Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

Бегоунек Ф., "Трагедия в ледовитом океане"

Франтишек Бегоунек., "Трагедия в ледовитом океане"., Москва, Издательство иностранной литературы, 1962 г.

Книга чешского академика Франтишека Бегоунека, названная им "Трагедия в полярном море (Дирижабль на Северном полюсе)" - правдивый и глубоко волнующий рассказ непосредственного участника полярной экспедиции Нобиле.

Книга повествует о гибели дирижабля "Италия", о лишениях, перенесенных на льдине уцелевшими участниками полета, и, наконец, о их спасении.

Автор с большой симпатией пишет о спасательных экспедициях на ледоколах "Красин" и "Малыгин", о героической, самоотверженной борьбе с суровой стихией советских моряков, летчиков, полярников, пришедших на помощь потерпевшим катастрофу и явивших миру яркий пример подлинного советского гуманизма. Одновременно он критикует бездеятельность итальянского фашистского правительства, по существу обрекшего на гибель людей, оказавшихся на льдине.

Приводимый автором большой фактический материал позволяет оценить важное значение спасательной экспедиции 1928 г. на ледоколе "Красин" для дальнейшего изучения и освоения Арктики Советским Союзом, достигнувшим огромнейших успехов в этой области.

Это, бесспорно, лучшее из опубликованных произведений, посвященных событию, которое в свое время потрясло мир. Написанная простым и вместе с тем образным языком, книга дает живо почувствовать дыхание ледяной пустыни, вызывает презрение к малодушным и восхищение мужеством героев Арктики.

Обманутые надежды

При ужасной тесноте в палатке сон не мог быть долгим. Один за другим мы проснулись в первом часу нового дня 26 мая и напрасно пытались снова задремать. Мальмгрен всю ночь не сомкнул глаз; его мучили болезненные ушибы. Сгорбившись, он сидел в углу палатки, положив раненую руку на колени, и едва ответил на мое утреннее приветствие. Его терзала мысль о будущем, так как он считал итальянцев очень плохими полярниками. За несколько дней до вылета из Конгс-фьорда швед говорил мне об этом, когда я восхищался точностью прилета и вылета дирижабля.

- Да, хорошо, пока все идет благополучно, но случись вынужденная посадка, где-нибудь далеко от суши, то обратный поход пешком окажется очень печальной экспедицией!

Один за другим люди выходили из палатки, разминали онемевшие руки и ноги и осматривались вокруг. Небо было не такое пасмурное, как вчера, и стена тумана отступила дальше к горизонту. Временами часть неба прояснялась, и казалось, что вот-вот выглянет солнце. И действительно, оно показалось около двух часов утра, когда потерпевшие катастрофу закончили свой первый завтрак на льду. Ни у кого не хватило смелости вновь попробовать пеммикан, поэтому Нобиле разделил одну плитку шоколада в четверть килограмма и несколько кусочков сахара на девять человек.

Биаджи с новым приливом мужества возился снаружи у своей аппаратуры; он собирался перенести ее в палатку, чтобы вместе с Цаппи тщательно осмотреть и проверить детали. Когда Биаджи крикнул, что солнце пробивается сквозь облака, Мариано и Вильери быстро выползли из палатки. Я из любопытства последовал за ними и увидел, как Титина скрылась за высоким торосом к северу от лагеря (она отправилась на поиски добычи на собственный страд и риск, хотя Нобиле пожертвовал ей всю свою порцию сахара). Затем я с интересом стал наблюдать за работой Мариано и Вильери. Еще накануне, когда был найден ртутный искусственный горизонт, Мариано поместил его на льдину высотой примерно в метр. Теперь он прижался к ней с секстаном в руке, нетерпеливо ожидая мгновения, когда покажется солнце, просвечивавшее сквозь облака. Рядом сидел Вильери; на коленях у него лежал раскрытый футляр с хронометрами; в левой руке он держал блокнот, в правой - карандаш.

- Attenzione! - Внимание! - командует Мариано, увидя резкое отражение солнца в ртути, он направил на светило зрительную трубу секстана. Вильери поспешно записывает минуту и отвечает:

- Pronti! - Готово!

С этого момента он внимательно следит за секундной стрелкой хронометра и при возгласе Мариано "стоп!" засекает время. Еще два раза они повторили наблюдения, после чего Вильери принялся за расчеты, а Мариано, уложив секстан, пошел со мной на север, туда, где начинается анилиновая полоса, указывающая место удара об лед командирской гондолы. Здесь еще не искали продуктов, и действительно, поминутно попадаются куски пеммикана. Мариано собирает их и отдает мне со словами:

- Возьмите это, милый Бегоунек; еще минута продления жизни!

Складываю пеммикан в полотняный капюшон, привязанный к поясу, и вскоре заполняю его доверху. Мы отошли примерно метров на двести от палатки, к тому месту, где особенно много обломков. Мариано останавливается и с ужасом произносит, показывая куда-то перед собой:

- Вон бедный Помелла!

Несчастный моторист, до последнего дыхания выполнявший свой долг, лежал лицом вниз, с рукой, поднятой к голове, словно для защиты от удара. Вокруг рассеяны обломки мотора - самый прекрасный памятник, каким можно его почтить. Мы долго молча стояли около мертвою товарища, затем медленно двинулись обратно.

В другой куче обломков Мариано нашел наполовину разбитый фарфоровый сосуд с бурым мажущим клейким веществом - мясной вытяжкой Либиха. Мариано пришлось взять заботу о ней на себя; у меня уже нет ни места для находок, ни интереса к дальнейшим поискам. Вдруг я заметил в снегу красную обложку своей записной книжки, которую вчера усердно искал. Ведь в ней все научные наблюдения за время полета "Италии" к полюсу и прежние наблюдения, сделанные мной на воздушном пути Милан - Штральзунд - Вадсё - Конгс-фьорд. На минуту забываю обо всем окружающем, перелистываю книжку, с радостью убеждаюсь, что записи в полном порядке, хорошо сохранились и только первые листы и углы книжки слегка отсырели. Тщательно вытираю свою драгоценную находку и прячу ее в нагрудный карман нижней куртки.

