Связь с миром, установленная после стольких дней ожидания, необычайно подняла настроение шести человек на льдине. До этого мы жили, стараясь не думать о будущем, которое представлялось в чрезвычайно мрачном свете. Теперь произошел крутой поворот. Нам казалось, что спасение близко, что это вопрос ближайших недель, а может быть, и дней. Во всяком случае, так полагал самый большой оптимист Чечони; остальные же, хотя и не разделяли полностью его предположений о сроках, все же твердо верили в спасение.
Первым результатом изменившегося положения было стремление удобнее устроиться на льдине - "по-робинзоновски", как я это называл. Многого нам не хватало, но изворотливый Чечони не терялся. Единственным материалом, которым располагал механик, была жесть от пустых консервных банок, а орудиями производства - самые простые инструменты, найденные в сумке погибшего Помеллы. Но с помощью этих скромных средств Чечони сумел изготовить сковородку для жаренья медвежьего мяса и по тарелке для каждого человека. Он часто ворчал, видя, как на меховых унтах мы заносим в палатку снег, который потом тает на полу.
- Сделай им домашнюю обувь! - с усмешкой подзадорил его однажды Нобиле.
- И сделаю, - упрямо ответил Чечони. - Каждый получит туфли и будет переобуваться при входе в палатку!
Из куска войлочного капота, когда-то покрывавшего мотор, он сшил четыре пары туфель. При этом бранил Вильери за большие ноги; на него одного пришлось израсходовать почти столько же войлока, сколько на остальные три пары. Изделия Чечони были приняты восторженно - вопрос с обувью действительно был самым острым. Выходить из палатки приходилось довольно часто, и при ходьбе по острым льдам на унтах вскоре вытерся весь мех и осталась лишь тонкая и гладкая, как будто выбритая, кожа. Мы трое, оказавшиеся в этом положении (только у Биаджи была прочная кожаная обувь), тщетно старались что-нибудь придумать. Но выбора не было - можно было лишь обернуть унты парусиной, взятой со стенок командирской кабины. Она считалась непромокаемой, но в действительности таковой не была, как все убедились еще при полете над Моравией во время грозы. Самое неприятное было то, что ткань никак не держалась на ногах. Привязывали ее к унтам всеми способами, какие только можно было придумать, и каждый расхваливал свой, но, когда надо было пройти сколько-нибудь значительное расстояние, ничто не помогало, и приходилось без конца перематывать обёртки.
Лед продолжал двигаться; это показывали частые определения координат. Жители лагеря замечали, что лед в непосредственной близости от палатки угрожающе меняет свой вид. Снизу его разрушала вода, а сверху подтачивали лучи солнца, как только оно показывалось из-за облаков. Снег таял и под палаткой, так как в ней было все же на несколько градусов теплее, чем снаружи. И палатка постепенно все больше оседала.
- Мы прогреем в конце концов дыру во льду, как тюлени протаивают лед своим дыханием, - сказал однажды Вильери.
В довершение ко всему открылся короткий, но широкий канал недалеко от "водяной" льдины. Нобиле опасался, что льдина может дать трещину под палаткой; он приказал вытащить все вещи, а палатку перенести на другое место, подальше от образовавшегося канала. Это было первое "переселение", к которому обитатели палатки отнеслись как к желанной перемене в их однообразной жизни. Оба раненых были вынесены наружу в первый раз после той ночи, когда Мальмгрен застрелил медведя (а с тех пор прошло целых две недели).
- Теперь по крайней мере не нужно будет подстилать под себя старые газеты, - с довольным видом произнес Трояни, - когда пол в палатке был снова покрыт парусиной и войлоком, которые, однако, не успели достаточно просохнуть на воздухе.
- Это мне не очень нравится, - заявил я, имея в виду влажный пол.
- Вам, может быть, желательно иметь персидские ковры? - поддразнил Трояни.
- Совсем нет! Но здесь валяется без всякой пользы прекрасная медвежья шкура...
- Замечательная идея! - перебил меня Нобиле.
- Но на ней еще много сала, - заметил Вильери.
- Зато она не будет промокать, - ответил Трояни.
- Сала-то не бог весть сколько: бедняга был худой. Вы помните, Трояни, что мы нашли в его желудке?
- Как же! - засмеялся Трояни. - Несколько листов навигационных таблиц. Едва ли он ел их с аппетитом!
- А кому, собственно, пришла в голову мысль исследовать содержимое желудка? - спросил Нобиле.
