Полярная Почта

Достоинство капитана

…Вторично старпомом я оказался в 1949 году у Качаравы на «Леваневском». Об Анатолии Алексеевиче я уже упоминал, фигура эта была очень, очень примечательная, мы с ним встречались и прежде, но не на мостике, а в дружеских компаниях. Моряк он был хороший, любил порядок, чтил морские традиции, имел авторитет у начальства, был избалован вниманием прекрасного пола. Но, к сожалению, бывал груб, невыдержан, деспотичен, не стеснялся подмять под себя тех, кто послабей.
Работа у нас, по меркам сегодняшнего дня, была очень тяжёлой. Мы снабжали полярные станции Западного сектора Арктики. В среднем доставляли на каждую станцию по сто тридцать тонн груза. Из трюма его надо было выгрузить на кунгасы, доставить на берег и вплечевую вынести поближе к станции, чтобы, не дай Бог, не смыло штормом. Бочки с ГСМ катали. Условия все ещё были послевоенными, всего не хватало. Тёплой одежды – ватные брюки и куртки – было всего двенадцать комплектов. Сушить её было некогда. Отработав на берегу двенадцать часов, люди возвращались на судно. Новая смена переодевалась в промокшую одежду прибывших и ехала работать на берег. И так смена за сменой, двенадцать через двенадцать. Платили смехотворно мало. Но команда не сетовала, принимала это как должное и работала великолепно. Случались у нас и пассажиры-зимовщики, которые на нашем пароходе добирались до своих полярных станций или возвращались с них на Большую землю. К островам мы добирались через битый дрейфующий лёд самостоятельно, без ледоколов, и здесь требовалось и умение, и осторожность.
Зимой и весной трудились на зверобойном промысле в Белом и Баренцевом морях, били гренландского тюленя. «На зимней зверобойке добывали бельков и самок, на весенней – самцов, отдыхавших после свадебных обрядов. Осенью ходили на Шпицберген, к нашим угольным рудникам. Загранрейсов не было, только каботаж. Мы были в определённой степени чернорабочими торгового флота, и само определение «торговый» к нам как бы не относилось. В то время морякам полагалось только два выходных дня в месяц. Объясняю: чуть ли не в конце двадцатых годов из четырёх месячных дней отдыха моряки пожертвовали в пользу МОПРа два дня.
Да так это и осталось на несколько десятилетий. Морское начальство делало вид, что такой порядок закреплён законодательно. Отпуска были чуть короче теперешних. Но, несмотря на тяжёлую работу, мизерную оплату, изнурительные рейсы в штормах и льдах, без захода в порты, команда на судне держалась, никто не стремился уйти. Работа старшего помощника на таком «чернорабочем» судне пароходства, была, конечно, не сахар. Но – старались, делали всё, что было в наших силах и для поддержания порядка, и морального – человеческого – климата.
Здесь уместно вспомнить слова С.О. Макарова: «Дело командира составить имя своему кораблю и заставить команду полюбить своё судно». «Леваневский» в этом смысле мог бы служить живым примером. Команда любила судно, а заслуга в этом, безусловно, принадлежала, прежде всего, Анатолию Алексеевичу Качараве. При нашей работе от всех требовалось гораздо больше, чем простая исполнительность. Нужна была одержимость и полная отдача своей морской службе. Работа захватывала и отнимала всё время. Отдыхать в арктических рейсах почти не приходилось.
Скоро мы поняли с капитаном, что вполне подходим для совместной работы. И мы научились это ценить. Взаимно. Не было ни единого случая, чтобы Анатолий Алексеевич просто повысил бы на меня голос. А уж чтобы меня подмять, по-капитански, – об этом не могло быть и речи. Постепенно ко мне перешли все кадровые, хозяйственные и организационные функции. У капитана остались чисто капитанские и «дипломатические». На первых порах возникали недоразумения с боцманом. Кстати, подобное случается и на других судах. Боцман был отличный, хотя и несколько «дерзкий на руку». Он не признавал старших помощников и демонстрировал свою личную преданность капитану, возникая в каюте, если не был согласен с решением старпома. И это удалось быстро уладить, отучить боцмана от излишне верноподданнической манеры.
Качарава любил совершать традиционные обходы судна. В особенности, если среди пассажирок встречались хорошенькие.
