Полярная Почта

Четыре человека, с нетерпением ждавшие прилета "Фоккера", теперь, затаив дыхание, наблюдали за тем, что произошло. В течение какой-нибудь одной минуты мы лишились последней надежды на спасение. Второй шведский самолет, снижаясь, кружился над льдиной, очевидно, пилот хотел увидеть, что с Лундборгом. Это побудило к деятельности и стоявших на льдине; едва только мы пришли в себя, как все вместе - Биаджи, Вильери и я - поспешили к опрокинувшемуся "Фоккеру".

К счастью, Лундборгу не требовалось помощи. Пояс, которым он был привязан к сиденью, спас его; одно мгновение летчик висел головой вниз, затем быстро освободился, и, прежде чем мы успели добежать, он уже стоял на льду рядом с самолетом и махал кружившим над ним товарищам в знак того, что жив и здоров. Действительно, он отделался только ссадинами на носу. Лундборг был очень взволнован. Позже, подружившись со мной, он расспрашивал, о чем тогда говорил, потому что первых мгновений после аварии совершенно не помнил.

На вопрос Вильери, нельзя ли перевернуть "Фоккер" и подготовить к полету, Лундборг ответил по-английски:

- Больше уже летать не будет. Можете его сжечь!

В самом деле, даже беглый осмотр показал, что с теми средствами, которые имелись под рукой, "Фоккеру" помочь невозможно. Он лежал на верхних плоскостях, крепления были исковерканы, одна лыжа висела криво, конец пропеллера был отломан. Когда Биаджи с помощью одного из топоров, привезенных Лундборгом, добрался до бензобаков, он обнаружил, что в них осталось не более тридцати - сорока литров бензина. Можно было без опасения оставить его в бензобаках, вытечь он уже не мог.

Пока Биаджи спасал драгоценное горючее, я и Вильери старались утешить Лундборга. Он слушал нас очень рассеянно и не переставал повторять: "Что скажет теперь генерал! Я обещал ему, что доставлю вас всех в течение сегодняшней ночи!" Затем он начал вытаскивать из кабины находившиеся там вещи. На это потребовалось немного времени. У него были с собой только карта, карабин с патронами, пистолет с несколькими обоймами, две лопаты и два топора, ящичек с лекарствами и бинтами, две пары лыж с палками, непромокаемые чехлы для мотора, блокнот.

Дрейфующие на льдине, число которых снова стало прежним, провели короткое совещание о том, что делать дальше. Решено было прежде всего перенести лагерь на посадочную площадку, и сделать это немедленно - в следующую же ночь. Это было более чем своевременно. "Медвежья льдина" уже сильно подтаяла; со всех сторон вокруг нее образовались каналы, а около палатки нельзя стало ходить, так как вся поверхность льдины покрылась водою, образовавшейся от растаявшего снега. Но как быть с Чечони? Нельзя было заставлять его совершить изнурительный переход в палатку, а затем опять на посадочную льдину. Порешили на том, что Чечони пока будет лежать на крыле "Фоккера" - на совершенно сухом месте. Ему оставили оба чехла с самолета Лундборга и карабин с патронами на случай появления медведей.

В палатке застали уже одетого и подготовившегося к полету Трояни, который должен был лететь после Чечони. Трояни все еще нездоровилось, и на мой вопрос, как он себя чувствует, проворчал лишь несколько слов недовольства. Биаджи передал радиограмму на "Читта-ди-Милано" с сообщением о происшедшем и первую в его практике частную радиограмму. В ней Лундборг сообщал молодой жене о том, что жив и здоров.

Я изумил своих товарищей заявлением, что, может быть, разумнее вместо перемещения лагеря подумать о походе на сушу, то есть на один из островов - Брок или Фойн.

- А как вы, собственно говоря, представляете себе такой поход? - спросил Вильери.

У него был высокомерный тон, как всегда при разговоре со мной. Меня раздражал этот тон, который, по-видимому, и был причиной того, что мы с Вильери не находили общего языка. Виноваты в этом, разумеется, были оба, и в минуты трезвого раздумья, особенно впоследствии, когда писали об экспедиции, оба признали и высоко оценили друг друга.

- Мои соображения несложны, - с раздражением ответил я, - для такого похода сейчас создались самые благоприятные условия. Лед перестал двигаться, наши координаты в течение нескольких дней не изменились ни на одну милю, и вы сами это отлично знаете по вашим же астрономическим определениям. Одного человека, неспособного двигаться самостоятельно, уже нет. Вместо него у нас появился здоровый и сильный помощник. Чечони потащим в резиновой лодке.

Вильери пренебрежительно пожал плечами.

- Пока мы его не смогли переправить в лодке даже на посадочную площадку, - сказал он насмешливо.

Хотелось резко возразить, что никто и не пытался это сделать, но, овладев собой, я промолчал.

- Впрочем, подождем, что нам ответит генерал, - закончил короткое совещание старший лейтенант Вильери.

Это был убедительный довод, и я больше не настаивал на своем предложении. Ближайшее будущее показало, что Вильери был прав, высказавшись против похода на острова, хотя он возражал главным образом потому, что был ленив и его пугали трудности похода. Если бы мое предложение было принято, всех нас ждала неминуемая гибель.

Лундборг, отправив свою телеграмму, забрался в палатку и спустя минуту уже крепко спал. Остальные последовали его примеру; ведь мы не спали всю ночь! Я воспользовался спальным мешком Биаджи, так как радист на этот раз в виде исключения предпочел расположиться в палатке. Впервые за все время пребывания на льдине я улегся в спальном мешке - небывалый комфорт! Проснулся только к вечеру и тотчас же принялся готовить обед, который можно было одновременно считать и ужином. Лундборг тоже проснулся, подсел ко мне и начал расспрашивать о жизни на льдине. По-немецки он говорил довольно хорошо, и я, обрадованный, что есть, с кем поговорить, охотно ему отвечал.

