недели мы прочли объявление о его кончине.

Мне кажется, что я в достаточной степени выяснил основания для признания за Андреем Ипполитовичем права числиться в списке наиболее замечательных наших современников. Если сейчас наша близость к громаде его трудов не дает нам возможности хорошо разобраться в ее красках и очертаниях, то несомненно, что удалясь от нее со временем на «расстояние наилучшего зрения» мы оценим, наконец, в надлежащей перспективе, все ее красоты, всю ее вдохновенную значительность. Не мы, так наши дети может быть явственно почувствуют и отчетливо познают все благи познания творческой мысли и проникновенных начинаний Андрея Ипполитовича.

В каждой отдельной области человеческой мысли и деятельности появления таких крупных людей разделяются многими десятилетиями, если не веками, а потому нас, конечно, не может окрылять надежда дождаться в своей среде равного Андрею Ипполитовичу. Однако в этом, казалось бы, безотрадном факте, сказывается мудрая экономия природы. Идейное наследие выдающихся талантов может дать достаточный материал для плодотворной деятельности целых поколений. Нужно только умело использовать это наследие, понять его значение и смысл, оценит его и приумножить новыми наращениями; и многим еще преемникам Андрея Ипполитовича освещен будет предстоящий трудный путь, если только они не решатся пренебречь основными заветами покойного.

Как это ни странно, но я хочу закончить свое скорбное, но восторженное поминание, оттенив главный недостаток Андрея Ипполитовича. Не маленькую какую-нибудь слабость, а именно недостаток, крупный, роковой, болезненный, всю жизнь его преследовавший, от которого он не мог ни на часть избавиться и благодаря которому он вероятно не совершил и половины того, к чему был призван. Этот недостаток я взял эпиграфом к настоящей памятке: «он беречь своих сил не умел». Подобно многим из ряда выходящим людям Андрей Ипполитович страдал как бы «гипертрофией энергии». Он был точно рабом своей мощной, неукротимой жажды борьбы и деятельности, захватывавшей его всего своим безудержным потоком, толкавшей его от одного начинания к другому, не дававшей ни отдыха, ни передышки, заставлявшей его растрачивать иногда свои драгоценные силы на незначительные, второстепенные дела, не считавшейся с естественной ограниченностью его физической природы. И в результате его крепкий, всегда здоровый организм надрывается, не выдерживает безграничного, не регулированного расходования мозговой и нервной силы, поражается тяжелой, неизлечимой, быстро развивающейся болезнью и гибнет. Гибнет беспощадно, преждевременно, не успев совершить много, уже облюбованного в идеях, не успев даже, пожалуй, должным образом обеспечить свое строительство от частичного разрушения.

Я говорю здесь об этом потому, что помимо глубокого, преждевременного горя, причиненного его смертью всем, его любившим, его избыточная энергия повредила делу всей его жизни, которое поэтому непременно должно быть поддержано, продолжено и завершено. Говорю я об этом еще и потому, что следуя во всем замечательному, отошедшему от нас деятелю, надо все-таки помнит о пределе человеческих сил.

Еще несколько последних слов:

Для нас, осиротевших его сотрудников, он «памятник воздвиг себе нерукотворный», но наши заместители и потомки уже будут нуждаться в ином, посредствующем напоминании о его заслугах перед ними и русской географией. И я считаю нашим святым долгом перед покойным Андреем Ипполитовичем теперь же положить начало созданию такого напоминания. С этой целью прежде всего можно было бы позаботиться, чтобы именем «Генерал Вилькицкий» было окрещено одно из новых гидрографических судов. Таким актом мы кстати поддержим прекрасный обычай самыми именами наших судов возбуждать интерес к поучительному ознакомлению с жизнью и трудами наших замечательных гидрографов.

Но кроме того, имея памятники Пахтусову, Крузенштерну, Беллинсгаузену, мы можем подумать и о памятнике Вилькицкому. Не надо ничего грандиозного; скромный бюст перед будущим зданием Главного Гидрографического Управления будет нам по средствам и выполнит свое назначение: сохранять в памяти будущих чинов Корпуса гидрографов славное имя их первого начальника и устроителя.



Найдено на форуме альманаха "Кортик"
Olga_N : http://kortic.borda.ru/?1-19-30-00000019-000-30-0#028