Полярная Почта

ГЛАВА XX

НА КАСПИИ

Анадырь» ошвартовался во Владивостоке, я, капитан этого судна, уже собирался идти в управление, когда мне вручили молнию из Наркомвода: «Немедленно выезжайте Москву сдачи отчета рейсу». Меня очень беспокоило то, что от жены не было ни строчки. Настроение сразу испортилось. Весь день я ходил, как говорится, с тяжелым сердцем. Утром отправился в пароходство и получил разрешение сдать «Анадырь» и выехать в столицу. Вечером маньчжурский экспресс мчал меня к Москве.
Предчувствия меня не обманули. В пути я получил телеграмму от друзей, что 28 октября умер наш старший десятилетний сын Юра, а жена, ничего еще не зная о постигшем нас несчастье, находится в больнице в очень тяжелом состоянии.
Дома я узнал, что жена с детьми отдыхала летом у родственников в Новом Осколе и после возвращения в Москву заразилась брюшным тифом. Ее положили в госпиталь. Заболел и сын. Ему пришлось еще сделать операцию аппендицита. Сорок дней мальчик умирал, а отец и мать ничего не знали. Сейчас мне страшно даже писать о том, как мы с женой пережили это ужасное горе. Я помню только, как однажды, придя домой, сняв фуражку, я заметил, что мои виски словно обсыпаны сахарной пудрой — я поседел. Наркомвод предоставил мне двухмесячный отпуск, а в конце января 1937 года отозвал из него. Мне поручили сопровождать наркома в его поездке по проверке работы Каспийского пароходства.
На Каспии дела шли плохо. Систематически не выполнялся план перевозки нефти. Срывались графики движения судов. Пароходство в свое оправдание сообщало, что невыполнение перевозок вызвано тяжелыми навигационными условиями, ледовой обстановкой и постоянными штормами. Надо было выяснить действительные причины срыва рейсов. Нарком рассчитывал на мою помощь, ссылаясь на опыт плавания во льдах.
Утром мы прибыли в порт Махачкала, куда в зимнее время приходили танкеры с нефтью. В этот же день нарком направил меня на метеорологическую станцию получить справку о состоянии погоды и прогноз на декабрь и январь, а сам направился в порт, где ждали прихода десятитысячного танкера «Агамали-оглы».
Не успел я выписать данные, как мне позвонили по телефону и сообщили, что нарком просит немедленно явиться на прибывающее судно. Через полчаса я уже был у пирса. Поднялся по трапу на борт и прошел в кают-компанию. Увидев меня, нарком возбужденно сказал:
— Видели, товарищ Бочек, весь нос танкера во льду? Это же подвиг! В каких условиях плавают наши моряки! А? Просто герои!
— Разрешите пройти на бак? — попросил я.
— Идите, конечно, посмотрите, пожалуйста.
Я пригласил старпома и попросил вызвать на бак боцмана.
Корка морского льда толщиной сантиметров десять — двенадцать действительно покрывала брашпиль, палубу и часть фальшборта. Оба якоря, закрепленные по-походному, были словно облиты расплавленным воском. И это в то время, когда судно идет швартоваться.
— Почему не очистили якоря и брашпиль? — спросил я старпома.
— Не разрешил капитан, — смущенно ответил он.
— Скажите, товарищ боцман, у вас есть ударники?
— Как не быть, есть, конечно.
— А за какое время три-четыре матроса очистят брашпиль и якоря и приготовят их к отдаче? Наверное, провозятся с час?
— Что вы! — отвечает боцман обиженно, не подозревая к чему я все это клоню. — Да я с двумя матросами за полчаса, а может и еще скорее все сделаю! — при этом боцман ударил сапогом по брашпилю, с которого посыпался в воду мягкий пористый лед.
— Может быть, у вас времени не было перед приходом в порт заняться якорями?
— Времени было предостаточно! Мы перед входом часа четыре лежали в дрейфе, — ответил старпом.