Мариано тем временем направляется к палатке, но по дороге останавливается, встретившись с Цаппи. Тут я вспоминаю об утренних астрономических наблюдениях. Теперь Вильери наверняка уже определил широту, а через некоторое время ему, возможно, удастся снова поймать солнце и рассчитать долготу. Гляжу на небо, по которому мчатся серые тучи. Вслед за тем бросаю взгляд на ледяное поле под ногами. Лед недавно замерзшего разводья - серый, тонкий, не выдерживает тяжести человека и трескается. Тяжелая полярная одежда помешала мне перепрыгнуть на ближайшую прочную льдину. Я соскальзываю с ее наклонной поверхности обратно на край плохо затянувшейся полыньи, где лед особенно тонок, и сразу же проваливаюсь по колено в воду.

Ухватившись за прочный край льдины, мне удается самому выбраться на нее, прежде чем на помощь прибегает Мариано. Моя финская обувь из оленьего меха полна воды, которая успела пропитать и носки. Температура около 10° ниже нуля, совсем неподходящая для купания. Спешу в палатку, но по пути все же останавливаюсь, увидев на снегу раскрытую черную записную книжку. Метеорологические наблюдения Мальмгрена - вторая ценная находка этого дня. Поднимаю ее и через минуту уже сижу в палатке у открытого входа, выжимаю меховые унты и носки и вешаю их на веревку, поддерживающую палатку. Конечно, наивно надеяться, что мокрые вещи высохнут в насыщенном влагой полярном воздухе, но потерпевшие катастрофу вскоре научились

Сушить носки проверенным способом, употреблявшимся еще Амундсеном: под рубашкой, на груди, теплом собственного тела - ведь топливо здесь надо строжайше экономить. Укутываю босые ноги концом шерстяного одеяла и потом отдаю Мальмгрену его записную книжку. Однако Мальмгрен сохраняет хмурое спокойствие. Он отбрасывает записную книжку в угол палатки (где несколькими днями позже я снова нахожу ее), снимает с себя обувь и молча передает мне; я взял ее с благодарностью. Позже, когда Нобиле проснулся после короткого лихорадочного сна и узнал о случившемся, он выдал мне пару финских оленьих унтов, найденную в спальном мешке.

- В таких случаях нужно быть очень осторожным! Это не мелочь, - внушает мне Мальмгрен, видя, что я не придаю особого значения своему купанию. - Прежде чем вы успеете опомниться, вы обморозите ноги, - тогда вам конец! - Он помолчал минуту и спросил, где я нашел его записную книжку.

Недалеко от северного канала, когда мы с Мариано возвращались от мертвого Помеллы. Мальмгрен вздрогнул и попросил повторить сказанное. Он ничего не знал о смерти Помеллы и был сильно взволнован. Он долго сидел молча и едва ответил на мой вопрос: какая получилась географическая широта по расчетам Вильери? Только значительно позже, когда снаружи раздался громкий треск ломающегося льда, Мальмгрен вылез из палатки посмотреть, что там творится.

Пока ничего серьезного. Только внезапно закрылась неширокая извилистая трещина, которая кончалась приблизительно в пяти метрах на восток от палатки. Но у Мальмгрена вновь возникли опасения относительно прочности нашей льдины. Он настойчиво требовал установления постоянных вахт для наблюдения за состоянием льда поблизости от лагеря. Однако это было сделано много позже. Лишь немногие из нас допускали мысль, что пребывание на ледяном поле затянется. Ведь не могли же мы находиться далеко от мыса Северного (на Шпицбергене), куда часто направляются по суше охотники за пушниной и откуда выходят в море на небольших судах и лодках рыбаки и зверобои. Может быть, удастся как-нибудь привлечь к себе их внимание, если проклятое радио остается гласом вопиющего в пустыне.

Широта, на которой произошла катастрофа, уже известна: 81°14'. Эта параллель проходит приблизительно в сорока пяти милях к северу от мыса Северного. Но находимся ли мы на меридиане мыса? Только второе измерение высоты солнца даст ответ на этот вопрос, и поэтому все напряженно ожидали, когда оно вновь покажется. Солнце вышло из-за туч незадолго до полудня, и Мариано с Вильери снова возятся с секстаном и хронометром. Затем Вильери садится за вычисления, и чем дальше, тем все больше хмурится. Наконец он встал и попросил Мариано заняться этим. Остальные толпятся вокруг и с напряжением ждут результатов. Только Мальмгрен не интересуется ими. Он снова с трудом взобрался на невысокую льдину и всматривается в горизонт на юге. Туман поднялся, но нигде не видно и намека на землю.

Мальмгрен спускается с льдины и, по-видимому, бесцельно бродит вокруг палатки. Мне надоело ожидать результата вычисления долготы, и я присоединяюсь к нему.

- Что ищете, друг?

- Льдину! - лаконично отвечает Мальмгрен, и я таращу на него глаза в безмерном удивлении.

- Льдину? Да вокруг их тысячи!

- Старую льдину, в которой нет соли, - объясняет Мальмгрен, - разве вам не хочется пить? А я хочу. Рука у меня страшно болит. Я думаю, что у меня жар.

Еще бы не хотелось пить! Вчера я с удивлением узнал, что глотать снег бесполезно: жажда от этого только увеличивается. Хотя снег пресный. Морской же лед соленый, это все знают, и поэтому никто даже не пытается утолять им жажду.