- Мне, - с усмешкой признался я. - В книге "Дети капитана Гранта" Жюль Верн рассказывает, как моряки поймали акулу и в ее желудке нашли бутылку с запиской потерпевших кораблекрушение, текст которой было трудно разобрать.
- И вы рассчитывали, что в медвежьем желудке вы найдете сообщение для нас? - подтрунивал надо мной Трояни.
Все смеялись, но веселье прекратилось, когда мы по очереди один за другим пытались лезвием для безопасной бритвы, укрепленным на деревяшке, удалить сало с медвежьей шкуры. Пришлось затратить немало труда для того, чтобы срезать сало, не повредив шкуру; к тому же лезвие то и дело соскакивало с импровизированной рукоятки.
Так как медвежья шкура была слишком велика и не помещалась в палатке, ее без колебания разрезали. Однако, прежде чем подстелить шкуру в убогом жилище, обитатели его вынуждены были снова переселяться, так как во время вахты Трояни недалеко от палатки образовался новый канал шириной в несколько метров, по которому плавали небольшие льдины. Канал окружал лагерь и соединялся со старым северным каналом, который не так давно сомкнулся, а теперь открылся вновь. Доходил он до того места, где была могила Помеллы, теперь бесследно исчезнувшая в воде...
Никто не спал, хотя давно уже наступила ночь. Беседовали о спасательных экспедициях с воздуха. Эта тема возникла потому, что в предыдущую ночь люди на льдине впервые увидели самолеты, которые нас разыскивали. Они пролетели не ближе чем в пяти милях к западу от лагеря, между ним и островами Брок и Фойн, опять скрывшимися из поля зрения. В глубокой полярной тишине острый, тренированный слух Чечони уловил негромкий гул моторов, прежде чем Вильери увидел самолеты в бинокль. Но они уже улетели, и не было смысла пытаться подавать им сигналы. Мы были не слишком огорчены этой неудачей и утешались тем, что нельзя ждать успеха при первом же полете. Передадим сообщение о расстоянии, на котором видели самолеты, - наша связь по радио с "Читта-ди-Милано" в эти дни была вполне регулярной, - летчики внесут соответствующую поправку и в следующий раз обязательно обнаружат лагерь. Тогда мы еще не знали, что норвежские самолеты, участвовавшие в поисках, слишком малы для того, чтобы кого-либо спасти, и очень ждали их прилета. Зато радио сообщило, что майор Маддалена находится в пути с большим гидропланом "Савойя" и что вслед за ним летит майор Пенцо на такой же большой машине "Дорнье-Валь". Каждая из этих летающих лодок могла свободно взять 10 человек, не считая команды. Отважным норвежцам грозила опасность, что другие достигнут цели раньше, несмотря на то, что они поспешили на помощь и первыми прилетели на Шпицберген...
Образование новых трещин во льду в опасной близости от палатки на этот раз не сопровождалось треском, и только однажды крик Трояни привлек внимание остальных. Биаджи, Вильери и я выскочили из палатки и с первого взгляда убедились, что Трояни не зря поднял тревогу. Казалось, что при первой же незначительной подвижке льда наша маленькая льдина исчезнет вместе с лагерем в морской пучине, и не было никакой уверенности в том, что это не произойдет в следующую минуту.
Было решено немедленно перенести лагерь на "Медвежью льдину", то есть метров за пятьдесят. В результате частого хождения за мясом между "Медвежьей льдиной" и палаткой образовалась дорожка. К этому времени она была кое-где уже в плохом состоянии, так как постоянные ветры последних дней сдули снег и обнажили лед. Как и всюду, этот верхний слой льда был тонким, под ним была прослойка воды, и только потом начинался крепкий, массивный лед. Тонкая ледяная корка ломалась под ногами, и ветхая обувь тотчас же пропитывалась водой. Со временем все так привыкли к этому, что даже перестали обращать внимание на мокрые ноги.
Сначала решили перенести на новое место раненых.
- Начнем с генерала, он легче, - предложил Вильери.
- И поскольку есть надежда, что санки его выдержат, - иронически добавил Трояни. Санки выдержали, их можно было использовать также для переноски Чечони. Однако обращаться с санками следовало очень осторожно. Нельзя было и думать о том, чтобы тащить их по льду. Их использовали в качестве носилок: Биаджи шел впереди, Вильери сзади, а я и Трояни с обеих сторон помогали удерживать санки в горизонтальном положении. Это было нелегкое дело, так как кое-где приходилось перелезать через льдины или протискиваться между ними. С Нобиле справились более или менее легко, но Чечони весил вдвое больше, и четверо носильщиков добрались с ним на "Медвежью льдину", совершенно выбившись из сил. Однако мы позволили себе лишь минутный отдых и поспешили за палаткой, оставив пока обоих товарищей на разрезанном спальном мешке.