Во время беседы я нарезал почерневшее медвежье мясо на куски, положил их на сковородку, изготовленную Чечони, прибавил кусок масла, поджег бензин под щепками и стал жарить, Лундборг с большим интересом следил за моей работой, но восхищения не проявлял. Мясо было неаппетитным, а чистота посуды оставляла желать лучшего: хотя на льдине и было теперь достаточно пресной воды от растаявшего снега, но не было ничего подходящего для мытья посуды.

- На Хинлопенской базе нам частенько удавалось подстрелить жирного гуся, а яиц там более чем достаточно. Каждое утро мы собирали их по нескольку штук на человека, - мечтательно вспоминал Лундборг.

Я сочувственно покачивал головой, понимая, что пребывание на льдине будет очень тягостным для нового товарища по несчастью. Трудно привыкнуть к нашей убогой жизни, к жесткой экономии, которая по приказу Нобиле продолжала соблюдаться, несмотря на то что запасы продуктов уже несколько раз пополнялись44. Вообще я не понимал, почему Нобиле упорно соблюдал эту бессмысленную экономию. Состояние льда заметно ухудшалось; было очевидно, что льдина с нашей палаткой продержится не долго и то же произойдет со льдами вокруг нас. Следовательно, нельзя было и думать о зимовке на льдине. К чему тогда экономить продовольствие? Если мы когда-нибудь отправимся походом на сушу, то все равно не сможем много взять с собой. Отказаться бы по крайней мере от этого отвратительного медвежьего мяса, которым приходится питаться уже четвертую неделю.

- Медвежатина не так уж плоха, - старался я тем не менее утешить Лундборга, который только вздыхал в ответ.

Он с трудом съел кусочек мяса и вежливо отказался от большей части своей порции, сказав, что ему вполне достаточно. Вильери заметил, с каким отвращением летчик ел медвежатину, и предложил ему шоколад и сухари.

Вечером приняли радиограмму Нобиле. Он послал ее сразу после того, как шведский самолет, управляемый самим Торнбергом, доставил его с Хинлопенской базы в бухту Панни на острове Датском, куда перешел "Читта-ди-Милано". В телеграмме Нобиле всячески старался поддержать надежду на спасение у оставшихся на льдине и ободрить их. Обещал, что прикажет немедленно поставить на лыжи "Юнкере", на котором прилетели финские летчики Сарко и Лиир; самолет носил название финского порта - "Турку". Нобиле сообщил также, что для большей уверенности в успехе операции по спасению товарищей он закажет в Англии два маленьких спортивных самолета типа "Moth"45 (с лыжами), которые могут сесть на очень маленькую площадку. Он пошлет также продовольствие и бензиновую плитку, так как бензина у них теперь более чем достаточно.

На телеграмму Нобиле реагировали по-разному. Итальянцы приняли ее восторженно, Лундборг был настроен довольно оптимистически, я не испытывал особенной уверенности в будущем, но молчал. Для меня было ясно, что теперь не может быть и речи о походе по льду. Вместе с другими я принял участие в переноске лагеря. Большую часть запасов перетащили в рюкзаках, сброшенных с самолета итальянцами. Лундборг помогал, хотя этого никто от него не требовал.

Начались частые и трудные переходы с "Медвежьей льдины" на посадочную площадку и обратно. Об одной из льдин, которая служила шатким переходным мостиком через канал, я долгое время после переселения не мог вспомнить без содрогания. Эта льдина, когда человек осторожно прыгал на нее, опускалась и покрывалась водой. Необходимо было некоторое время неподвижно стоять и ждать, когда восстановится равновесие. Только тогда можно было прыгать на противоположный берег. А там возвышался ледяной торос, который ограничивал посадочную площадку с северной стороны. Стоило поскользнуться или сделать неловкое движение, и человеку грозила верная гибель, так как тяжелый рюкзак увлек бы его в воду под лед раньше, чем удастся сбросить или перерезать ремни.

Вильери держал себя как начальник лагеря. Улетая, Нобиле назначил его своим заместителем, и вскоре назначение было подтверждено телеграммой помощника секретаря министерства итальянского военно-морского флота Сирианни. Положение Вильери было довольно щекотливым, так как из пяти человек руководимой им группы двое были иностранцами, для которых не имели никакой силы приказы итальянского чиновника. С некоторым смущением Вильери сообщил мне об этом назначении. Я спокойно ответил, что хотя и являюсь только гостем экспедиции, а не оплачиваемым сотрудником, но охотно подчинюсь общему руководству в интересах дела.

Прежде всего на новую стоянку был перенесен большой запас мясных консервов, их сложили на одном из двух непромокаемых чехлов мотора "Фоккера" недалеко от самолета. Для Чечони еще раньше принесли спальный мешок, который "кавальеро" принял с большой радостью. Но теперь он жаловался, что не спал все это время, опасаясь белых медведей. Необходимо было послать ему охрану, и я предложил свои услуги.

Это было после возвращения в палатку из третьего и в ту ночь последнего перехода к новому лагерю. Вильери провожал меня, но до самолета не дошел и вернулся от северного края посадочной площадки, опасаясь тумана. Я сбросил со спины тяжелый рюкзак и вытер ладонью пот со лба. Туман сначала поднялся белой пеленой на горизонте, от которой начали отделяться длинные седые пряди, закрывшие часть неба, а затем с огромной скоростью понесся дальше и в течение нескольких минут закрыл весь небосвод. Потом туман начал медленно опускаться к поверхности льда и вскоре так сгустился, что не стало видно даже флага на мачте, хотя расстояние до нее от посадочной льдины было менее двухсот метров.

Я поднял тяжелый рюкзак и потащил его к самолету, на крыле которого отдыхал "кавальеро". Чечони радостно приветствовал меня и сказал, что теперь немного поспит, после того как целых тридцать шесть часов не смыкал глаз.

- Хорошо, - я с трудом вытащил из кармана свои старые часы. - Теперь два часа утра, я буду бодрствовать до девяти, потом будете дежурить вы, а я часа два посплю.