Обход был почти церемониальным: впереди шёл капитан, в мерцании позументов, за ним старпом и замыкал шествие боцман. Хорошая практика: если старпом и боцман не любят получать замечания, да ещё прилюдно, они не должны давать и повода для таких замечаний… И тогда порядок на пароходе поддерживается как бы сам собой, естественным образом.
…Анатолий Алексеевич не раз рассказывал о сражении «А. Сибирякова» с «Адмиралом Шеером», о тяжёлых испытаниях, выпавших на долю пленённых сибиряковцев в немецком лагере. В те годы на «Леваневском» работало несколько человек из тех, кто был вместе с Качаравой в плену. Относились они к капитану с громадным уважением. Меня интересовало, как удалось Качараве сохранить свой престиж и достоинство в лагерных условиях, не утратить власть и авторитет капитана. Он сам объяснял это так:
– В лагере я никогда не нарушал элементарных правил хорошего тона, не жаловался, не ныл, не показывал, что голоден, устал, что мне плохо и тяжело. Какой бы гадкой не была пища, в какой бы гнусной посуде не подавалась – я ел аккуратно, не торопясь, как будто в кают-компании. Очень важно, как ты носишь свою одежду. Не секрет – что на некоторых и рваные обноски выглядят аристократичнее, чем на других хороший костюм. Я всегда защищал наших ребят от лагерного произвола и издевательств. Не давал им упасть духом и опуститься. Даже в лагере у нас не было нарушений субординации. Мы оставались корабельным экипажем, тем же сплочённым коллективом, но не на палубе, а в плену. Наши люди выгодно отличались от прочих и внешним видом и поведением. На рожон мы не лезли, но не позволяли и не давали повода себя унижать. Лагерь – место не обычное и не простое. Что на воле может считаться мелочью, то в лагере может приобретать совсем необычный вес и значение. Однажды меня вызвали к коменданту лагеря. Немцы уже предвидели своё неминуемое поражение и внезапно заметно подобрели. Прихожу. Встречает меня жена коменданта и говорит: «Капитан, я сегодня именинница, напекла много вкусного и кое-что осталось. Хочу передать угощение вашим морякам». Я поблагодарил её, поздравил и сказал: «Спасибо, сейчас пришлю матроса». Нести самому – не по чину! И знаете, немцы никогда не забывали, кто в нашем экипаже капитан.
Да уж, надо отдать должное – Анатолий Алексеевич умел вести себя подобающим образом (капитан!) в любой обстановке. Мы с ним вели доверительные беседы, посещали рестораны, бывали вместе в гостях. Но при этом никогда, ни в каком виде не возникало панибратство: всегда на «вы» и по имени-отчеству. Качарава для меня в любой обстановке оставался капитаном. Он ко мне относился не только как к старшему помощнику, но – я это чувствовал – и как к коллеге, временно, волею судьбы, вынужденному находиться у него в подчинении.
Для сохранения нравственного равновесия между капитаном и старпомом важны многие условия, всего не перечислить. Просто нужно быть всегда в этом смысле внимательным и вдумчивым, всегда немного настороже, чтобы не допустить непростительного промаха. Подменяя Качараву на время отпусков, я никогда не занимал его каюту. Никогда не позволял себе заочно критиковать капитана или иронизировать в его адрес. Никогда ничего не менял в порядках, заведённых на судне штатным капитаном, ни в случаях с Качаравой, ни тогда, когда подменять приходилось других капитанов.
Согласно Уставу, старпом, при наличии четвёртого помощника, несёт лишь одну – ночную – вахту. Я всегда, и не только на «Леваневском» нёс обе ходовые вахты. Это надёжней и облегчает работу капитана. Помнится случай на ледоколе «Капитан Белоусов», когда молодой старший помощник отказался нести вторую вахту, ссылаясь на Устав. Этим он вынудил капитана, а им был всеми уважаемый Константин Константинович Вызов, находиться на мостике чуть ли не по восемнадцать часов в сутки. И это с больными ногами!
Качараву я помнил всегда, наши пути и впоследствии не раз сходились. Он стал первым начальником Грузинского пароходства. Скончался он в начале 80-х годов после мучительной болезни. Для меня Анатолий Алексеевич остался сильной неповторимой личностью, – что бы ни шептали его недруги о причудах и странностях «Черкеса», как все называли его заглазно. Прекрасно мне работалось и под началом таких замечательных капитанов, какими были Михаил Яковлевич Сорокин, Герман Васильевич Дранидын, Дмитрий Николаевич Чухчин. То были истинные рыцари моря, люди без страха и сомнения, сильные духом и благородные сердцем. Их имена достойно носят большие современные корабли.