- Нашел! - вдруг восклицает Мальмгрен с прояснившимся лицом и указывает на невзрачную низкую серо-зеленую льдину примерно в пятнадцати шагах от палатки. Он объясняет мне, что этой льдине уже несколько лет и что вся соль в ней с течением времени осела в самую нижнюю часть. Я готов ему поверить, ведь Мальмгрен опытный полярник, но швед сразу же дает и прямое доказательство. Он вырубает топориком кусок серого льда и делит его на две части. Жадно и с удовольствием мы сосем лед, который во рту превращается в чудесную холодною воду. В ней нет и следа соли. Оба почувствовали себя необычайно освеженными,

- Это наше водохранилище, - говорит Мальмгрен, настроение которого явно улучшилось.

- А вот в этом мы будем носить лед, - я поднимаю со снега глубокую деревянную крышку патефона, отбитую при катастрофе. На мгновение погружаюсь в воспоминания. В последний раз я слушал музыку над полюсом, когда итальянцы поставили пластинку с сентиментальной песенкой "Ве11а Italia del mio cuore"16. Мне кажется, что это было очень давно, однако я вспоминаю, что лишь немногим более двух дней тому назад дирижабль еще горделиво кружился над полюсом, а его экипаж торжественно сбросил большой национальный флаг, целую охапку маленьких вымпелов и тяжелый папский крест.

- Идемте, может быть, господа офицеры уже кончили расчеты, - с легкой усмешкой позвал меня Мальмгрен.

Я со вздохом положил патефонную крышку на лед и, глядя под ноги, медленно побрел за своим приятелем. По дороге я нагнулся и поднял полотенце, которое лежало на снегу. Связав концы полотенца, сделал из него повязку для поврежденной левой руки Мальмгрена. Перед палаткой сидел инженер Трояни, уткнув лицо в ладони. Биаджи возился у своей рации, как будто ничего особенного и не случилось. По договоренности с радистами на "Читта-ди-Милано" он каждый нечетный час между 55 и 60 минутами передавал в эфир: "SOS, SOS, "Италия", Нобиле". Но по-прежнему никто не отвечал на его сигналы.

Невдалеке от палатки Мариано и Вильери о чем-то оживленно разговаривали.

- Ну как? - спрашиваем их в один голос.

- Мы здесь, - спокойно отвечает Мариано и показывает крестик, нанесенный карандашом на морской карте района Шпицбергена. Поражает положение крестика - невероятно далеко от берега и так неожиданно отодвинут на восток! Беру циркуль у Вильери, который насмешливо кривит рот. Как! Кому это пришло в голову контролировать офицера итальянского военно-морского флота? Я не обращаю на него внимания и сам измеряю расстояние от лагеря до мыса Северного.

- Семьдесят пять миль к северо-востоку от мыса Северного, - говорю я разочарованно.

- Приблизительно так, - подтверждает Мариано, - точнее на восемьдесят первом градусе четырнадцати минутах северной широты и двадцать пятом градусе двадцать пятой минуте восточной долготы от Гринвичского меридиана, милый Бегоунек.

Какое разочарование! Но как могло случиться, что дирижабль так отклонился на восток? А что дало последнее определение, которое произвели офицеры, когда незадолго до катастрофы дирижабль поднялся над туманом? Разве оно не было правильным? А теперь мы оказались на пять градусов дальше к востоку! Правда, окружности параллелей чем ближе к Северному полюсу, тем короче, и эти пять градусов здесь составляют приблизительно пятьдесят миль, но все же разница в долготе слишком велика.

- Все это так, Бегоунек, - объясняет Мариано спокойным голосом, - широта, которую мы взяли секстаном еще на нашем злополучном дирижабле, была в общем правильной. Мы могли ошибиться самое большее на несколько миль. Но неправильным был радиопеленг, переданный с "Читта-ди-Милано", поэтому и произошла ошибка.

Рассчитываю про себя и немного успокаиваюсь. В конце концов пятьдесят миль, то есть неполных сто километров, больше или меньше - не так уж важно. Если бы два товарища не были ранены, можно было бы как-нибудь добраться до мыса Северного. Мариано по выражению моего лица догадывается о мысли, которая у меня возникла. Он хотел что-то сказать, но в последнюю минуту раздумал. Зачем доставлять новое разочарование, и он умалчивает о том, что они забыли передать результаты последнего определения места дирижабля на "Читта-ди-Милано" и что спасательные экспедиции, посланные вспомогательным судном, будут искать нас значительно западнее, чем следовало бы.

Последняя очередная сводка с "Италии" была принята на "Читта-ди-Милано" 25 мая в 4 часа 30 минут. В ней сообщалось, что дирижабль находится приблизительно в 100 милях к северу от острова Моффен, то есть примерно на 81°41' северной широты и 15° восточной долготы. В действительности воздушный корабль находился по крайней мере на 200 миль дальше на восток-северо-восток.

Счислимое место дирижабля по данным бортжурнала, "уточненное" по неверному радиопеленгу с "Читта-ди-Милано", было совершенно неправильным. Поэтому на судне полагали, что дирижабль потерпел катастрофу где-то на северном побережье Шпицбергена, к западу от мыса Северного.

Это предположение подкреплялось и последней радиограммой с борта "Италии". Нобиле докладывал министру морского флота в Риме о ходе полета. Он сообщал, что "Италия" уже 27 часов борется со встречным ветром, который очень затрудняет полет, вынуждая моторы работать на полною мощность, и что дирижабль находится недалеко от Шпицбергена. Это донесение было отправлено 25 мая в 7 часов 55 минут.

После этого на "Читта-ди-Милано" поступила только короткая просьба Биаджи о проверке радиопеленга. На судне ее приняли в 11 часов 27 минут. Через две минуты после этого с "Читта-ди-Милано" был передан контрольный отсчет радиопеленга, но подтверждения Биаджи о приеме не последовало. В эту минуту уже разыгралась катастрофа.

- Правильны ли расчеты, нет ли ошибки? - спрашивает Мальмгрен. В точности измерений он не сомневается, ведь каждому моряку так привычна работа с хронометром и секстаном.

- Абсолютно правильны, - отвечает Мариано. - Мы делали их вместе с Цаппи, контролируя друг друга. Посмотрите!