Договориться с Чечони было нелегко, так как мой запас итальянских слов был весьма ограничен; пришлось объясняться жестами и показать на циферблате часов часы дежурства каждого из нас. "Кавальеро" не переставая кивал головой в знак того, что все понял, затем накрыл голову капюшоном, и через минуту раздался его громкий храп.

Началась семичасовая вахта. Зрение мое улучшилось настолько, что при неярком свете туманного утра я мог обойтись без очков. Медленными шагами ходил я между северным каналом, складом продовольствия и спящим товарищем. Время тянулось невыносимо медленно, в голове роились невеселые мысли. Авария самолета Лундборга заставит летчиков отказаться от дальнейших посадок в районе лагеря. "Хобби", "Браганца" и "Квест" не дошли и до мыса Северного. О советских ледоколах радио Сан-Паоло передало, что один из них - "Малыгин" - застрял у острова Надежды, где путь ему преградили тяжелые льды. Судя по карте, ему не удалось пересечь 77-ю параллель и он был затерт льдами в 220 милях к югу от потерпевших катастрофу. О "Красине" же, самом мощном русском ледоколе, сообщалось, что он все еще грузит уголь в норвежском порту Берген46.

Мне снова представилась вся безнадежность нашего положения. Я старался думать о чем-нибудь другом. Некоторое время просматривал свою записную книжку, в которую более или менее регулярно заносил короткие заметки о жизни на льдине. В чьи-то руки она попадет, кто будет ее читать первым? Записи велись на чешском языке, и только в заголовке стояла короткая просьба, изложенная по-французски, чтобы нашедший книжку переслал ее моей невесте по указанному адресу.

Туман сгустился настолько, что "Медвежья льдина" скрылась совершенно. Я стоял у северного канала, против небольшой льдины, служившей "паромом" при переходе через него. Вдруг мне показалось, что на другом берегу в густой мгле движется какая-то тень. Я подошел ближе и увидел медведя, вынырнувшего из тумана прямо передо мной. Зверь казался огромным - в тумане все предметы кажутся больше, Я невольно отступил на шаг и сунул руку в карман, где у меня лежал в кожаном футляре короткий нож из отличной шведской стали. Лундборг привез два таких ножа и один из них подарил мне, когда увидел, с каким трудом я режу твердое медвежье мясо коротким изогнутым итальянским ножом.

В приключенческих романах, которые мне довелось читать еще в детстве, описывалось, как смелые охотники закалывают ножом огромного серого медведя гризли; но то был настоящий охотничий нож "bowie knife"47 с острым лезвием, длиной почти в полметра! Поэтому я торопливо направился к самолету, где лежал карабин. Бежать я не хотел, опасаясь, что быстрыми движениями скорее привлеку внимание зверя. То, что канал не является для медведей препятствием, мы убедились по их прежним посещениям лагеря.

"Чечони, urso, urso"48, - звал я "кавальеро" приглушенным голосом еще издали. Чечони моментально проснулся, сбросил с головы капюшон, схватил карабин, который лежал рядом с ним, и стал целиться в медведя. Тот стоял в нерешительности, покачивая головой из стороны в сторону. Потом медведь с минуту понюхал воздух в направлении покинутых тюленями и замерзших лунок, повернулся и исчез в тумане. Чечони, готовый выстрелить, положил карабин и стал объяснять мне, что не следовало кричать, надо было тихо подойти и сказать на ухо: "Чечони, urso, urso!.."

- Хорошо, следующий раз я так и сделаю! Но теперь ваша очередь дежурить - уже девять часов, а я немножко посплю!

Чечони неохотно уступил мне свой спальный мешок и с карабином в руке сел рядом на крыло самолета, завернувшись в чехол для мотора. Не проспал я и десяти минут, как почувствовал, что кто-то трясет меня за плечо. Испуганно поднялся, откинул капюшон, прикрывавший лицо, и увидел Чечони, который склонился надо мной, спрашивая который час?

- Рано, - проворчал я, вынимая часы из кармана, - еще нет и половины десятого. Вы должны меня разбудить в полдень. Разве у вас нет часов?

Я улегся снова, а "кавальеро" с недовольным видом занял свое место, вытянув сломанную ногу. То же самое повторялось еще два раза, хотя не прошло и одного часа. Тут у меня лопнуло терпение. Я отдал часы Чечони и попросил его дать мне спокойно поспать до двенадцати часов.

- Но я не вижу циферблата, - сокрушенно произнес "кавальеро".

У меня сразу прошел сон. Неужели и бедный Чечони заболел снежной слепотой, которая мне причиняла такие мучения два дня назад? Вообще говоря, это могло случиться, хотя Чечони большую часть времени находился в палатке, а не на ярком солнце. Мне не пришло в голову, что Чечони по пути на посадочную площадку отлично видел и все это было просто хитростью, чтобы поспать самому. Я уступил Чечони спальный мешок и, завернувшись чехлами для мотора, расположился рядом. Я бодрствовал, устремив взгляд на запад, в сторону островов, откуда нередко приходили медведи. Чечони сразу же уснул и проспал до полудня, когда его разбудил мой разговор с Лундборгом.

Швед пришел, чтобы узнать, как мы себя чувствуем, и проверить состояние посадочной площадки. Туман уже рассеялся, но горизонт все еще скрывался во мгле. Поверхность льдины была в хорошем состоянии, и только некоторые места, там, где лыжи "Фоккера" сгребли снег, вызывали сомнение. Эти места выделялись темным цветом.

После короткого разговора Лундборг ушел обратно на "Медвежью льдину". Чечони спал не так крепко, как прежде, - его мучил голод. Я тоже проголодался, Вильери при моем уходе ни слова не сказал о продуктах. Я полагал, что старший механик снабжен продовольствием в достаточном количестве. Но теперь оказалось, что у Чечони ничего нет. Что делать? Недалеко от нас лежало сто килограммов мясных консервов, но я, соблюдая лагерную дисциплину, не хотел ничего брать из этого запаса без согласия Вильери. Только к вечеру по настойчивой просьбе Чечони я пошел к складу продовольствия. Там нашел несколько кусков шоколада и сухари, которыми мы немного утолили голод.

