Все облегченно вздохнули, убедившись, что остались в живых, но, осмотревшись вокруг, увидели гнетущую картину. Мы упали на типичный паковый лед, состоявший из обломков неправильной формы.
"Мальчишкой я приблизительно таким представлял себе пустынный пейзаж на Луне", - сказал об этом позже Нобиле. Бесчисленные небольшие льдины разделялись зигзагообразными трещинами с морской водой. С севера место падения ограничивал глубокий ледяной ров - остаток широкого и длинного канала, который недавно закрылся в результате сжатия. По другою сторону рва тянулся ряд низких, беспорядочно разбросанных торосов, между которыми видны были небольшие ровные ледяные поля, причем площадь самого крупного из них не превышала и двадцати квадратных метров. На западе, но значительно дальше протянулась еще одна гряда торосов из льдин высотой в два - три метра. Где-то далеко за ней лежали северные берега Шпицбергена.
Как кровавый след раненого зверя, вырисовывалась на белом снегу широкая длиной в 50 метров полоса анилиновой краски, вытекшей из сигнальных шаров, используемых на дирижаблях для измерения высоты. Эта полоса была точным следом шути, по которому протащило кабину. Вокруг были рассеяны обломки кабины; больше всего их лежало в северном рву. Среди обломков и обрывков парусиновой обшивки гондолы неподвижно лежал Нобиле. Я склонился над ним со словами утешения. Нобиле ответил грустной улыбкой. У него были сломаны голень и рука в запястье, лицо залито кровью, сочившейся из рваной раны на голове. Он тяжело дышал, и ему казалось, что минуты его жизни сочтены.
Рядом с Нобиле сидел Мальмгрен, тихий, грустный, с высоко поднятым левым плечом. На мой вопрос, что с ним, он ответил, что получил сильные ушибы всей левой части тела, а левая рука или сломана, или вывихнута.
Попытка снять с него верхнюю меховую куртку и посмотреть, что с рукой, причинила такую ужасную боль, что он решительно воспротивился этому. Посидев еще несколько минут неподвижно, Мальмгрен с трудом встал, поднял со снега упавший с дирижабля полевой бинокль и, взобравшись на невысокую льдину, начал осматривать окружающее пространство. Опытный полярник первым из всех вспомнил о самом важном - о пище.
Но замерзший океан едва ли может ее дать. Оставалась единственная надежда: найти что-нибудь съестное среди обломков дирижабля. В эту минуту, конечно, никто не думал о еде. Все чувствовали только страшную усталость после полета, который продолжался 55 часов. Чечони, со сломанной ногой, с трудом взгромоздился на льдину, как на скамью; он даже не чувствовал боли и жаловался только на холод Я поднял со снега голубое шерстяное одеяло, которое находилось в головной части гондолы, и завернул в него Чечони. Я плохо понимал тосканское наречие, но по жестам Чечони догадался, что тот хочет, чтобы кто-нибудь подал ему небольшой металлический прибор, который валялся неподалеку. Это был беспламенный нагреватель, работавший на бензине и служивший для обогрева командирского отсека. Он был еще теплый, и Чечони с чувством удовольствия положил на него свои замерзшие руки.
С ощущением тепла в нем ожила надежда.
- Мужайтесь! - обратился он к своим друзьям. - Уилкинс до сих пор в Грён-фьорде. Через три часа он будет у нас!
Речь шла об известном полярном исследователе Уилкинсе и летчике Эйлсоне, которым незадолго до прибытия дирижабля в Конгс-фьорд удалось осуществить смелый перелет с мыса Барроу на Аляске до Грён-фьорда на Шпицбергене. Но в то время, когда Чечони тешил себя надеждой на их помощь, оба они уже давно были в Норвегии. Чечони никто не ответил. Крик Биаджи, который показывал на восток, привлек общее внимание.
Там подымался вверх столб дыма, едва заметный на сером фоне заснеженного льда, и расплывался в тумане.
- Охотники за пушниной! - решил я. - Они видели дирижабль и дают нам знать, где находится земля!
Мариано, стоявший рядом, покачал головой.
- Как вы думаете, Бегоунек, далеко это? - спросил он,
- Двадцать - тридцать километров, - ответил я после краткого раздумья. Мариано кивнул головой:
- Приблизительно так. А скорость ветра примерно 60 километров в час. С того времени, как мы были сброшены с дирижабля, прошло двадцать или тридцать минут. Дирижабль скрылся в восточном направлении, и подгонял его только ветер. Я уныло опустил голову. Дым, видневшийся вдали, постепенно исчез, и ничего больше не было видно даже в бинокль Мальмгрена. - Возможно, дым подымался от горящего дирижабля. Или, может быть, наши друзья приземлились с обломками дирижабля на лед и подожгли бидон с бензином, чтобы дать знак о себе экипажу командирской гондолы. Мариано пожал плечами, высказывая свое предположение.