Георгий КОНОНОВИЧ.
«Законы моря». Мурманск. 1996 г., стр. 77-81

Продолжение следует…

Потом было первое короткое и взволнованное письмо из Архангельска, с улицы 40-летия Великой Победы:
«Никандр Анатольевич, здравствуйте!
Пишет Вам жена Валентина Алфёрова (сына машиниста «Сибирякова» Александра Степановича Алфёрова – С.Ш.), так как его с нами нет уже семь лет. Очень жаль, что он не увидел Вашу книгу. Большое Вам спасибо и низкий поклон от всех нас – Алфёровых. Книгу нам выслали из Дудинки – Дума… С остальными сибиряковцами сейчас не общаемся, была Алла Павловна, но давно. Книга замечательная. Ещё раз Вам большое спасибо. Письмо Ваше получили. Валентин был бы рад всей информации, Вашему письму и особенно книге. До свидания. С уважением Любовь Ивановна».
Любовь Ивановна сказала правду: по просьбе окружной Думы я сообщил около 60 адресов, по которым раньше встречался или вёл переписку с дежнёвцами и сибиряковцами, и кто помогал мне в поисковой работе. По всем адресам были разосланы книги. Эту миссию взяла на себя помощник председателя Думы по связям со средствами массовой информации Лариса Хороших.