Около десяти часов вечера пришли Вильери и Биаджи. Они принесли кое-какие мелкие вещи, и Вильери попросил меня помочь им перенести палатку. Вильери был убежден, что мне удалось как следует отдохнуть, но я был голоден и почти не спал, тем не менее без всяких возражений согласился. На "Медвежьей льдине" Трояни, у которого была еще повышенная температура, заклеивал щели в полотнищах палатки. Спросил его о здоровье, и Трояни неприветливо ответил, что ему немного лучше. Палатку сложили, перенесли к самолету и установили прямо под рулем "Фоккера", высоко торчащим в воздухе. Самолет защищал палатку от ветра, а полосы на руле, желтая и голубая, заменяли сигнальный флаг.

Чтобы под ногами в палатке не было так сыро, уложили несколько деревянных досок от палубы гондолы "Италии" и алюминиевый капот, снятый с мотора "Фоккера". На "Медвежьей льдине" в палатке была разостлана медвежья шкура, но она настолько пропиталась водой, что лежать на ней было очень неприятно. Медвежью шкуру разложили на крыле самолета в надежде, что под солнечными лучами она высохнет, а пока пол в палатке застелили итальянскими парашютами. После этого в течение нескольких дней все спали на сухой подстилке, но затем шелковые парашюты пропитались водой от растаявшего снега, который мы заносили в палатку на обуви.

В первую же ночь новоселья около палатки появился медведь. Все были утомлены и крепко спали. Вильери сознавал, что было бы бесчеловечно потребовать от меня, чтобы я провел без сна еще одну ночь. Лундборгу он не решался предложить нести вахту. А назначить кого-либо из своих соотечественников он не мог; Чечони и Трояни были больны, а Биаджи разложил спальный мешок на крыле самолета и удобно устроился в нем на ночь.

Итак, спали все, и медведь беспрепятственно осматривал в лагере все, что его могло интересовать. Он не проявил любопытства по отношению к Биаджи, но его внимание привлек непромокаемый чехол от мотора, в который были завернуты мясные консервы. Он оттащил его немного в сторону, чтобы как следует осмотреть, но затем, по-видимому, испугался какого-то звука, донесшегося из палатки, и убежал.

Утром все передвижения ночного гостя были разгаданы по следам на снегу.

- Медведь! Как жаль, что мне не удалось убить его, - сказал Лундборг.

- Медведь! Хорошее дело! Если бы он тронул лапой передатчик, всему бы пришел конец, - возмутился новый начальник лагеря Вильери.

Что касается вашего желания, старший лейтенант, то нечего огорчаться, - обратился я к Лундборгу, - медведи у нас не редкость, и вам вскоре представится случай убить одного из них. Опасения же Вильери за радиопередатчик гораздо серьезнее. Если мы не будем дежурить, аппарат может постигнуть печальная судьба.

Вильери в смущении промолчал. Охрана необходима, но кого назначить на вахту? Сам он любил удобства, и у него не было ни малейшего желания нести караульную службу. Я вывел его из затруднения.

- Знаете что? Если вы позволите мне днем спать сколько угодно, я готов дежурить все ночи. Днем никто, за исключением меня, спать не будет, и дневная вахта излишня, так как почти постоянно кто-нибудь будет находиться вне палатки.

Вильери охотно согласился на мое предложение, а Лундборг взял с меня обещание, что я тотчас разбужу его, как только замечу медведя. Хотя у меня не было никакого желания снова прибавлять к меню медвежатину, я все же сдержал свое обещание. Случай подстрелить медведя представился на следующий же день. Ранним утром, когда моя вахта уже заканчивалась, севернее лагеря показался медведь. Биаджи в это время тоже был на ногах, и ему очень хотелось выстрелить в медведя, но по моей просьбе он уступил эту честь гостю.

Я с беспокойством следил за Лундборгом, схватившим карабин.

- Немного далековато, - давал Биаджи знаки шведу. "Это к нашему счастью, да и к счастью медведя тоже", - подумал я.

Лундборга предупредили, что расстояние до медведя не менее ста метров и что подвижная цель в тумане видна неотчетливо; лучше выждать, пока зверь подойдет ближе. Но старший лейтенант, опасаясь, что добыча уйдет, открыл стрельбу. За несколько секунд раздалось пять выстрелов, но безрезультатно. Казалось, что медведя не удивило, что в него кто-то стреляет. Он неторопливо повернулся и совершенно спокойно удалился в северном направлении.

- Не огорчайтесь, скоро появится новый, - утешал я разочарованного шведа, но не угадал. Это был последний медведь, посетивший лагерь. Широкая полоса припая, окаймляющая берега островов, за последние дни частично растаяла, а частично была унесена морскими течениями и ветром. Не было уже прочного ледяного поля между землей и лагерем, а белый медведь хотя и является отличным пловцом, тем не менее избегает дальних странствий по открытой воде. Свою обычную пищу - тюленей - он находит в достаточном количестве и у освободившихся от льда побережий островов, и ему незачем плыть на далекие льды. Таким образом, обитатели лагеря были избавлены от дальнейших визитов медведей, и я вскоре пришел к выводу, что мне теперь больше не обязательно целую ночь бродить вокруг. Нередко во время своей тоскливой восьмичасовой вахты я забирался в палатку. Там обычно заставал тоже бодрствующего Лундборга. Старший лейтенант тяжело переживал обрушившийся на него удар судьбы, сделавший его в одно мгновение таким же несчастным, затерянным в полярных льдах, как и те, к кому он шел на помощь. Он не мог примириться со своим новым положением, задумывался над постигшим его бедствием, и мучительные мысли не давали ему заснуть. Его радовали мои ночные посещения и летчик подолгу шепотом разговаривал со мной. Мы рассказывали друг другу о родине, о своей работе и друзьях, но чаще всего вспоминали Мальмгрена и гадали о том, что случилось с ним и его спутниками и какая судьба ждет нас самих.