Мальмгрен что-то кричал. Я направился к нему через глубокий сугроб. По пути споткнулся о тяжелый тюк, желтовато-серый цвет которого был мало заметен на снегу, и с трудом его поднял. У Мариано, шедшего по моим следам, прояснилось лицо.
- Вы нашли замечательную вещь, милый Бегоунек, - воскликнул он, - это палатка и спальные мешки для людей, которых собирались высадить на полюсе.
Мы поспешно распаковали тюк. Его содержимое приветствовали радостные возгласы. В опальном мешке была большая жестяная банка с красной надписью "Пеммикан, 18,74 кг"13. Мы рылись в мешке, подобно Робинзону, нашедшему разбитый корабль. Здесь оказалось много разного добра: сигнальный авиационный пистолет Вери (с непригодными, как обнаружилось позже, патронами, так как белый дым от выстрела совершенно терялся на фоне снега), запаянная жестяная коробка со спичками (она потом служила мне в качестве подушки), полотняный костюм, пара финских меховых унтов; но самой ценной находкой после пеммикана был пистолет-кольт и к нему коробка с сотней патронов.
- Неделя жизни, а может быть, и больше, если мы будем как следует экономить, - сказал Мариано, с довольным видом поглядывая на коробку с пеммиканом.
Мальмгрен крикнул со своего наблюдательного пункта, что видит в бинокль какие-то жестяные банки на расстоянии 200 - 300 метров.
- Банки? Откуда они тут взялись? В гондоле их не было!
- В них определенно продукты, - утверждал Мариано. - Может быть, их выбросили мотористы прежде, чем дирижабль скрылся, - высказал предположение Вильери.
- Едва ли, - возразил я, - скорее они выпали через отверстие, образовавшееся в оболочке после того, как оторвалась наша гондола.
Все трое побрели к загадочным банкам, руководствуясь указаниями, которые выкрикивал вслед Мальмгрен.
Крайняя усталость и исключительно неровная поверхность льда делали эти 200 метров почти непреодолимым расстоянием. Наконец мы все же добрались до цели и были щедро вознаграждены: в снегу лежало несколько банок, изуродованных ударом; одна - с пеммиканом, другая, поменьше, - с шоколадом, плоская коробочка - со сливочными пастилками и небольшой бочонок, в котором было около пяти килограммов масла. Радостью сияли наши лица, когда мы принесли добычу друзьям. Положив свою банку на снег, я тыльной стороной руки вытирал вспотевший лоб. Было не менее 10° ниже нуля, дул резкий ледяной ветер, но после трудного пути стало жарко. Внезапно я насторожился и устремил взгляд на радиста Биаджи. Невысокий, коренастый, широкоплечий сержант стоял за узкой трещиной, примерно в 100 метрах, и махал руками.
- Отойдите немного Бегоунек, - попросил Мариано, стоявший за мной. - Он сигналит, - объяснил Мариано, заметив мое удивление, и сразу же прочел сигнал: "Нашел станцию... радиоприемник", - добавил он.
И моя слабая надежда погасла14. Мы с трудом пошли навстречу Биаджи, который нес небольшой ящик с эбонитовыми ручками и белой шкалой. Это был небольшой коротковолновый радиоприемник английского производства. Биаджи осторожно поставил его на снег и, не обращая внимания на многочисленные вопросы, вернулся вместе с нами к беспорядочному нагромождению обломков.
Казалось, что здесь в одной груде была свалена вся радиорубка. Биаджи рылся в лохмотьях парусины и в густо переплетенных проводах, пока осторожно не извлек второй ящик. Мариано посмотрел на него с удивлением, но воздержался от каких-либо замечаний15. Это был коротковолновый передатчик мощностью 25 ватт, на рабочее напряжение 12 вольт. Радиус действия - 400 миль (более 700 км) на волне 33 метра.
Мы продолжаем рыться в обломках радиорубки. Неожиданно Биаджи предостерегающе меня окликает. Но его опасения напрасны. На голубой картонной коробке изображена лампа, и когда я осторожно открываю коробку, стекло, покрытое серебром, оказывается целым.