Нанесенные на миллиметровую бумагу две прямые пересекались в точке, которая дает координаты лагеря. Мальмгрен, бросив беглый взгляд на бумагу, молча забирается вслед за остальными в палатку, куда их зовет Нобиле. Все усаживаются, насколько это возможно. Палатка переполнена: здесь аккумуляторы передатчика, а также приемная станция, которую Нобиле приказал внести внутрь из опасения, что она может пострадать от влажного воздуха.

Биаджи сидит перед радио на корточках. Его широкое лицо изрядно обросло черной щетиной, глаза озабоченно пробегают принятое им сообщение, касающееся дирижабля. Нобиле очень взволнован и быстро читает запись. Вывод краток. Офицеры принимают его довольно спокойно, слышится только несколько замечаний. Трояни горько усмехается, но не произносит ни слова. Зато Чечони не стесняется в выражениях. Я немного понимаю по-итальянски и с удивлением обнаруживаю, что тот пересыпает молитвенные обращения к деве Марии проклятиями по адресу земляков на "Читта-ди-Милано".

Мальмгрен спрашивает о содержании радиограммы, и Нобиле плохо, но быстро переводит ее на английский язык. Это обращение вспомогательного судна к потерпевшим катастрофу: "Мы считаем, что вы находитесь недалеко от северных берегов Шпицбергена, между 15-м и 20-м меридианами к востоку от Гринвича. Имейте к нам доверие. Мы организуем спасательную экспедицию".

Это слабое утешение для людей, которые потерпели катастрофу восточнее 25-го меридиана, и меня перестало удивлять настроение Чечони. На вопрос Нобиле, что он думает по этому поводу, Мальмгрен ответил сразу же:

- Мы должны надеяться только на себя. Собрать все запасы, которые удастся отыскать вокруг лагеря; подлечить раны; установить точный распорядок в лагере; готовить горячую пищу хотя бы один раз в день. Ждать! Не раз случалось, что потерпевших катастрофу спасали в последнюю минуту, когда у них уже не оставалось никакой надежды. Продовольственные запасы необходимо экономить с самого начала. Ежедневный рацион следует урезать до минимума, достаточного для того, чтобы человек мог держаться на ногах.

Товарищи по несчастью сочли правильными предложения опытного полярника. Подавив плохое настроение, они вновь принимаются за работу. Цаппи, который перед отлетом из Рима получил некоторую медицинскую подготовку, превращается во врача. Мастер на все руки, Чечони изготовляет с помощью охотничьего ножа из деревянных обломков настила гондолы шины для сломанных ног, и Цаппи ловко привязывает их полосами пропитанной олифой парусины. Перелом в запястье Нобиле срастется и так! О своем ребре новоиспеченный эскулап решил, что оно только треснуло и не нуждается в лечении. Такой же благоприятный диагноз был поставлен и относительно руки Мальмгрена, когда с большим трудом удалось снять с него куртку, свитер и рубашку. Локтевая кость только надломлена, а плечо сильно ушиблено, о чем свидетельствуют темные пятна кровоподтеков. Достаточно повязки из полотенца и покоя.

Но Мальмгрен не выносит безделья. Одна его рука здорова, и он хочет работать. Завтра же займется кухней и составит опись всех припасов, которые Вильери, Мариано и я продолжаем усердно искать в снегу. Мы расширяем радиус поисков, насколько позволяет состояние льда и трещины, часто предательски скрытые под тонким слоем льда и заметенные снегом, который выпадал время от времени. Трояни, полный апатии, большей частью сидит в палатке с обоими ранеными. Он физически слаб и худ. "Вес мухи", - дразнили его товарищи и в лучшие времена. Они утверждали, что на дирижабле, где недопустима перегрузка, Трояни возмещает излишний вес Чечони. Другой такой парой, взаимно дополняющей друг друга, были худощавый, маленький Нобиле и я - полный, высокий.

Биаджи аккуратно, как ему приказал Нобиле, посылает теперь в конце каждого часа призыв о помощи. Больше всего у него надежды, что сигнал будет принят вечером, когда Эйфелева башня в Париже передает на постоянной волне 33 метра сигналы времени, которые принимает каждое судно, чтобы проверить хронометры; но, как хороший солдат, Биаджи исполняет без возражения приказ командира. Его беспокоит только мачта. Слишком низка, и ее надо бы удлинить. Поэтому в перерывах между передачами Биаджи участвует в поисках в снегу. Он нашел несколько сломанных дюралевых трубок от каркаса гондолы, и с помощью товарищей связал их вместе. Таким образом получилась составная тонкая мачта. Она некрасива, но ее высота не менее четырех метров - в два раза больше прежней. Оттяжки, закрепленные к прочным льдинам, надежно удерживают ее. Антенна снова натянута, и ее направление исправлено. Несмотря на эти усовершенствования, на сигналы Биаджи по-прежнему никто не отвечает.

К вечеру 26 мая вокруг палатки скопилась груда самых разнообразных предметов: коробки с пеммиканом, сахаром, шоколадом и сливочными пастилками; два бидона с бензином, в общем примерно 40 литров; одна банка с эмалитом, очень хорошим клеем, с помощью которого Алессандрини заклеивал дыры в оболочке дирижабля (позже он окажется полезным при ремонте палатки); фотоаппарат, второй бинокль, большой и тяжелый, которому я дал название "пушка"; прекрасный полированный ящик из красного дерева с очень дорогим инклинатором. Это довольно тяжелый прибор для измерения магнитного наклонения. Его предоставил для экспедиции Институт Карнеги в Вашингтоне. Теперь для нас имеет ценность только его ящик в качестве топлива. Чечони позже, несмотря на мои протесты, использовал инклинатор в качестве наковальни! Киноленты тоже послужили топливом, впрочем довольно скверным, дающим больше света, чем тепла; и никого не тревожило, видели мы эти картины или нет.

Тянется бесконечный полярный день, и никто бы не заметил, что уже наступил вечер, если бы усталость и сильный голод не напомнили о том, как много времени уже прошло.