Дни, прошедшие после аварии Лундборга, были мало обнадеживающими. Погода не улучшалась, атмосферное давление упало еще на тридцать миллиметров, а это предвещало дальнейшее ее ухудшение. Снова поднялся ветер; сначала северный, но потом направление его стало часто и резко меняться. В спокойную погоду, которая удерживалась с 19 по 27 июня, льдина с палаткой проходила не более двух миль в сутки; теперь же за один день она подвинулась на целых двенадцать миль в юго-восточном направлении, в сторону открытого моря. Когда 29 июня туман рассеялся, оба острова - Брок и Фойн - оказались далеко на северо-западе. Зато побережье Северо-Восточной Земли заметно приблизилось. Невооруженным глазом можно было ясно видеть синевато-черные скалы, отвесно спускающиеся в море, и огромный ледник у мыса Ли-Смит, отражающий ослепительные солнечные лучи.

Вооружившись морским биноклем, я взобрался на высокий торос и стал внимательно осматривать южную и юго-восточную часть горизонта. Облегченно вздохнул, когда увидел всюду ледяные поля, казавшиеся сплошными. Значит, непосредственной опасности пока не было, но ветер мог неожиданно изменить направление, разломать лед и разогнать мелкие льдины. Тогда у нас останется единственный и последний выход: отчаянная попытка добраться на четырех резиновых лодках до ближайшего берега.

Я навел бинокль на острова, расположенные к юго-востоку от лагеря. Вдали ясно вырисовывался гористый остров Большой. Казалось, что его северный берег террасами спускается к морю и что можно было бы пристать к острову или на льдине при благоприятном ветре, или в лодках. Но берег Северо-Восточной Земли был значительно ближе, по моим расчетам - в каких-нибудь семи милях. Я снова медленно просматривал в бинокль всю юго-восточную сторону горизонта. Там, затуманенные далью, смутно вырисовывались неприступные берега острова Белого (или Витё, как называют его норвежцы). Разглядывая остров, я и не подозревал, конечно, что наши давние предшественники - шведские воздухоплаватели - уже тридцать лет спят на этом острове вечным сном...49

Положение группы Вильери оставалось таким же безотрадным, как и до прилета Лундборга. В телеграммах с "Читта-ди-Милано", которые уже не подписывались Нобиле, сообщалось, что финский пилот Сарко поставил свой самолет "Турку" на лыжи и совершил несколько удачных пробных полетов. Он только ждет благоприятной погоды, чтобы вылететь за оставшимися на льдине. Пока же нам предлагалось регулярно сообщать о состоянии льда, посадочной площадки и о погоде в лагере. Но как раз состояние льдины и погода все больше тревожили и приводили нас в уныние.

Теперь приходилось интересоваться не только ветром, но и температурой воздуха. Спиртовый термометр, уцелевший при катастрофе дирижабля, висел под крылом самолета, и его показания снимались несколько раз в день. Мы с беспокойством замечали, что становится все теплее, температура большей частью держалась около нуля, в начале июля даже поднялась до 2?. И лишь ночью температура была 2 - 3? ниже нуля. В потеплевшей морской воде льдина подтаивала снизу, и я с тревогой видел, что толщина ее по краям уже не превышала одного метра.

Поблизости от палатки поддерживалась тщательная чистота и различные предметы, оставленные случайно на снегу, немедленно удалялись, но эти предосторожности мало помогали. Как только кто-нибудь выходил из палатки, он тотчас же проваливался в воду, скапливающуюся в подтаявшем снегу. В палатку начала затекать вода, и парашюты, на которых располагались люди, скоро совершенно промокли. Было ясно, что в ближайшее время снова придется переселяться. Но не может же это продолжаться бесконечно! На льдине появилось много темных мест. Это были лужи воды, покрытые тоненькой корочкой льда.

Настроение при таком положении вещей не могло не испортиться. Только Биаджи и я иногда шутили; остальные имели удрученный вид, нервничали и легко раздражались. Коренастый невысокий Биаджи как-то встал передо мной и с усмешкой начал:

- Quaranta cinque motori: - Сорок пять моторов:

- Sette mila cavalla: - Семь тысяч лошадиных сил: - добавил я, улыбаясь.

- E noi siamo sul pack! - А мы все еще на льдине! - закончил Биаджи и, шлепнув ладонями о колени, весело расхохотался50.

В самом деле, это было и смешно и вместе с тем трагично. В нескольких часах полета от нас собралась целая эскадрилья самолетов, и она не могла спасти шесть человек, находившихся в столь рискованном положении.

Самим неуравновешенным был Вильери, хотя именно он должен был, как начальник группы, быть наиболее выдержанным и служить примером для других. Впрочем, его нельзя было слишком строго судить. Он страдал от ревматических болей, которые могут вывести из равновесия и более спокойного человека, чем Вильери. Его раздражительность проявлялась особенно резко при общении с обоими иностранцами. Я избегал попадаться ему на глаза и разговаривал с ним лишь в неизбежных случаях. Тем не менее мне не удалось предотвратить горячего спора, который вспыхнул после того, как Лундборг вновь поднял вопрос о походе. Спор возник, когда в конце июня ветер начал относить льдину с палаткой по направлению к мысу Ли-Смит.

Преодолеть только семь миль, и можно оказаться на твердой земле. Что нужно для этого? Самое большее два дня похода, думал Лундборг. Они сообщат об этом по радио на итальянскую базу, чтобы летчики могли сбросить у цели их похода все, что им понадобится. Каждый захватит с собой небольшое количество продовольствия в рюкзаке; к одной из резиновых лодок они прикрепят лыжи, в нее сядет Чечони, остальные потянут его. Если по пути встретятся разводья, они поочередно переправятся в лодке.