- Это запасная лампа для передатчика, - коротко объясняет радист и уходит искать аккумуляторы, без которых передатчик бесполезен. С удовольствием пошел бы с ним, но Мариано, который удалился, не оказав ни слова, как только Биаджи нашел передатчик, зовет меня помочь ставить палатку. Неохотно бреду по снегу к небольшой льдине, которая, по мнению Мальмгрена, пока достаточно надежна для лагеря.
Палатка представляет собою правильную пирамиду с квадратным основанием, со сторонами в два с половиной метра. Поддерживает ее единственный шест, вбитый в центр в твердый снег. Только у шеста взрослый человек может стоять выпрямившись. Пол сделан из двух слоев прочного шелка, который должен быть непромокаемым и, возможно, таким в действительности и является. Но каждый, входя в палатку, неизбежно заносит на своей обуви столько снега, что под ногами всегда сыро Боковые полотнища изготовлены из однослойного непромокаемого шелка желтовато-серого цвета. Изнутри они подшиты легким голубым материалом, который приятно приглушает свет круглосуточного полярного дня. К углам основания и посредине между ними прикреплены веревки для растяжки на колышках. Когда палатку устанавливали в первый раз, вбивание колышков в твердый снег не представляло никакого труда; достаточно было нескольких уларов топориком, который Вильери нашел среди обломков кабины, и колышек забит до конца. Позже, когда снег сильно подтаял, приходилось прилагать много усилий для того, чтобы металлическое острие колышка хотя бы немного вошло в твердый, как камень, лед.
Палатку быстро установили и закрепили; я собрался внести в нее спальный мешок, но Нобиле крикнул, что мешок надо разрезать, чтобы он мог поместиться на нем вместе с Чечони. Это было сделано с помощью перочинного ножа Вильери, и наконец мешок был разостлан в палатке у стены, против входа. Хуже обстояло дело, когда стали переносить в палатку Нобиле. Хотя он и не тяжелый, но мешала боль, возникавшая при малейшем движении. Нобиле несли, держа под мышки, Вильери и Мариано, а я поддерживал его ногу. Потом наступила очередь Чечони. Этот толстый (великан весил, несомненно, более ста килограммов, но у него медвежья сила и, к счастью, обе его руки не пострадали. Ловко действуя ими, он почти без посторонней помощи забрался в палатку, хотя вход в нее очень низок и узок даже для худощавого человека.
Затем Мариано, Вильери и я пошли помочь Биаджи. Трояни бредет вслед за нами, а Мальмгрен беспокойно ходит вокруг палатки и озабоченно осматривает окружающее пространство; то, что он видит, ему не нравится: замерзшая широкая трещина среди пакового льда на небольшом расстоянии к северу от лагеря - доказательство того, что там недавно была вода. Узкая и извилистая трещина проходит не далее пяти - шести метров от палатки. Однако утомленным людям нечего и думать о перенесении лагеря. Удивительно, что они способны вообще что-то делать. Только лихорадочное стремление сохранить жизнь заставляет их двигаться.
Биаджи неутомимо разыскивал детали радио. В тот момент, когда мы пришли на помощь, он, как гном, появился из-за неровной ледяной глыбы и тянет через нее длинный изолированный провод, который должен служить антенной приемной станции. Вильери помог ему разматывать канатик, а Мариано и я принялись сортировать сухие батареи и анодные лампы разного напряжения. Как специалист-электрик, исследую поврежденную поверхность батарей и с удовлетворением констатирую, что хотя мастика на них местами довольно сильно потрескалась, но контакты в общем держатся плотно. Можно надеяться, что батареи окажутся исправными; но, конечно, пока не будет измерено напряжение, утверждать это нельзя.
- Спросите Биаджи, - озабоченно прошу я Мариано, - как обстоит дело с вольтметром?
Биаджи вместо ответа только презрительно усмехается и похлопывает себя по заднему карману брюк. Какой бы он был радист, если бы не носил с собой всегда карманный вольтметр; он скорее забыл бы часы! Успокоившись, принимаюсь осматривать два тяжелых ящика со свинцовыми аккумуляторами. Аккумуляторы - питание передатчика; без них он останется немым. Биаджи вынимает из кармана сбой драгоценный вольтметр и тщательно измеряет напряжение в обеих аккумуляторных батареях. Шесть вольт в каждой, даже немного больше; их хорошо зарядили, прежде чем дирижабль покинул эллинг. Все облегченно вздохнули. Это большая удача в игре, ставка в которой - жизнь. Теперь мы спокойны: электроэнергии хватит на 60 часов работы передатчика, а краткое сообщение об аварии "Италии" и координаты лагеря можно передать за несколько минут. Можно повторить передачу согни раз, и несомненно кто-нибудь да услышит. Несмотря на то, что аккумуляторы хорошо выдержали удар при падении и мороз, было решено перенести их в палатку, где все же теплее, чем снаружи.