Палатка была снята быстро. Пока Трояни с Биаджи устанавливали ее на новом месте, Вильери и я перетаскивали самые необходимые вещи: продовольствие, бидоны с маслом и бензином. Бидоны использовались главным образом в качестве груза для укрепления стенок и пола палатки. Биаджи собственноручно перенес свое хозяйство; удивительно было видеть, как этот маленький коренастый крепыш тащил без всякого напряжения на одном плече тридцатикилограммовые аккумуляторы.
Нечего было и думать, что удастся перенести все на новую стоянку за одну ночь. В первую очередь забрали самое необходимое, а после четырех часов работы все сочли, что на сегодня хватит.
Большая часть обломков дирижабля осталась на покинутой нами льдине. Небольшая льдина, столько дней прослужившая местом для лагеря, к общему удивлению, почти не была повреждена подвижками льда и таянием. Она медленно продвигалась извилистым путем вокруг нашей новой стоянки и через четыре недели оказалась с противоположной стороны от палатки, так что в первую минуту все подумали, что это приплыли остатки погибшего дирижабля. Наблюдение в бинокль позволило убедиться, что это была именно наша старая льдина, только покрытая водой от растаявшего снега...
- Здесь очень недурно! - похвалил я новое место, когда, устав от работы, уселся рядом с Трояни около палатки.
И это было верно. Новая льдина была по крайней мере в пять раз больше прежней; на ее незапятнанно чистой снежной поверхности выделялись лишь два предмета: тщательно очищенные от мяса медвежьи кости и желтовато-серое пятно медвежьей печени, уже почти полностью покрытой снегом.
- Эта льдина, - заметил я, - вероятно, вершина старого айсберга. Посмотрите, как всюду к ее краям поверхность льда понижается.
От того места, где была установлена палатка, поверхность льдины действительно постепенно понижалась, а сама площадка с расположенной на ней палаткой была окружена почти непрерывным низким ледяным валом, в некоторых местах достигавшим трехметровой высоты.
- Теперь, по всей вероятности, уже не будет нужды в производстве ремонтных работ на льдине, - выразил я надежду.
Поверхность прежней небольшой льдины, которую мы покинули, пришла в такое состояние, что мы были вынуждены некоторые места засыпать битым льдом и снегом.
После установления радиосвязи с внешним миром, ветер целых два дня упорно гнал льдину с ее обитателями на восток, а после того, как льдина продрейфовала шесть миль, изменил направление и в последующие два дня отнес льдину на семь миль к юго-западу.
Горизонт начал проясняться, и я поднялся с биноклем в руках на двухметровую льдину, возвышающуюся недалеко от палатки.
- Вот это может вас заинтересовать! - обратился я к Трояни. - Настоящая фата-моргана, но не с опрокинутым, а с прямым изображением!
В бинокль ясно вырисовывался остров Брок с двумя своими пиками, который не так давно исчез из поля зрения. Непосредственно над островом изображение повторялось, как будто бы здесь были два острова, один на другом.
- У Биаджи другая "фата-моргана", приходите взглянуть, Бегоунек, - отозвался Трояни.
Мне не были видны товарищи. Я быстро спустился с льдины и обошел палатку. Биаджи сидел на корточках рядом с Трояни и что-то держал на коленях. Вильери стоял около них и улыбался. С любопытством я наклонился к Биаджи и, к своему удивлению, увидел в его руках большой компас.
- Зачем вы его сюда притащили? Он никому не нужен и может служить лишь грузом для крепления палатки!
- Взгляните на недальновидного ученого, который исследует лучи, приходящие из глубин космоса, и с полным пренебрежением относится к земному сокровищу, лежащему перед ним! - подтрунивал Трояни.
Я с недоумением смотрел на Вильери.
- Да ведь в морских компасах чистый спирт, в котором и плавает картушка, - пояснил старший лейтенант.
- Это мне известно. Спирт препятствует резким колебаниям поплавка с картушкой, но при чем тут шутки Трояни?