Мне этот план очень нравился. Подобно Лундборгу, я стоял за решительные действия. Просто считал позорным рассчитывать лишь на постороннюю помощь и не пытаться спастись собственными силами. Перевозка Чечони способом, который предлагал Лундборг, казалась мне вполне осуществимой. Но Вильери настаивал на своем первоначальном мнении и на выполнении указаний, которые дал по радио Нобиле. Необходимо ждать! Он держал себя высокомерно и поминутно раздражался, так что дело дошло до бурных пререканий между ним и обоими гостями экспедиции. Вильери навязал свою волю итальянцам, и, хотя Биаджи охотно присоединился бы к предложению Лундборга, план похода на сушу все же, к счастью, отпал. Как показал дальнейший опыт, пеший поход не мог бы закончиться благополучно, так как лед между лагерем и Шпицбергеном был в очень плохом состоянии, а льдина уже на следующий день начала удаляться от побережья.

Лундборг с трудом привыкал к неудобствам лагерной жизни. Его удручала грязь, с которой приходилось мириться, так как не было теплой воды для мытья.

- Если бы здесь был хоть примус, - высказал он однажды в ночном разговоре свои затаенные мысли. - Нагрел бы воды, вымылся как следует и побрился!

Я промолчал. За пять недель я уже привык спать в одежде и даже не мыть руки. Но я полностью соглашался с Лундборгом, когда тот ругал летчиков, обвиняя их в трусости, в нежелании помочь нам. На самом же деле мы просто не знали о героических усилиях советского летчика Бабушкина, который в это время безуспешно пытался на своем маленьком самолете добраться до лагеря. Лундборг и я недооценивали тогда мужество и норвежских летчиков, которое они проявили при полетах на своих небольших самолетах. Наши надежды были связаны только с двумя большими итальянскими самолетами и мощным трехмоторным шведским "Упландом". Почему же они не появляются?

Лундборг после спора с Вильери пришел в полное отчаяние.

- Пойду один, - сказал он решительно. - Возьму маленькую лодку, которую мы вам сбросили, уложу в нее немного продуктов и все, что смогу унести на спине. Карабин оставлю здесь. Если встречу медведя, я обойдусь моим автоматическим пистолетом. Через два дня буду на суше. Сообщите об этом по радио на нашу базу. Может быть, это расшевелит их и они прилетят хотя бы для того, чтобы посмотреть, как я буду брести по льдинам.

Мне стоило больших трудов отговорить его от отчаянного замысла.

- Один человек в полярных льдах совершенно беспомощен, особенно в это время года, - говорил я уверенным голосом, стараясь оставаться спокойным.

Летчик молча выслушал все доводы и только передвинул кобуру с пистолетом, которая, у него была под головой, чтобы удобнее было лежать. На этот раз он даже не зажег трубку, которую охотно покуривал. Открыв свою карманную аптечку, он принял два порошка от бессонницы...

- Если самолеты не смогут сесть, остается еще советский ледокол "Красин", - продолжал я свои уговоры. - Недавно он прошел Конгс-фьорд и скоро доберется до нашей льдины. - Я всячески старался ободрить своего нового друга, хотя в эту минуту сам не очень-то верил в помощь ледокола. Лед казался мне непреодолимым препятствием для любого корабля. Я не представлял себе, что может сделать ледокол при соответствующем опыте, мужестве и настойчивости его команды.

- Эх, "Красин", "Красин"! Когда же будет конец всему этому? - произнес ни во что уже не веривший Лундборг и махнул рукой.

Ледокол нашел неожиданного защитника в лице Чечони. "Кавальеро" не спал и в продолжение всей моей беседы с Лундборгом, которую он не понимал, занимался своими заметками. Они были двоякого рода. Во-первых, на миллиметровой бумаге, по показаниям уцелевшего высотомера дирижабля он ежедневно вычерчивал кривую атмосферного давления и, во-вторых, на карте, по сообщениям радио, правда нерегулярным и довольно редким, он отмечал движение "Красина". Кривая атмосферного давления после продолжительного падения начала медленно подниматься, предвещая улучшение погоды, а по карте "Красин" застрял севернее мыса Платен; уже второй день ледокол вперед не продвигался.

Слово "Красин" привлекло внимание Чечони. Он бросил в нашу сторону задумчивый взгляд, затем поднялся и стал быстро что-то объяснять взволнованным голосом. Лундборг, который не понимал ни слова по-итальянски, только вздохнул и улегся спать. Мне удалось понять, что Чечони толкует о том, как хорошо будет, когда ледокол примет нас на борт. "Кавальеро" старался жестами сделать более понятным то, что он говорил. Он сложил пальцы правой руки так, как будто держал бокал, и поднес руку ко рту - Mangiare, poi whisky, whisky, - Покушать, потом виски, виски, - повторял он.

Я улыбнулся и кивнул головой. Лундборг закрыл глаза и притворился спящим. Впрочем, через некоторое время он действительно уснул под действием принятых порошков. Вильери, Трояни и Биаджи спали более или менее спокойно. Чечони аккуратно сложил свои бумаги и тоже улегся. Один я по-прежнему не мог заснуть. Закурил сигарету и откинул полог у входа в палатку, чтобы дым выходил наружу и не беспокоил спящих. Стояла теплая ночь, температура удерживалась чуть ниже нуля. Дул довольно сильный ветер, и мне не пришлось выходить из палатки, чтобы определить его направление. Это был южный ветер, довольно редкий в этих широтах. Через открытый вход он проникал в палатку, несмотря на то что фюзеляж "Фоккера" довольно хорошо защищал ее от ветра. Иначе бывало, когда ветер дул с востока. Он пробивался через все щели в самолете и наполнял воздух жалобными, завывающими звуками, напоминавшими мне осенние вечера, проведенные в деревне, и вой ветра в печной трубе.

Я тихо поднялся, чтобы укрепить колышки палатки. Выходя, взглянул на календарик, прикрепленный к шесту. Трояни старательно зачеркнул прошедший день - среду 4 июля. Ночь была на исходе, и погода в самом деле начала улучшаться Солнце выглянуло из-за рваных облаков, и я некоторое время колебался, не разбудить ли Вильери, чтобы определить координаты лагеря. Но старший лейтенант жаловался днем на ревматизм, а после ужина долго не мог уснуть. Стоит ли будить и нарушать его покой? Ведь солнце, вероятно, покажется и днем.