Боцман и несколько матросов приступили к очистке льда. Через двадцать минут от ледяного панциря не осталось и следа.
— Ну вот и молодцы, говорю я и спрашиваю старпома; — Как по-вашему, опасно было заходить в такой стесненный порт на крупном танкере?
— Риск, конечно, был, но капитан у нас смелый.
— Не понимаю его, зачем так рисковать судном? Очковтиратель он, ваш капитан, а косвенно и вы с ним.
Когда я вошел в кают-компанию, нарком спросил:
— Ну как, товарищ Бочек, убедились?
— Убедился, — отвечаю. — Вы тоже можете убедиться. Уже никакого льда на танкере нет. Три человека убрали его за двадцать минут, это декоративный лед. Да он бы и сам через час в воду свалился. Капитан рисковал судном, когда заходил в порт с не приготовленными к отдаче якорями, к тому же без буксиров, порт ведь очень стеснен, а танкер большой.
— Так что же это, Александр Павлович, значит меня обманывают? А я-то хотел объявить капитану благодарность и премировать его!?
Я промолчал. Неловко было за капитана.
Возмущенный и рассерженный нарком оделся и, не прощаясь с капитаном, ушел с танкера. Сидя уже в машине, Николай Иванович произнес:
— Ну зачем они это делают? Решили использовать мою неопытность в работе флота?
Кто-то из собеседников сказал:
— А может быть капитан имел указание пароходства показать «ужасы» зимней навигации для оправдания срыва перевозок?
— Это еще хуже, тогда уж не капитан виноват,
а те, кто дает подобные указания, — ответил нарком.
— Нет, Николай Иванович, ничто не могло оправдать капитана, если бы произошла авария из-за неготовности якорей. Любая комиссия обвинила бы в первую очередь его, — подсказываю я.
В вагон возвратились вечером. Пахомов долго не мог успокоиться и на другой день вместе со своим помощником Л. Н. Вишниовским выехал поездом в Баку, а мне предложил добираться туда морем. Как и можно было ожидать, во время перехода льдов мы не встретили.
В Баку нарком детально ознакомился с работой моряков, все дни проводил с начальником пароходства Меняйловым. Я же был предоставлен почти полностью самому себе. На Каспии раньше я никогда не был. Естественно, мне захотелось посмотреть, что из себя представляет его транспортный флот. Мне было известно, что зимой здесь плавать нелегко. Частые жестокие штормы губили немало судов. Я пристально приглядывался к судам и людям и, сказать правду, суда производили самое отрицательное впечатление, Вид у них был запущенный, корпуса и надстройки покрыты ржавчиной. Как-то я спросил у одного капитана, с которым встретился в порту:
— Почему так запущены суда? Времени что ли нет?
— Как нет времени, его-то как раз достаточно. Но пароходство не дает материалов, а сами ведь мы их купить не можем, — ответил он мне, безнадежно махнув рукой.
На судоремонтном заводе я поднялся на борт стоящего в ремонте танкера «Рабочий». Прошел по палубе, добрался до кормы. Исковерканные поручни и трубопровод — явно «работа» хорошего шторма. Заглянул в кают-компанию. У камелька (на время ремонта паровое отопление отключили) сидел пожилой человек, одетый плохо, в какой-то шапке, напоминающей монашеский колпак. Я спросил его:
— Капитана или старпома не знаете где отыскать?
— Я капитан, а вам что угодно?
— Я капитан Бочек, прибыл с наркомом, можно поговорить с вами?
— Отчего нельзя, пойдемте в каюту.
Капитан заметно волновался, ожидая от меня неприятных вопросов, предложил чашку чая, согретого на камельке.
— Вы, наверное, по делу моей аварии? — спросил вскользь капитан «Рабочего».
— Нет, я случайно зашел к вам. Видел на корме повреждения поручней и трубопровода... Очевидно, вам крепко досталось в море?