Пока решаются эти вопросы, расторопный Биаджи присоединяет антенну к рации и подключает батареи. Небольшой ящичек готов к работе, и все с нетерпением группируются вокруг него: ведь дело идет о спасении! Мало послать сообщение в эфир, необходимо также узнать, кто и что на него ответит. Биаджи с наушниками на голове смотрит на свои ручные часы и начинает поворачивать рукоятку конденсатора, ловить сигналы в эфире. Сан-Паоло - мощная коротковолновая радиостанция в предместье Рима - как раз должна была работать; он ее действительно слышит, хотя и недостаточно ясно, но прием можно улучшить, слегка укоротив антенну. Сан-Паоло, как обычно, передает незначительные спортивные и прочие новости, но это и не удивительно; опасений относительно судьбы "Италии", вероятно, еще не возникло, хотя с момента ее последней радиопередачи прошло уже шесть - семь часов.
Над безжизненной ледяной пустыней нависло серое полярное небо. Время идет, не считаясь с людьми и их заботами, а небольшая группа, затерянная во льдах, все свое внимание сосредоточила теперь на передатчике. Ближайшие минуты, возможно, решат нашу судьбу. Заговорит ли передатчик и услышит ли "Читта-ди-Милано" сигналы?
Прежде всего необходимо привести в порядок антенну. Недостаточно провода, переброшенного через две льдины; необходима мачта, и чем она будет выше, тем лучше будет слышимость. Молчаливый Трояни отыскал в снегу двухметровый обломок поручней из командирской кабины и притащил к небольшой льдине, на которой решили установить мачту. Поручни втыкают в снег, растягивают веревками, прикрепленными к колышкам, - и мачта готова. Наконец и антенна натянута; два ее провода ограничили плоскость, обращенную на юго-запад, где, по мнению потерпевших крушение, стоит на якоре в Конгс-фьорде "Читта-ди-Милано". Биаджи надевает наушники от приемника, который установлен рядом с передатчиком, и начинает работать телеграфным ключом. Первые радиосигналы со льдины полетели в эфир.
Окружив Биаджи и затаив дыхание, мы слушаем жалобное попискивание передатчика. Звуки следуют один за другим так быстро, что мое нетренированное ухо едва успевает их различать, - три точки, три тире, три точки, и снова в том же порядке; затем две точки, тире; точка, тире и т. д. Знаки азбуки Морзе слагаются в одну-единственную фразу: "SOS, SOS, "Италия", Нобиле".
Этот призыв о помощи должны услышать, и кто-нибудь ответит на него - доверчиво думала небольшая группа несчастных, смертельно утомленных людей Их глаза следили за губами Биаджи, когда он перестал работать ключом и начал осторожно поворачивать ручку настройки приемника, стремясь поймать ответ товарищей с "Читта-ди-Милано". Но Биаджи только отрицательно покачивает головой и грустно произносит:
- Si senta niente! - Ничего не слышно!
Лишь через несколько недель мы узнали, как были наивны в ту минуту. Мы думали, что на судне уже тревожатся за нашу судьбу и что там все теснятся в хорошо оборудованной радиорубке в напряженном ожидании, не услышит ли радист хотя бы слабый радиосигнал, ведь дирижабль опаздывал уже на столько часов. Как горько было узнать позднее, когда связь наконец была установлена, что на "Читта-ди-Милано" довольно равнодушно отнеслись к неоднократным просьбам Нобиле поддерживать постоянную радиосвязь и тщательно прислушиваться к сигналам их рации.
Биаджи с досадой отложил наушники, уселся на снег и закрыл лицо руками. До сих пор он работал с неослабевающей энергией, а теперь сразу потерял надежду. Остальные чувствовали себя не лучше. Первым преодолел глубокое уныние Мариано.
- Еще ничего не потеряно, милый Биаджи, - утешал он радиста, - возможно, что наша аппаратура не совсем в порядке, да это и не удивительно при таком холоде и сырости. Завтра вы ее тщательно просмотрите и наладите. Пойдемте с нами и пошарим еще вокруг. Чем больше мы найдем, тем лучше будет для нас!