Я обошел лагерь, уделяя особое внимание северному каналу, заполненному мелкими льдинами, которые нагнал в него северо-западный ветер. Никакой опасностью это нам не грозило. Теперь ветер вновь унесет лед на юго-восток в открытое море. На востоке у горизонта протянулась серая полоса водяного неба.

Радиостанция была в порядке. Мачта антенны стояла прочно, и под нею на сухом месте, на дощечках, которые положил заботливый Биаджи, был установлен наш небольшой передатчик, обеспечивающий связь с миром...

Я посмотрел на часы; было около 8 часов утра - пора будить всех и готовить завтрак. Я взял алюминиевый котелок, кое-как вытер его влажным куском шелкового парашюта и пошел к ближайшей луже, чтобы набрать воды. Затем разбудил Трояни и Биаджи. С радистом пришлось немного повозиться, прежде чем убедить его, что пора покинуть спальный мешок и отправить на "Читта-ди-Милано" обычную утреннюю сводку о погоде, координатах лагеря и состоянии льда. Трояни между тем с аптекарской точностью отмерял какао и сухое молоко. Он высыпал то и другое в котелок с водой и после многократных попыток зажег кубики твердого спирта. Лундборг после недолгого сна проснулся и с часами в руке с большим интересом следил за тем, как бледное колеблющееся пламя горящего спирта нехотя лизало стенки посудины.

- Бензиновая печь, которую сбросили ваши соотечественники, ни к черту не годна, - обратился он к Трояни. - Пройдет не менее получаса, прежде чем нагреется вода; на любом примусе я смог бы это сделать за пять минут!

Трояни поддакнул.

- Может быть, она предназначена не для варки пищи и не для кипячения воды. Может быть, они думали, что мы хотим гладить белье и будем нагревать на ней с помощью сухого спирта походный утюг. Ведь они живут совсем в другом мире, чем мы здесь, на льдине, - сказал он иронически.

Наконец какао было готово; Трояни накрошил в него сухарей, пропитавшихся горько-соленой морской водой, и разделил его на совершенно равные порции; все с большим аппетитом принялись за завтрак.

- Наконец-то у нас еда, как у людей, - заявил Лундборг с довольным видом, вылизывая последние капли голубовато-серой жидкости.

Мои надежды на сон были разрушены взволновавшим всех известием, которое принесла утренняя передача "Читта-ди-Милано". Шведы уже несколько дней назад получили небольшой самолет "Мотылек", испытали его и, так как погода улучшилась, решили устроить для него вспомогательную базу на берегу, как можно ближе к лагерю Вильери для полетов за нами. Возможно, что самолет прилетит сегодня. Необходимо осмотреть льдину и обозначить взлетно-посадочную дорожку.

Все, кроме Чечони, сразу же после завтрака начали осмотр льдины. Мы прошли ее вдоль. Посредине, примерно там, где садился "Фоккер", лед был очень плохой. На каждом шагу ноги проваливались в воду по щиколотку. Здесь не мог бы сесть далее маленький спортивный самолет. Восточный край льдины сохранился лучше, и посадка была возможна, хотя и не без некоторого риска. Площадку решено было немного выровнять, заделав неровности снегом.

Был уже полдень, когда я лег спать. Но не прошло и двух часов, как меня разбудило шумное оживление. Пока я спал, прилетели шведские гидропланы и кружили над лагерем. Вскоре они улетели, а на снегу остались красные парашюты и привязанные к ним пакеты, сброшенные с самолетов. В пакетах были коробки с пеммиканом, шоколадом, шведские газеты и письмо для Лундборга. Гидропланы ушли от лагеря, но еще некоторое время летали над побережьем.

Шведские газеты были от 1 июля. На первой странице была помещена фотография Лундборга, под которой стояла подпись: "Капитан Лундборг". Я горячо поздравил своего друга с повышением, но Лундборг не принимал поздравлений, утверждая, что это не внеочередное повышение, а только обычное служебное продвижение. Летчик был в прекрасном настроении, так как уже прочел полученное письмо. Его товарищи сообщали, что возвратятся вечером и что "Мотылек" попытается сесть у лагеря.

Вечером обе "Ганзы" вернулись в сопровождении мощного "Упланда". Они некоторое время кружились над лагерем и сбросили несколько пакетов на парашютах. Были сброшены палатка для двух человек и бензиновый примус для Лундборга, забытый шведами при утреннем прилете.

- А это вам, - сказал Лундборг, вручая мне лист бумаги.

Это была телеграмма, которую послала Лундборгу из Норвегии моя сестра Анна. Она ожидала пароход-угольщик, который доставил бы ее в Конгс-фьорд, и в телеграмме просила Лундборга, еще не зная об аварии его самолета, чтобы он сделал для ее брата то, что сделал для Нобиле, сняв его с льдины. После того как я, сильно растроганный, прочитал просьбу сестры, между Вильери и Лундборгом произошел короткий деловой разговор.

- Где намерены ваши соотечественники устроить вспомогательную базу? - спросил Вильери.

- Я думаю, что они и не собираются ее организовывать, - ответил летчик не задумываясь.

- Как же так? - удивился Вильери. - Без вспомогательной базы хотят спасти нас на таком маленьком самолете?

Лундборг смутился. В письме не было ни слова о том, что его соотечественники собираются спасать всех шестерых. Прилетят только за ним и не будут рисковать дальнейшими полетами. Разве у итальянцев нет таких же самолетов? Однако до сих пор они даже и не пытались сесть у лагеря. С какой же стати только им, шведам, постоянно рисковать жизнью? Но всего этого летчик не мог сказать Вильери. Это было бы жестоко, и, кроме того, после этого итальянцы могли отказаться готовить дорожку для "Мотылька". Лундборг торопливо поправился.

- Они мне ничего об этом не пишут. Но думаю, что вспомогательная база, несомненно, будет где-нибудь организована - может быть, у мыса Брунн.