— В море не так страшно, дело привычное. Хуже на берегу. Судить меня собираются за повреждение судна, — угнетенно произнес он.
— За что же вас судить, повреждения ведь нанесло море? Расскажите, как все произошло.
Капитан, убедившись, что я явился к нему не для разбора аварии, а интересуюсь им, как коллега, ободрился. В ночь под новый год танкер, следуя из Баку в Махачкалу, был застигнут жестоким штормом силой до одиннадцати баллов. Несмотря на уменьшенный ход, многотонные волны били и трепали судно. Что творилось на палубе — описать невозможно. Конечно, если бы выбросить за борт пятьсот — шестьсот тонн нефти, таких повреждений не было бы.
— Но как ее выбросить!? Ведь труд это людской — добыча нефти. Вот в этом-то теперь меня и обвиняют.
Но не мог я на это пойти, ведь это дорогостоящее народное добро. Тем более, что и повреждения я увидел только на другой день, когда погода несколько улучшилась. Неужели я сделал преступление, не откачав нефть за борт? — спросил он удрученно.
— Я никогда не плавал на танкерах, — сказал я, — но для меня, как и для всякого другого капитана, принять решение выбросить груз — очень трудно. Даже в самом крайнем случае. Не могу понять, почему так строго отнеслось пароходство. Вы привели танкер в порт, сохранили нефть, никто из экипажа не пострадал. Мне кажется, за это вас надо благодарить, а не наказывать.
После этого мы еще добрый час вели разговор. Он расспрашивал меня о плавании в Арктике. Я же интересовался условиями плавания на Каспии. Расстались мы в конце дня, как добрые знакомые. Мне очень понравился этот человек и я решил о нем рассказать наркому.
К вечеру Пахомов с Вишниовским возвратились в салон-вагон. Я уже был там. После ужина Николаи Иванович, как это у нас было заведено, предложил сыграть с ним в шахматы (а он был большой любитель этой игры). Перед началом партии я поведал ему историю капитана танкера «Рабочий».
Выслушав меня, Николай Иванович заметно заволновался и спросил:
— А что вы думаете об этом?
— Если дело обстояло так, как рассказал капитан, то я не могу понять, за что его хотят наказывать. Правильнее было бы поощрить его, это подвиг, а не преступление.
На другой день Пахомов с утра поехал на «Рабочий».
Я не был уверен, что капитан будет на судне. Мои опасения не оправдались. Он, как и вчера, сидел в кают-компании и помешивал в камельке угольки. Узнав, что перед ним нарком, капитан растерялся. Но ободренный простым и приветливым обращением Николая Ивановича, довольно толково, хотя и часто сбиваясь, рассказал о случившемся. После этого Пахомов попросил провести его на корму и показать повреждения. Затем, пообещав разобраться в этом деле, поехал в пароходство. К моему немалому удивлению, начальник пароходства Меняйлов, узнав о беседе наркома с капитаном «Рабочего», без особых возражений отказался от своих обвинений и сказал, что они просто хотели припугнуть капитана, чтобы другим было неповадно.
Вскоре Пахомов распорядился издать приказ, которым объявлялась благодарность капитану и экипажу танкера «Рабочий» за мужество во время жестокого зимнего шторма. Этим же приказом капитан был премирован и награжден значком «Ударник водного транспорта». Я испытывал чувство глубокого удовлетворения, что смог хотя бы косвенно помочь хорошим людям, особенно в то время — ведь наступал 1937 год...
Как и следовало ожидать, никаких особых причин, мешавших плаванию на Каспии, не оказалось. Дело обстояло проще. Ряд крупных танкеров требовал срочного ремонта и они были выведены из эксплуатации. В результате резко снизились перевозки нефти. Вместо того чтобы прямо об этом сказать, Каспийское пароходство пыталось оправдать невыполнение плана не существующими на Каспии ледовыми условиями.
12 февраля мы вернулись в Москву и мне разрешили использовать остаток отпуска. А оставалась всего-навсего одна неделя.