Биаджи неохотно поднялся и пошел вместе с остальными. Присоединился и Цаппи, который до сих пор без особого интереса наблюдал за попытками наладить работу рации; он жаловался, что у него сломано ребро и что ему трудно дышать. Мариано, его давнишний и преданный друг, поддерживал его при ходьбе.
Молча бродили измученные люди по снегу, перелезали через острые льдины. Время от времени кто-нибудь нагибался и поднимал то кусок пеммикана, то плитку шоколада, выпавшие из какой-то разбитой коробки. Настроение несколько улучшилось, когда подобрали большею жестяную банку с сахаром и другую, поменьше, в которой был шоколад. Потом обнаружилась находка, значение которой в ту минуту оценили не все. Это были астрономические приборы для определения географических координат: два секстана, два ртутных горизонта и небольшой деревянный футляр с тремя хронометрами. Часы шли, и их слабое тиканье напомнило мою тихую, спокойную комнату там, дома, в Праге.
И, наконец, Мариано нашел книжку - астрономический ежегодник с логарифмическими таблицами. Без нее секстаны и хронометры были бы бесполезны. Мариано вытер рукавом верхние листы, намокшие от снега, и решил, что сегодня сделано достаточно. Он созвал товарищей, которые разбрелись по всем направлениям; все вместе двинулись к палатке и один за другим проползли через тесный вход. Только я задержался еще на некоторое время снаружи. С трудом достал из кармана брюк часы; они показывали без нескольких минут шесть. Наступал вечер, незаметный в высоких широтах в это время года, когда солнце постоянно находится над горизонтом.
На одном из кольев палатки висел бинокль, найденный Мальмгреном.
Я взял его и стал вглядываться в неясную линию горизонта. Смотрел туда, где несколько часов назад был замечен столб дыма, но теперь вокруг расстилался только туман. Со вздохом повесил бинокль на место. Не прав ли Мариано, высказавший предположена, что дым был от горящего дирижабля? Тогда, те шесть человек, которых исковерканный дирижабль унес с собой, лежат теперь мертвыми среди льдин.
Голос Мариано отвлек меня от грустных размышлений,
- Идите, Бегоунек, будем ужинать! - кричал капитан.
Я в последний раз осмотрелся вокруг.
Полотняный лоскут, висевший на веревке, поддерживающей антенну, привлек мое внимание. Я посмотрел. в каком направлении ветер относит лоскут. Действительно, Мальмгрен был прав, когда предсказывал, что ветер сменится на северный, но изменение направления ветра, которое должно было спасти дирижабль, наступило слишком поздно.
Два человека лежали, а семеро сидели в палатке размером около шести квадратных метров. От тесноты ноги причудливо переплетались. Мариано делил толстые плитки пеммикана, завернутые в станиоль. Он развертывал плитки и недоверчиво рассматривал серо-желтую непривлекательную мазеобразную массу. Я вспомнил рассказ Трояни о том, как его неизбалованная собака отказалась от супа из пеммикана, а теперь его предстояло есть в холодном виде. Я был очень голоден. В последний раз удалось поесть рано утром, когда мы с Понтремоли разделили банку с копченым языком. Превозмогая отвращение, я надкусил свою порцию. Несмотря на величайшие усилия, пеммикан оставался во рту, постепенно увеличиваясь в объеме, и прошло немало времени, - прежде чем удалось его проглотить. Хватит! Тщательно завернув, я положил плитку пеммикана в карман и носил несколько недель, пока она не превратилась в бесформенную отвратительную липкую массу. У меня не хватало решимости выбросить ее. Всегда останавливала мысль, что в крайней нужде эта противная масса может продлить жизнь на несколько дней.
Если для того, чтобы сидеть в палатке, требовалось большое искусство, то лечь там казалось совершенно невозможным. Однако после нескольких попыток образовалось причудливое переплетение ног и рук, и непреодолимая усталость начала смыкать людям веки.
Уже засыпали, когда снаружи послышалось бренчание ошейника Титины, маленького фокстерьера. Это была неразлучная спутница Нобиле в его полярных полетах, своего рода талисман ("маскотта"). Трояни развязал полость, закрывавшую вход, и впустил ее в палатку. Титине некуда было поставить лапки, она волей-неволей должна была ходить по людям, и они, просыпаясь, ворчали.
Нобиле спал против входа, но собачка, к удивлению суеверных итальянцев, отнеслась к своему хозяину очень равнодушно. Титина нашла убежище после того, как я притянул ее за ошейник к себе. Она положила свою мордочку на мою руку и тотчас же уснула.