Вильери молча кивнул головой. Я тоже с недоверием встретил слова капитана. Шведы, конечно, ограничатся только спасением своего товарища, подумал я, но, поборов чувство горечи, стал помогать остальным. Надо было издалека перетаскивать снег на дорожку и утрамбовывать его. Дело двигалось медленно, так как, за исключением Лундборга, все очень ослабели от длительного недоедания. Биаджи, обычно самый энергичный из нас, в работе не участвовал. У него был острый приступ ревматизма. На посадочной площадке трудились как могли только Вильери, Лундборг и я; ослабевший после болезни Трояни мог оказать ничтожную помощь.

Нервы Лундборга были натянуты, и во время работы не обошлось без небольшой словесной стычки. Темные лужи поглощали одну лопату снега за другой, а результатов работы почти не было заметно.

- Может быть, перенести летную дорожку немного к востоку. Мы обошли бы большие лужи, - предложил Вильери.

Работал он с исключительным старанием и остановился на мгновение, устало вытирая пот со лба. Он обратился ко мне по-французски, а я повторил его слова Лундборгу по-немецки. Капитан принял их с раздражением.

- Я обойдусь без вашей помощи и приведу в порядок дорожку сам! - отрезал он.

Вильери на этот раз благоразумно промолчал, мы продолжали утомительную работу и закончили ее только через три часа. Вскоре поле этого снова прилетел, на этот раз с востока, большой "Упланд", сопровождаемый "Ганзой". С "Упланда" были сброшены для Лунд-борга кое-какие мелочи: табак, губная гармоника и новое письмо с сообщением о прилете "Мотылька" в ближайшую ночь. Лундборг был теперь в прекрасном настроении. Он играл на губной гармонике и, уверенный в близком спасении, раздал нам свое белье, что еще более убедило меня в том, что шведы ни за кем больше возвращаться не собираются.

Никто и не помышлял о сне, и меньше всех Чечони. Бедный "кавальеро" думал, что шведы сразу же, как только доставят Лундборга на свою базу, возвратятся за ним. Он быстро выбрался из палатки и почти не притронулся к ужину; на этот раз мы ели под открытым небом. Ночь была очень теплой. Термометр показывал 2 градуса выше нуля, и Лундборг с беспокойством обходил посадочную дорожку, обозначенную красными флажками. Полночь уже миновала, и наступило 6 июля, когда послышался шум моторов шведских самолетов.

Вильери и Трояни зажгли дымовую шашку, но шведы, по-видимому, не заметили дыма и продолжали кружиться над мысом Ли-Смит, отыскивая лагерь южнее, чем он находился в действительности. Лундборг начал беспокоиться. К счастью, второй дымовой сигнал был замечен, и вскоре самолеты были над льдиной. Прилетели "Упланд" и крошечный самолет, который рядом с большой трехмоторной машиной казался игрушкой. Его пилот, старший лейтенант Шиберг, сделал всего один круг над льдиной, резко снизился до высоты примерно 50 метров и, сделав горку через "Фоккер", пошел на посадку в самую худшую часть льдины, не обращая внимания на подготовленную и обозначенную флажками дорожку.

"Мотылек" сел благополучно, и Вильери с Лундборгом, которые подбежали к нему первыми, придерживая самолет за крылья, помогли Шибергу вырулить на подготовленную дорожку. "Мотылек" легко скользил по ней до буквы "Т", которая была в 15 метрах от перевернутого "Фоккера". Шиберг не покинул своего места. С помощью Лундборга и Вильери он поставил машину против ветра и начал торопить Лундборга, который не заставил себя ждать. Лундборг взял только свой фотоаппарат, оставив все остальное в палатке, и устроился на сиденье самолета позади Шиберга.

Вильери, Трояни, Биаджи и я обступили небольшой самолет. Это был тоже биплан, размах его крыльев был вдвое меньше, чем у "Фоккера", который также относился к классу очень маленьких самолетов, но даже рядом с ним "Мотылек" казался просто игрушкой...

Лундборг в последний раз пожал всем руки. Он попросил Вильери погрузить на ледокол "Красин" хотя бы мотор его самолета, если русские не смогут взять весь самолет51. Просьба была в полном противоречии со словами Шиберга, обещавшего возвратиться за остальными. Но в ту минуту никто не обратил на это внимания.

С искренним пожеланием удачи пять человек следили за разбегом крошечного самолета. "Мотылек" постепенно увеличивал скорость. Временами он накренялся, когда лыжа его попадала в снежную яму, но вслед за тем выпрямлялся снова; оторвался он от льда раньше, чем добежал до конца подготовленной дорожки. Поднявшись в воздух, самолет описал круг над лагерем и в сопровождении "Упланда" взял курс на запад. Через несколько минут самолеты исчезли из глаз, напряженно следивших за ними людей, оставшихся на льдине. Гул моторов тоже вскоре перестал быть слышен.

Чечони терпеливо ждал перед палаткой возвращения самолета. Чтобы весить меньше, он снял тяжелый верхний полярный костюм. "Кавальеро" не замечал ветра. Я долго стоял рядом с Чечони, но у меня не хватило мужества сказать ему, что шведы уже не вернутся. Я даже помог Чечони рассчитать, когда может "Мотылек" возвратиться со вспомогательной базы, расположенной где-то у мыса Брунн, как говорил Лундборг. Мыс находился от лагеря не более чем в 40 милях. Полет туда и обратно потребует не больше часа. Добавим еще час Шибергу на отдых. Итого два часа. Самое позднее в половине третьего он должен быть здесь. В действительности вспомогательная база была расположена значительно ближе, у небольшого прибрежного острова Эсмарк, находящегося всего в восьми милях от лагеря, то есть менее чем в четверти часа полета; к счастью, никто из находившихся на льдине не знал этого.

"Кавальеро" ждал до 4 часов утра и, только совершенно окоченев, забрался в палатку. Я стоял на вахте и торжественно обещал, что немедленно разбужу его, как только услышу шум мотора. Но самолеты больше никогда не появлялись над льдиной с ее измученными ожиданием обитателями...