- На сегодня довольно, - решил Мариано, который вне палатки замещает командира.

Товарищи охотно подчиняются. Все едва держатся на ногах. Один за другим заползаем в палатку и берем из рук Нобиле ужин, разделенный без всякого пристрастия. Несколько кусков сахара, несколько молочных пастилок, немного шоколада, по кусочкам собранного в снегу. Снаружи мороз. Внутри палатки от тепла человеческих тел температура немного выше нуля, и этого достаточно для того, чтобы в консервной банке растаяли куски льда, отколотого от "водяной" льдины. Все по очереди пьют, и Мальмгрен снова наполняет банку льдом из запаса, уложенного снаружи у входа в палатку на крышке от патефона. У раненых жар, и ночью они часто просыпаются от жажды.

Трудная задача расположиться на ночлег решается всевозможными способами, но так же малоуспешно, как и в прошлую ночь. Палатка слишком тесна для девяти человек, для аккумуляторов и приемной станции; к тому же раненые должны лежать вытянувшись, и они занимают больше трети палатки. Наконец кое-как располагаемся один поперек другого, однако вторая ночь проходит еще хуже, чем первая. Неудобное положение и жестокий голод заставляют утомленных людей все время просыпаться, у каждого в кармане лежит вчерашняя плитка пеммикана, однако никто не находит в себе достаточно решимости, чтобы приняться за него. Во время одного из таких пробуждений я обращаю внимание на то, что Мальмгрен сидит, скорчившись, рядом со мной и не опит. Напрасно пытался он найти свободное местечко для ушибленной руки, в которой возникает острая боль при малейшем прикосновении. Предлагаю ему лечь на меня, и Мальмгрен после короткого колебания соглашается. Уже под утро мы оба засыпаем на несколько часов.

ПЕРВЫЕ ПОИСКИ ЭКИПАЖА "ИТАЛИИ"

В пятницу, 25 мая, в день катастрофы "Италии", судовой рации на "Читта-ди-Милано" с раннего утра было немало работы. Дирижабль настоятельно требует, чтобы ему все время давали радиопеленг.

Озабоченный капитан Баккарани, командир радистов, следит за их работой. Он устал, под глазами у него темные круги; не спит уже вторую ночь. Можно бы передать вахту заместителю, но он этого не делает из-за своей исключительной добросовестности. Чрезвычайно важно, чтобы дирижабль получал точные данные; ведь может быть передан и "неправильный радиопеленг. Отклонение на 5 градусов влево или вправо от прямой, соединяющей дирижабль с кораблем, - небольшая ошибка, но для дирижабля, удаленного на пятьсот - шестьсот миль, это означает сорок - пятьдесят миль влево или вправо от его действительного положения. И поэтому Баккарани ежеминутно надевает вторую пару наушников и контролирует работу сержанта, который внутренне возмущен тем, что его начальник так мало ему доверяет.

Широкий лоб Баккарани все больше хмурится; положение дел становится ему не по душе. Показания радиопеленгатора говорят о том, что дирижабль с трудом борется с сильным ветром. В 10 часов 20 минут угол между направлением на дирижабль и меридианом Ню-Олесунна в Конгс-фьорде составлял 26 градусов на восток. В 11 часов 30 минут, когда "Италия" подтвердила прием метеосводки Географического института в Тромсё, он увеличился до 32 градусов. Это значило, что ветер сносит дирижабль к востоку. На борту воздушного корабля новый пеленг вызвал удивление и сомнение в его правильности; через четырнадцать минут Биаджи попросил проверку. Манипулируя антенной радиопеленгатора, Баккарани с максимальной точностью определил, что пеленг возрос до 34°. Меньше чем за четверть часа "Италию" снесло к востоку на целых два градуса.

Это сообщение Баккарани передал в 11 часов 29 минут, но Биаджи не дал квитанции в приеме. В соответствии с предварительной договоренностью Баккарани ждал, что "Италия" в 11 часов 40 минут снова появится в эфире. И хотя "Италия" молчала, это пока никого не беспокоило: ведь и а борту "Италии" единственный радист, на котором, кроме того, лежат обязанности техника по ремонту всей аппаратуры. "Подождем до 12 часов 20 минут", - думает Баккарани, стремясь подавить закрадывающееся беспокойство. Время тянется невыносимо медленно, и задолго до очередного срока наушники уже на голове капитана. Глаза его прикованы к часам, в наушники слышны всевозможные звуки, но напрасно Баккарани старается уловить среди них позывные "Италии". Дирижабль молчит. Спустя несколько минут капитан снимает наушники.

- Слушайте дальше, - приказывает он радистам. Сам же торопливо выходит, быстро идет по палубе и, не обращая внимания на удивленных часовых у входа, влетает в командирское помещение. Капитан Романья, командир военного судна "Читта-ди-Милано", обедает в своем просторном салоне. Если не считать обслуживающего его вестового, он один, как это предписывается уставом военно-морского флота. Взглянув на встревоженное лицо Баккарани, капитан перестает есть.

- Капитан! "Италия" больше не подает вестей! - взволнованно докладывает Баккарани.

Романья недовольно морщит лоб и отодвигает прибор. Опять новое осложнение. Он был не очень доволен, когда ему поручили командовать "Читта-ди-Милано", кабельным17 судном, которое военно-морское ведомство выделило как вспомогательное в экспедицию Нобиле. На борту - двести новобранцев, проходящих обязательную военную службу, и вот с этими ребятишками капитан Романья должен был выгрузить в Конгс-фьорде огромную партию тяжелых стальных баллонов с водородом, доставить их в эллинг, оказывать помощь при всех трудных операциях, связанных со стартом и приземлением дирижабля. Команда не справлялась с работой, особенно туго пришлось неделю тому назад, когда в Конгс-фьорде бушевала пурга, которая значительно утяжелила дирижабль, стоявший в открытом эллинге. Потребовались нечеловеческие усилия, чтобы очистить дирижабль от снега и предохранить его от повреждений.