- Поскольку у нас нет ни кианти, ни марсалы и никакого другого вина, мы можем удовлетвориться спиртом из компаса. Разве вам не хочется выпить глоток чего-нибудь подбадривающего после этой каторжной работы, Бегоунек? - прервал меня Трояни.
Я согласился без всяких колебаний, но сказал, что, прежде чем разобрать компас, следовало бы спросить Нобиле.
- Во-первых, генерал уже спит и будет недоволен, если мы его разбудим из-за таких пустяков. Во-вторых, у нас есть еще два таких компаса. В-третьих, они такие тяжелые, что никому и в голову не придет тащить их в поход, если вообще когда-нибудь дело дойдет до этого, - убеждал Трояни.
А в-четвертых, Биаджи уже разобрал компас; волшебный напиток уже открыт. Только чем его зачерпнуть? - добавил Вильери.
- Ложкой, как лекарство. Мы ведь не хотим напиться допьяна, - высказал свое мнение Трояни.
- Да этого и не может случиться, - смеялся я, нас четверо, а спирта не более пол-литра.
- Но ложка в палатке, - озабоченно сказал старший лейтенант.
- Я ее достану! Трояни тихо, как угорь, юркнул в палатку, откуда раздавался громкий храп Чечони под тихий аккомпанемент Нобиле. Через мгновение он выскользнул из палатки с ложкой и маленькой бутылкой.
- Мы поступим честно и, после того как каждый из нас получит по ложке спирта, выльем две ложки в бутылку - одну для Чечони, а другую для генерала, - сказал он. Затем компас опорожнили до последней капли, не обращая внимания на то, что в спирте было немного ржавчины.
- Ржавчина - это окись железа, обязательная в каждой приличной минеральной воде, - заметил Трояни в ответ на мое предупреждение, что спирт загрязнен. - По крайней мере ваша совесть будет спокойна, милый Бегоунек, - вы принимаете целебный, а не опьяняющий напиток!
Несмотря на то, что на четырех человек пришлось только несколько ложек спирта, но и этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у изголодавшихся людей повышенное настроение. Как будто кто-то стер все наши заботы и опасения. Будущее представлялось теперь в самом радужном свете. Перебивая друг друга, мы начали перечислять тех, кто спешит к нам на помощь. Норвежцы уже здесь с самолетами, шведы вышли на судах в море, Маддалена перелетел Альпы и находится в Копенгагене. Пенцо предусмотрительно обогнул Альпы и сейчас на пути к Тромсё, а финны уже в Тромсё и ожидают только благоприятной погоды, чтобы перелететь через Баренцево море, отделяющее их от Шпицбергена; готовится к экспедиции и Амундсен...
- А советский ледокол "Малыгин" вышел 12 июня из Архангельска, за ним следует ледокол "Красин", - добавил Вильери.
- Все это хорошо, - с некоторым недоверием произнес Трояни, - но сколько времени пройдет, прежде чем такой ледокол пробьется сюда?
- Две недели, - недолго думая, заявил я.
- Две недели эта льдина может выдержать, она кажется вполне надежной, - проговорил Вильери,
- Так выпьем за то, чтобы она выдержала!
Наличие спиртного было исчерпано, и хотя Биаджи бросал жадные взгляды на бутылку, содержащую долю Чечони и Нобиле, Вильери решил, что давно пора спать, чтобы потом продолжать переноску вещей.
Наступил новый день, полный труда и новых забот. Связь с "Читта-ди-Милано" 15 июня прервалась, хотя в лагере была установлена такая же антенна, какая была на старой льдине. У Нобиле было плохое настроение: он обвинял своих земляков на "Читта-ди-Милано", считая, что они плохо слушают передачи Биаджи, хотя располагают всеми средствами для улучшения слышимости. Вильери, Биаджи и Трояни между тем старались сделать палатку более заметной для норвежских летчиков. Чтобы ее легко было обнаружить они еще раньше нанесли на полотнище палатки горизонтальные и вертикальные полосы анилиновой краской, извлечений из сигнальных стеклянных шаров. Полосы эти выцвели от суровой полярной непогоды, и теперь пришлось восстановить их окраску. Мачта антенны была вполне пригодна для подъема сигнальных флагов на ее наклонных оттяжках, но где взять флаги? Трояни нашел выход из положения. У нас было много карт, теперь совершенно ненужных: карты всего побережья Сибири и русских полярных областей, карты устья реки Макензи и островов канадского полярного архипелага и другие. Их белую, обратную сторону можно окрасить анилиновой краской - и флаг готов. До сих пор на мачте развевались только маленький треугольный зеленый альпинистский вымпел и длинный кусок красной ткани, о которой Нобиле с удовлетворением сказал, что русские по прибытии сюда увидят свой национальный флаг. Теперь прибавились еще большие листы карт, покрытые фиолетовой краской. Их заготовили в таком количестве, что из них можно было выложить большой посадочный знак для самолета на соседней ровной льдине. Но так как бумажные листы не могли долго сохраниться на открытом воздухе, решено было держать их в палатке до тех пор, пока не появится самолет.