К счастью, Конгс-фьорд заселен. На угольной шахте работает несколько сот шахтеров, и здесь находится резиденция норвежского губернатора Шпицбергена. Управление шахты охотно оказало помощь людьми. Опытные норвежцы, давно живущие здесь, помогли итальянцам и советами и делом. Романья волей-неволей принимал помощь. Это его не радовало, но он понимал, что собственными силами не справиться. Впервые в жизни ему пришлось попасть на север, в край полярных льдов и снежных буранов. Жизнь здесь тяжелая, даже когда все идет нормально, а теперь вдруг такое осложнение! А может быть, в конце концов дело обстоит не так уж плохо? Баккарани, возможно, придает всему слишком серьезное значение? - утешал он себя с чисто южным оптимизмом.

- Слышимость была хорошей?

- Нисколько не хуже обычной, капитан. Радиостанция Ню-Олесунна, как всегда, мешает, но в общем все, что "Италия" передавала, мы принимали.

Настроение Романьи падает. Он оставляет обед и идет с Баккарани к радиорубке, перед которой уже толпится группа встревоженных матросов, офицеров и научных работников. Среди них профессор Амадео Нобиле - брат генерала, который пришел со своей метеорологической станции, расположенной на берегу.

- Никаких сообщений, - обеспокоенно говорит он Романье.

Командир беспомощно пожимает плечами. Он входит с Баккарани в радиорубку, но через минуту снова появляется на палубе. Все, что можно пока предпринять, - это отправить служебное донесение в Рим министерству военно-морского флота с просьбой дать инструкции, а также попросить Ню-Олесунн оказать любезность и на несколько часов прекратить свою работу, что обеспечило бы для "Читта-ди-Милано" лучшую слышимость. Норвежцы охотно пошли навстречу. Радиостанция Ню-Олесунна молчала до самого вечера. Среди журналистов и корреспондентов, которых экспедиция привлекла в Конгс-фьорд, началось волнение. Они толпой бросились на палубу во главе с назойливым Арнесеном, корреспондентом сразу нескольких газет. Несчастный Романья не успевал отвечать им. У него уже был печальный опыт, в особенности с Арнесеном: он знал, что лучше самому рассказать корреспондентам как можно больше, иначе они придумают сообщения сами. Но на этот раз капитан совершенно не знал, что сказать журналистам.

- Мы отправимся на север, как только я получу на это полномочия из Рима, - закончил он свою пресс-конференцию.

Разрешение пришло к вечеру, но отплытие оказалось нелегким делом. На борту судна находился опытный лоцман Беренгард Свендсен из Тромсё. Когда Романья отдал приказ сниматься с якоря, Свендсен встретил это пожатием плеч: "Читта-ди-Милано" очень рискует; его прямые борта, хотя и стальные, не выдержат и самого незначительного давления льда. Здесь нужно судно, специально приспособленное для плавания во льдах, - деревянное, с прочной ледовой обшивкой, с округленными бортами. Льды вытолкнут его на поверхность без повреждений, как бы ни был велик их напор.

- Вам бы следовало заполучить "Браганцу". Может быть, она свободна! - посоветовал лоцман.

"Браганца", паровая промысловая шхуна для полярных плаваний, стояла в Тромсё. Итальянский посол граф Сенни пытался немедленно зафрахтовать ее, как только получил по радио просьбу Романьи. Но шхуне требовалось несколько дней, чтобы пополнить запасы топлива, и несколько дней на переход до Конгс-фьорда. Значит, такое решение не обеспечивало немедленной помощи, нужно было предпринять что-то более срочное.

Романья оказывал давление на Свендсена. Баккарани все время настаивал, чтобы корабль продвинулся дальше "а север, так как там слышимость будет лучше. Он имел в виду аварийный передатчик Биаджи. И лоцман наконец уступил.

- Но сегодня из этого ничего не выйдет, - заявил он, - и кто знает, получится ли завтра: ветер как будто согнал к нам все плавучие льды моря.

Не согласиться с ним было нельзя: с вечера дул резкий северный ветер и шел снег. Отплытие пришлось отложить. Только 27 мая, в троицын день, в 9 часов вспомогательное судно снялось с якоря и вышло из Конгс-фьорда со Свендсеном, расположившимся в "вороньем гнезде" - бочке, подвешенной на фок-мачте, откуда наблюдателю открывается широкий кругозор. За день до отплытия добросовестный норвежец посетил горного инженера Шердала, большого знатока северной части Шпицбергена. Шердал нанес на его карту все охотничьи хижины, разбросанные от острова Датского до пролива Хинлопен, отделяющего большую часть Шпицбергена от меньшей его части - негостеприимной, покрытой ледниками Северо-Восточной Земли.

Романья хотел установить связь с охотниками и расспросить их, не видели ли они в последние дни "Италию". На "Читта-ди-Милано" еще до выхода в море обсудили создавшееся положение со всех возможных точек зрения на основе тех скромных данных, которые имелись о дирижабле. Решено было, что с наибольшей вероятностью обломки дирижабля следует искать между пятнадцатым и двадцатым градусами восточной долготы, где-то на западном побережье Новой Фрисландии, в бухте Вейде (Широкой). Склонялись к предположению, что "Италия" в тумане спустилась слишком низко и разбилась о скалы гористой Новой Фрисландии.

Было ясно, что "Читта-ди-Милано" не дойдет даже до пролива Хинлопен и не выполнит намеченную задачу. Эго сможет сделать только санная экспедиция на собаках, которой придется большую часть пути проделать в небольшой лодке по морю. На корабле находился взвод альпийских стрелков, командир которого капитан Сора горел желанием возглавить такую экспедицию. Но начальником экспедиции мог быть только местный житель, знающий обстановку. Романье рекомендовали охотника на волков Нора Кремера, хижина которого находилась у Сидгата (Южных ворот) на берегу короткого пролива, который отделяет остров Датский от Шпицбергена.

Сначала ледовая обстановка была неплохой, и "Читта-ди-Милано" через несколько часов достиг Датского острова, с которого тридцать один год тому назад стартовала к Северному полюсу злополучная экспедиция шведского инженера Андре на управляемом воздушном шаре. Мимо левого борта парохода проплыли сумрачные скалы острова с белыми полосами снега, и он вошел в Сидгат. После двойного сигнала сирены на пороге деревянной хижины появился высокий, статный охотник с необычайно длинными усами Он побежал к берегу и сел в моторную лодку, которую выслали за ним с "Читта-ди-Милано",

Нет, дирижабля не видел, отвечал он на вопросы Свендсена. Да, он готов отправиться в разведку на своей лодке и попробует добраться до бухты Моссел на северо-западном побережье Новой Фрисландии. Бухту знает хорошо. Это старая стоянка промысловых судов еще с тех времен, когда шведская полярная экспедиция благополучно перезимовала там в 1872/73 году. Ему прекрасно известны хижины охотников на побережье, и нетрудно будет идти от одной к другой, если, конечно, позволит лед. Против намеченного маршрута Рауд-фьорд - залив Лифде - Вейде-фьорд он не имел возражений, а если и имел, то оставил их при себе.

Услышав о намерении Романьи идти на "Читта-ди-Милано" еще дальше на север, охотник только покачал головой. За последние тринадцать лет не было такой неблагоприятной ледовой обстановки, как в 1928 году. Несмотря на это, он поднялся на борт и принял участие в тщетной попытке Романьи продвинуться на север Большие плавучие ледяные поля остановили судно после двух часов плавания, не удалось достигнуть даже северного мыса большого острова Амстердам, который в XVIII столетии был сборным пунктом голландских китобойных флотилий.

Возвратились в Сидгат, и вскоре итальянский моторный катер высадил на берег небольшую группу, которая должна была сопровождать Кремера Отряд состоял из двух альпийских стрелков - сержанта Сандрини и солдата Педротти - и двух инструкторов - Альбертини и Маттеода - из итальянского студенческого спортивного общества, очень хороших лыжников. Продовольствия взяли с собой на пять дней. Большего запаса не требовалось, так как всюду по пути встретятся гостеприимные хижины охотников, а если нет, то в этих местах много полярных птиц, а на плавучие льдины часто выходят тюлени, как будто чувствующие, что в этом году промысловый сезон начнется значительно позднее обычного и что им пока опасаться нечего.

В 17 часов 28 мая "Читта-ди-Милано", обменявшись последними приветствиями с отрядом Кремера и пожелав ему успеха, ушел из Сидгата.

Белая ночь стояла над Конгс-фьордом, когда "Читта-ди-Милано" вновь отдал там якорь. Во время плавания судовые радисты имели не больший успех у приемников, чем в Конгс-фьорде. Но через день после возвращения на старую стоянку произошло нечто странное. Педретти, верный товарищ Биаджи, неутомимо следивший за сигналами в эфире, сидел с наушниками у коротковолнового приемника, настроенного на волну около 30 метров. Вдруг он услышал сообщение, которое его необычайно заинтересовало. Только три слова удалось уловить из большого числа знаков азбуки Морзе: "Trasmettete via Ido" - "Передавайте через Идо". Идо - это позывные радиостанции Сан-Паоло. Потерпевшие катастрофу слышали ее очень хорошо, и Биаджи действительно в конце своих передач просил, чтобы ответы на его сигналы посылали через Сан-Паоло. Это и услышал Педретти.

Взволнованный Педретти вскочил с криком:

- Я слышу "Италию". Это передает Биаджи!

На всех лицах он прочел недоверие: в то время на борту "Читта-ди-Милано" почему-то возникло ни на чем не основанное предположение, что Биаджи погиб. Когда дирижабль натолкнулся на скалу, Биаджи, вероятно, высунул голову и был убит на месте; так решил капитан Романья.

- Бог знает, что ты там слышал! - перебил радиста его начальник Баккарани, потерявший всякую надежду принять какие-либо радиосигналы с севера. Но Педретти решительно стоял на своем. Он знает почерк Биаджи. У каждого телеграфиста своя манера работы ключом, только ему одному присущий ритм. Согласившись с этим доводом, Баккарани приказал прекратить все передачи и внимательно слушать. Но судьбе было угодно, чтобы как раз в это время итало-африканская станция в Могадишо начала говорить с Сан-Паоло.

- Вот тебе и Идо, вот тебе и твой Биаджи, - смеется Баккарани.

Напрасно Педретти снова настраивается на волну, ничего не удается услышать, только мощная коротковолновая станция в Могадишо ведет свой мешающий приему разговор. Если бы было чуть больше доверия к Педретти, если бы чуть внимательнее прислушивались к сигналам бедствия, судьба всех потерпевших катастрофу могла бы сложиться иначе.

Небольшая группа итальянцев на берегу Сидгата со смешанным чувством досады и удивления наблюдала за своим руководителем - норвежцем Кремером. С ним было трудно договориться, так как он не говорил по-итальянски, а они не знали не только норвежского языка, но и немецкого, на котором Кремер говорил свободно. Оставалось только использовать несколько английских слов и главным образом объясняться жестами - на языке, одинаково понятном всем народам. Итальянцев ожидало большое разочарование. Они думали, что пойдут по суше и пересекут Землю Хакона VII, по прямому направлению до Рауд-фьорда. Сани у них были, а недалеко от хижины Кремера живет охотник Нейс, владелец нескольких упряжек ездовых собак.

Но Кремер высмеял их. Зачем пробираться по наземным ледникам, там, где не встретится ни одна живая душа, которая могла бы сообщить им что-либо о дирижабле! Куда удобнее достигнуть Рауд-фьорда на лодке. Может быть, синьор Альбертини считает, что на этих ледниках и потерпела катастрофу "Италия"?