- Теперь у нас столько флагов, что только слепой может не заметить нашего лагеря, - с удовлетворением объявил Вильери, не имевший никакого представления, так же, впрочем, как и его товарищи, о том, насколько затруднительны поиски на сплошной ледяной поверхности, когда наблюдатель смотрит с самолета, проносящегося со скоростью не менее ста двадцати километров в час.
- Бегоунек нам не доверяет, он придумывает свою сигнализацию! - посмеивался Трояни, видя, как я привязываю кусок зеленого фетра к дюралевому стержню, чтобы использовать в качестве ручного сигнального флажка. Днем позже все убедились в том, что я был прав. В воскресенье 17 июня удалось возобновить связь с "Читта-ди-Милано". Нобиле, уже давно возмущавшийся тем, что вспомогательное судно говорит с нами лишь один раз за целый день, отправил злополучному капитану Романье длинную гневную телеграмму такого содержания:
"Однократная связь за целый день вынуждает нас зря расходовать энергию, когда мы хорошо слышим вас, а вы нас плохо или когда совсем ничего не слышно, как это было в последние три дня. Когда вы нас вызываете, вы должны нас вслед за тем слушать, так как может случиться, что нам необходимо будет передать вам важные сведения. Уже целых три дня нам не удается сообщить вам наши координаты, потому что вы упорно придерживаетесь времени передачи в двадцать часов пятьдесят пять минут, когда обычно ничего не слышно. Повторяется то же самое, что в период с 28 мая по 8 июня, когда мы израсходовали большое количество энергии на безрезультатные вызовы. Вновь просим вас слушать нашу станцию каждый раз хотя бы в течение десяти минут после того, как вы сами нас вызывали. Тогда мы сможем сообщить свои координаты и передать другие важные известия, если нам не удастся сообщить их раньше. Наше сегодняшнее место 80 градусов 34 минуты и 27 градусов 14 минут. В течение трех дней здесь стоит прекрасная, спокойная погода, видимость очень хорошая. Такие условия бывают не часто. Следовало бы их использовать и сбросить нам самое необходимое из того, о чем мы просили. Прежде всего резиновые лодки, продовольствие, обувь и оружие. Наше положение остается опасным. Нобиле".
Возмущение Нобиле имело все основания. Судно придерживалось установленного порядка, вызывая лагерь через каждые два или три часа, но большей частью ограничивалось следующим: "У нас для вас никаких сообщений нет. До свидания через два часа. Романья". Затем сразу обрывало связь, не заботясь о том, что могли передать из лагеря, и начинало свой обычно очень оживленный обмен радиограммами с Сан-Паоло. Понятно, сколь мало развлекал находящихся на льдине пересказ Биаджи, нередко хорошо слышавшего "важные" (в кавычках) сообщения "Читта-ди-Милано". Сообщалось, например, о том, что новобранца Джузеппе Россини нет в группе Нобиле на льдине, что он находится в безопасности на борту "Читта-ди-Милано" и у его семьи нет ни малейших причин беспокоиться о нем. Между тем имена всех отправившихся на дирижабле "Италия" в его последний полет были давно и многократно опубликованы.
На негодующую депешу Нобиле пришел успокоительный ответ. Рийсер-Ларсен поднимается в воздух на поиски лагеря в ближайшие часы. Он летит один, так как Лютцов-Хольм меняет на своем самолете мотор, значительно изношенный в последних полетах. Действительно, в тот же день еще до полудня все в лагере услышали шум мотора гидроплана Ларсена. Вскоре он появился с запада. В ту же минуту были подняты на мачту карты-флаги, а несколько карт были наброшены на палатку, так как они были ярче окрашены, чем полотнища палатки.
Потерпевшие катастрофу напряженно следили за маленькой темной точкой, двигавшейся между льдиной и островом Фойн. Она перемещалась с севера на юг, затем в обратном направлении. Летчик последовательными галсами пролетал надо льдом к востоку от острова. Отдаленное жужжание мотора по временам еле заметно усиливалось, а самолет был едва различим даже в бинокль. Прошло десять минут и еще десять, волнение находившихся на льдине возрастало, а взгляды всех были прикованы к далекому самолету. Вильери, стоявший наготове с заряженным сигнальным пистолетом, не выдержал и спустил курок. Раздался короткий, сухой звук выстрела, и из дула пистолета показалась тонкая струйка белого дыма, сразу же незаметно рассеявшаяся в спокойном воздухе.
- Такой сигнал не увидишь и в нескольких шагах! - насмешливо произнес я.
Трояни, которому было поручено техническое снабжение дирижабля "Италия", задело это замечание, он собирался резко осадить меня, но возглас Биаджи положил конец начавшимся пререканиям.
- Улетает обратно! - огорченно воскликнул сержант. Его товарищи, не желая этому верить, долго еще стояли, устремив взоры на запад.
Но Биаджи был прав: шум мотора удалялся и совершенно не стал слышен спустя несколько минут после того, как самолет скрылся из глаз. Все разошлись с тяжелым настроением. Биаджи направился к передатчику сообщить на "Читта-ди-Милано", что Ларсен не долетел до лагеря, а вел поиски значительно западнее его местонахождения. Вильери забрался в палатку, чтобы доложить генералу о том, что видел, и отвести в случае необходимости обвинения в недостаточности мер, принятых для привлечения внимания Ларсена.
Трояни и я готовили обед. Еще до появления норвежского самолета Чечони вручил поварам сковородку, изготовленную им из куска жести от консервной банки из-под пеммикана. На сковороде лежало медвежье мясо, которое Чечони разрезал на мелкие кусочки, чтобы они быстрее поджаривались. Я с отвращением смотрел на темно-красное мерзлое мясо. Уже восемнадцатый день на обед было одно и то же - медвежатина и только медвежатина, сначала в вареном виде, а потом - жареная. Под лучами солнца, все реже скрывавшегося за облаками, мясо начинало портиться. В нем появился отвратительный привкус рыбьего жира, сохранившийся в моей памяти с детских лет, когда каждое утро приходилось принимать его по столовой ложке.
- Это вы себе внушаете, Бегоунек, - сказал Трояни, когда узнал, почему я в последние дни так щедро делился своим обедом с Титиной, хотя порции мяса были по-прежнему мизерными. - Ведь белые медведи питаются тюленями, а тюлени - рыбой, поэтому медвежатина приобретает лишь легкий привкус рыбьего жира, - шутил он.
- Возможно, вы правы! Я вспомнил, что два года назад, во время экспедиции Амундсена, ел медвежатину в Конгс-фьорде. Мясо было как следует приготовлено и всем, кто его пробовал, казалось таким же вкусным, как самая лучшая говяжья вырезка.
Молча отдал я Трояни сковородку с воскресным обедом и отправился на поиски топлива - фотопленки и кусков дерева, которые попадались все реже. Прежде чем я успел вернуться, Трояни растопил куски медвежьего сала и начал поджаривать мясо.
- Наконец-то вы явились: еще немного, и огонь бы погас,- ворчливо встретил он меня. - Я бы хотел знать, какая муха укусила генерала: он не хочет давать нам масла для жаркого.
- Он выдаст всем по куску масла за обедом, что бы каждый мог добавить его в свою порцию.
- Это ни к чему: мясо быстро остынет, и масло на нем не растопится, а будет расходоваться бесполезно; при поджаривании оно использовалось бы гораздо лучше...
- Почему, собственно, Ларсен нас не обнаружил? - задал я вопрос, стремясь дать разговору иное направление. - Ведь ему хорошо известны наши координаты, расстояние, на котором находится лагерь от острова Фойн, и направление, в котором он должен был лететь от острова. Ведь остров, вероятно, служит ему исходным пунктом при поисках, как вы полагаете?
Само собой разумеется, что летчик всегда руководствуется каким-нибудь естественным ориентиром - рекой, возвышенностью, берегом или островом, - ответил Трояни.
Поэтому у меня возникает сомнение, правильно ли нанесены на карту эти два острова - Брок и Фойн?
- Что вы имеете в виду? - с недоумением спросил Трояни.
- Ну, предположим, что в действительности они лежат дальше к западу, чем показано на карте. В таком случае летчик должен закончить свои поиски где-то западнее от нас, если он руководствуется картой и нашими координатами, - пояснил я свою мысль.