- Почему бы и нет? - думает про себя спортсмен. Альбертини и Маттеода подчинили Кремеру. Он их руководитель, и итальянцы должны его слушаться. Поэтому они усаживаются со своими скудными запасами в пятиметровую лодку Кремера. Начинается плавание, которое продлится неделю и будет проходить совершенно иначе, чем это представляли себе молодые люди. Оно не было так насыщено сенсационными событиями18, о которых, преувеличивая, писали журналисты, однако без приключений не обошлось.

Кремер прежде всего направился к острову Фуглесанген, который просто кишит полярными пернатыми. Плыли под парусом, но все же часто приходилось браться за весла, особенно когда путь преграждала льдина. Когда к вечеру 29 мая достигли острова, итальянцы были утомлены до изнеможения. Нимало не заботясь о лодке и предоставив всю работу Кремеру, они сразу же забрались на берегу в свои спальные мешки. На справедливые упреки Кремера последовал ответ, что "Читта-ди-Милано" заплатит ему хоть за сотню таких жалких лоханок, если до утра, как он об этом твердит, лодка будет раздавлена льдами. Их речь, сопровождаемая выразительной жестикуляцией, столь обычной у итальянцев даже в тех случаях, когда они разговаривают с земляками, настолько ясна, что Кремер все понимает. Охотник изумленно качает головой. А как бы эти сумасбродные молодчики выбрались отсюда без лодки?

С этой минуты Кремер переносит внимание на альпинистов. Они, правда, ленивы, работают так же мало, как говорят, и проводят почти все время в курении сигарет, запас которых кажется у них неисчерпаемым.

От острова Фуглесанген лодка направляется к мысу Велькомст, возвышающемуся у входа в Лифде-фьорд. Попасть в Рауд-фьорд не стоит и пытаться. Вход в него закрыт высоким ледяным барьером. Нет смысла пробовать теперь, жестами старается объяснить Кремер удивленному Альбертини, который протестует, что лодка плывет на восток, когда Рауд-фьорд расположен, можно сказать, за углом.

- На обратном пути мы, несомненно, туда попадем. Ветер за это время разгонит лед, - растолковывает Кремер на всех языках, какие только знает.

Альбертини в конце концов жестом руки показывает, что он отказывается от дальнейших возражений и сдается.

Путь полон опасностей, и, прежде чем лодка пробьется к мысу, она может быть раздавлена плавучими льдами. Кремеру это - обычное дело, только бы его спутники не бездействовали, но охваченные ужасом итальянцы в панике. До берега далеко, в лодку набирается вода, кажется, что вот-вот пойдут ко дну. Они хватают свои ранцы и выскакивают на плавучее ледяное поле, не обращая внимания ни на предостерегающие крики Кремера, ни на то, что берег еще далеко. За свою поспешность они скоро расплачиваются. Широкий канал отделяет их от другой льдины, а течение начинает относить от берега. После почти нечеловеческих усилий Кремеру удается подплыть к ним. Раскаявшиеся итальянцы помогают Кремеру втащить лодку на прочную льдину, где она в безопасности.

На другой день лодку снова спустили на воду и поплыли дальше. С большими трудностями добрались наконец до мыса Велькомст, и там удалось поставить лодку в надежном месте, где она была защищена от напора льда, подгоняемого к берегу течением и ветром. Люди вышли на берег, и после нескольких часов утомительного перехода по скалам, на которых снега было мало, из-за чего лыжи оказались совершенно бесполезными, они, вконец измученные, добрались до хижины охотника Нильсена. Только у Кремера сохранились еще силы. Он собрал по пути несколько крупных яиц диких гусей, которых они вспугнули, и принес их с собой в носовом платке. Вечером омлет внес разнообразие в меню ужина, существенной частью которого было жаркое из медвежатины.

Нет, Нильсен не видел "Италии" с половины мая, - с того времени, когда она пролетела над его хижиной, возвращаясь с востока, и он сомневается, чтобы ее вообще видел кто-нибудь из охотников, живущих на побережье до самого мыса, хотя, конечно, он может и ошибаться. Ведь здесь на севере новости распространяются очень медленно.

Утром, после основательного отдыха, за завтраком Кремер размышлял о том, что же делать дальше с такими "помощниками", как четверо сопровождающих его итальянцев. Попрощавшись с Нильсеном, он с озабоченным видом впереди небольшого отряда направился к лодке. Там их ждала большая радость. В бухте стояла на якоре парусо-моторная промысловая шхуна "Хобби"19. Кремер хорошо ее знает. На корме шхуны крепко принайтовлен моноплан, на фюзеляже которого зоркие глаза Кремера читают: "Мааке-З6" ("Чайка-36").

Через полчаса вся группа Кремера уже на палубе шхуны, куда лебедка вскоре поднимает и лодку. Их встречает норвежский летчик лейтенант Лютцов-Хольм, прибывший на розыски экипажа "Италии".

Его самолет, правда, небольшой, и может находиться в воздухе только пять часов, но и за это время можно обследовать пространство километров на шестьсот. Кремер со спокойным сердцем мог прекратить дальнейшие попытки выяснить что-либо о судьбе потерпевших катастрофу. Лютцов-Хольм говорит, что скоро со вторым таким же самолетом прибудет Рийсер-Ларсен, знаменитый полярный летчик, друг Амундсена, и возьмет на себя руководство норвежской спасательной экспедицией.

Через несколько дней, 9 июня, они встретили "Браганцу", которая выполнила немалую работу. Она пришла в Конгс-фьорд 2 июня, проделав за тридцать шесть часов путь из Тромсё, устроила в бухте Моссел склад продовольствия, затем пробилась через льды почти к мысу Северному. На обратном пути обследовала большую часть пролива Хинлопен, несколько дней находилась в ледяном плену, но в конце концов освободилась я теперь возвращается на запад за дальнейшими указаниями, поскольку по радио получено сообщение, что удалось установить связь с потерпевшими катастрофу.

Пред.След.