- Едва ли возможна такая грубая ошибка при нанесении островов, - возразил Трояни.
Однако позже выяснилось, что я был прав. Как санная экспедиция капитана Сора, так и моряки ледокола "Красин" обнаружили много неточностей на карте района Шпицбергена, и оба названных острова значились на карте на несколько миль восточнее своего действительного положения.
Неудача Ларсена повергла всех в уныние: мы поняли, как трудно обнаружить такую маленькую точку, какой был наш лагерь, на поверхности бескрайнего полярного льда, где помехами для воздушного наблюдателя являются не только тени и отблески, но и большая скорость самолета.
- С дирижабля обнаружить что-либо гораздо легче, - вмешался Нобиле в происходившую по этому поводу дискуссию, - тем более что стоит такая прекрасная погода, какой никогда не было за все время полета "Италии".
Погода действительно была исключительной, и в понедельник 18 июня на юго-западной стороне горизонта отчетливо и ясно обозначилось все побережье Шпицбергена от мыса Брунн до мыса Платен; только оба низких острова - Северный Репс и Южный Репс, - расположенные между этими двумя мысами, сливались с ледяной поверхностью.
- Не манит ли вас твердая земля? - спросил меня Трояни, заметив, как я жадно смотрю на далекое скалистое побережье.
- Манит! Если бы мы оказались там в положении "робинзонов", то чувствовали бы себя гораздо лучше. Могли бы спокойно и без всяких опасений ожидать корабль или самолет!
- Что правда, то правда! Ведь здесь ложишься и не знаешь, проснешься ты или станешь утопленником! - с горькой иронии ответил Трояни.
- На берегу всюду много плавника, и мы могли бы построить хижину, - продолжал я, когда-то восторженно читавший все действительные и вымышленные истории робинзонов. - Там водятся северные олени, они попадались бы в наши ямы-ловушки...
- Которые вы выкопали бы нашими ножницами, ведь ничего другого у нас нет, - дразнил Трояни.
- Из их шкур мы изготовили бы спальные мешки; из деревьев сложили бы и разожгли большой костер и после этих четырех недель могли бы наконец как следует согреться, - продолжал я.
- Мы могли бы даже поджарить медвежье мясо на вертеле, может быть, тогда и вы кушали бы его с аппетитом, - добавил Трояни.
- Не может ли кто-нибудь из вас двоих помочь мне в наблюдениях, следя за хронометром? - с несколько чопорной вежливостью прервал наш разговор Вильери, которому Нобиле приказал вновь определить координаты лагеря, за последние два дня, вероятно, значительно изменившиеся, хотя и стояла тихая погода. Вильери, который охотнее всего отдыхал в палатке, был недоволен тем, что его побеспокоили, и настроение его оставляло желать лучшего.
- Ларсен сегодня снова вылетает, - коротко ответил он на мой вопрос о том, известно ли ему, что сообщает "Читта-ди-Милано". Не говоря ни слова, я поудобнее расположился с хронометром, а Вильери с помощью секстана измерил высоту Солнца над горизонтом. Результаты определения координат оказались поразительными. Хотя последние два дня были штилевыми, ледяное поле с лагерем Нобиле за это время продрейфовало более чем на десять миль к северо-востоку.
- С "Читта-ди-Милано" сообщили еще кое-что, - сказал Вильери. - Маддалена уже два дня находится в норвежском порту Вадсё, с часу на час в Конгс-фьорде ожидают его прилета. Пенцо на своем гидроплане летит вслед за ним, а известный полярный исследователь Руаль Амундсен собирается вылететь из Тромсё на французском гидроплане "Латам-47", который будет пилотировать майор Гильбо. Финский самолет "Турку" вылетает в Тромсё. Советский ледокол "Малыгин" пробивает путь через льды к восточным берегам Северо-Восточной Земли (Шпицбергена). "Красин", один из самых мощных ледоколов, вышел два дня назад из Балтийского моря. Шведская экспедиция на "Квесте" и "Тане" с несколькими самолетами на борту миновала Конгс-фьорд, а трехмоторный шведский гидроплан "Упланд" готовится к старту из порта Вадсё. Со времени злополучной экспедиции Франклина36 мир не видел столько людей спешащих на помощь небольшой горсточке, затерянной среди полярных льдов!
Все надежды находящихся на льдине возлагаются теперь на Ларсена. Норвежец действительно вновь появился в понедельник, на этот раз в сопровождении своего товарища. Оба самолета опять достигли острова Фойн. Пилоты приняли к сведению сообщение из лагеря о том, что вчера Ларсен держался слишком далеко к западу, и поэтому пролетели еще несколько миль в восточном направлении над покрытым льдом морем, прежде чем приступить к поискам.
На этот раз Нобиле хотя и с трудом, но выбирается из палатки, чтобы самому проследить за подачей сигналов. Его, товарищи не очень этому рады. Нервный, возбужденный и раздражительный, он переносит свое настроение и на других, требуя от них выполнения того, что им не под силу. Я стою на двухметровой льдине и энергично машу флажком; генерал в довольно грубых выражениях заставляет меня взобраться на другую, более высокую льдину. Делаю попытку - я так же горячо, как и Нобиле, желаю, чтобы летчики нас обнаружили, - но острые края льдины прорезают тонкую кожу моей жалкой обуви, рвут носки и ранят ноги до крови. Испытывая сильную боль, я после повторной безуспешной попытки подняться на льдину возвращаюсь на свое первоначальное место, несмотря на гневные возгласы Нобиле. Вильери и Трояни также не избегают разноса. Они развели на листе жести огонь, поддерживая пламя маслом, но дыма, поднимающегося в спокойном воздухе прямо вверх, слишком мало, и летчики его наверняка не заметят.
- Больше дыма! Подбросьте что-нибудь в огонь, чтобы дымило как следует! - кричит им Нобиле.
Они послушно бросают в огонь резиновую изоляцию, кинопленку, асфальтовую мастику от сухих гальванических элементов, но все это быстро сгорает, а дым все равно едва заметен. Между тем гул моторов усиливается, самолеты приближаются. Еще немного - и они окажутся над палаткой. Бросаю свой флажок, быстро спускаюсь со льдины, на которой стоял, подбираю на снегу остатки медвежьих лап с когтями и кусками шкуры и бросаю их в огонь. Поднимается густой белый дым, и возникает невыносимое зловоние, вынудившее всех отойти от огня. Неожиданный порыв ветра сбивает дым вниз, и он покрывает сплошной пеленой всю льдину с находящимися на ней людьми. Когда дым рассеивается, показываются самолеты, приблизившиеся к палатке на расстояние не более одной мили, но в тот же момент они поворачивают назад и через несколько минут исчезают за горизонтом. Пять человек молча глядят им вслед, и только Титина весело лает, как будто сожжение остатков большого белого зверя особенно ее обрадовало.
Известие, полученное утром 19 июня с "Читта-ди-Милано", вновь подняло упавшее было настроение обитателей лагеря. Ночью в Конгс-фьорд прибыл Маддалена со своей большой летающей лодкой "Савойя" и еще до полудня должен появиться над "красной палаткой".
- Ну, уж на этот раз нас непременно найдут. Ведь на самолете будет несколько человек, и они смогут наблюдать как следует, - с уверенностью говорит Трояни.
Нобиле, окрыленный новой надеждой, соглашается. Я молчу. Трояни недоверчиво качает головой, слушая, как Чечони хвастается, что, если бы он мог ходить, он сумел бы привлечь внимание летчиков.
- Мы охотно верим этому, так как дородность вашей фигуры способствовала бы этому, кавальеро! - поддразнивает его Биаджи, широко улыбаясь.
Чечони когда-то за выдающийся подвиг при спасении дирижабля в бурную погоду получил орден вместе с титулом "кавальеро". Он очень гордился этим и требовал, чтобы подчиненные при обращении к нему называли его не иначе, как "кавальеро". Склонный к тому, чтобы делать приятное людям, я всегда так и называл Чечони, за что пользовался его дружеским расположением.
Чечони в ответ на шутки Биаджи лишь презрительно машет рукой.
Маддалена сдержал свое слово. Ограничившись небольшим отдыхом, он со своими товарищами ранним утром 19 июня вылетел к лагерю Нобиле. Погода стояла прекрасная. Но повторилось то же самое, что и накануне, только Нобиле на этот раз был несколько спокойнее. Снова находившиеся на льдине услышали шум моторов, на этот раз более низкого и более мелодичного тона, то усиливавшийся, то ослабевающий, в зависимости от того, приближался ли самолет к лагерю или удалялся от него. Как и в прошлый раз, мы делали все, чтобы привлечь к себе внимание летчика и наблюдателей, и вновь наши попытки оказались тщетными. Большой гидроплан подлетел к лагерю на две мили, а затем повернул и возвратился на свою базу.