Продолжение следует…

…И ещё эта книга (Георгий Кононович, «Законы моря». Мурманск. 1996 г.) оказалась мне дорога не просто упоминаниями об одном из моих героев – капитане «Сибирякова» Анатолии Алексеевиче Качараве, с которым старшим помощником уже на «Леваневском» ходил по морям и океанам Георгий Кононович. Он вспоминает, как однажды по приказу Качаравы списали на берег … чёрную кошку, из-за которой, по мнению капитана, произошла целая цепочка несчастий: у второго помощника случился приступ аппендицита и его пришлось оперировать в море; при спуске спасательной шлюпки матрос сломал руку; курсант запнулся о трос и сломал ногу; уронили тяжеловесную стрелу; лопнул перегнивший лопарь шлюпталей спасательного бота; взорвалась пустая бочка из-под бензина, в которую ученик из дурацкого любопытства сунул горящую спичку…
«Как вы, такой опытный моряк, могли допустить на пароходе чёрную кошку! – отчитывал капитан своего помощника. – Ищите любой способ, чтобы завтра её на борту не было. Это приказ».
Утром кошечку отвезли на берег и от имени капитана подарили начальнику полярной станции в бухте Темп. В благодарность тот прислал Качараве бочонок солёного омуля. И Кононович искренне жалел потом, почему на борт взяли всего одну кошечку. Но для себя заметил и другое: до конца рейса с ними ничего не случилось. Качарава и многие из экипажа вслух высказывались за правильность избавления от кошки. Когда людям хочется верить – не стоит им мешать.
Для меня было настоящим откровением, что первой женой Анатолия Качаравы была знаменитая киноактриса Нато Вачнадзе. «Замечательно красивая, романтическая женщина, – пишет Г. Кононович, – Ната снималась ещё в немом кино, в «Разбойнике Арсене», в фильмах «У позорного столба», «Наездник из Уальд-Веста» – теперь мало кто помнит те фильмы. Немножко ближе к нам картины «Последний маскарад» и «Золотистая долина», уже звуковые ленты, в которых Нато запомнилась зрителям. Она была лауреатом Госпремии СССР, награждена четырьмя орденами. Словом, такая жена есть не у каждого капитана. Нато приезжала к нам на пароход из Тбилиси. Вскоре Нато погибла при авиакатастрофе…»
Вот так приоткрылось ещё одно имя, взошедшее до энциклопедической ценности и имеющее прямое отношение к нашему повествованию. Открываю «Советский энциклопедический словарь» и сразу нахожу краткую информацию об этом человеке, чего удостаивается не каждый простой и смертный. А «Кинословарь», к которому я обратился в городской библиотеке, расширил мои знания о Нато Вачнадзе. Кто же она такая, кроме звания жены легендарного командира «А. Сибирякова» Анатолия Качарава?
Нато Вачнадзе (настоящее имя – Наталья Георгиевна) родилась в Варшаве 3 апреля 1904 года – советская актриса, пленившая сразу две республики: народная артистка Грузинской ССР (1941) и заслуженная артистка РСФСР (1935). Благодаря превосходным данным, присущим ей женственности и лирическому обаянию Нато Вачнадзе обратила на себя внимание ещё в первых своих ролях – Нино («Разбойник Арсен», 1924) и Нуну («У позорного столба», 1924), – кадр из этого фильма, который мы воспроизводим здесь, нам удалось найти в том же «Кинословаре». К числу лучших достижений Вачнадзе в немом кино относятся романтические образы Эсмы («Три жизни», 1925), Деспинэ («Дело Тариэла Мклавадзе», 1925), Незнакомки («Закон и долг» по новелле С.Цвейга «Амок», 1928), Джемы («Овод» по одноименному роману Э. Войнич, 1928). В звуковом кино значительные роли Вачнадзе – Тамара в фильме «Последний маскарад» (1934), жизнерадостная, непринуждённо весёлая девушка-колхозница Нани в фильме «Золотистая долина» (1937), за что она удостаивается Государственной премии СССР (1941). В 1940-50 годах Вачнадзе сыграла ряд небольших ролей, среди них – роль матери-крестьянки Мано, олицетворяющей народную мудрость и доброту («Колыбель поэта», 1947). Она сыграла более двадцати ролей в разных фильмах. В перерывах между съёмками работала практикантом, ассистентом режиссёра в документальном кино. Погибла в авиационной катастрофе 14 июня 1953 года.
(«Советский энциклопедический словарь». Издательство «Советская энциклопедия», Москва. 1982., стр. 201. «Кинословарь» в двух томах. Издательство «Советская энциклопедия». Москва. 1966 год, стр. 271).
«…Вторично старпомом я оказался в 1949 году у Качаравы на «Леваневском», – вспоминает Георгий Кононович. – Об Анатолии Алексеевиче я уже упоминал, фигура эта была очень, очень примечательная, мы с ним встречались и прежде, но не на мостике, а в дружеских компаниях. Моряк он был хороший, любил порядок, чтил морские традиции, имел авторитет у начальства, был избалован вниманием прекрасного пола. Но, к сожалению, бывал груб, невыдержан, деспотичен, не стеснялся подмять под себя тех, кто послабей.
Работа у нас, по меркам сегодняшнего дня, была очень тяжёлой. Мы снабжали полярные станции Западного сектора Арктики. В среднем доставляли на каждую станцию по сто тридцать тонн груза. Из трюма его надо было выгрузить на кунгасы, доставить на берег и вплечевую вынести поближе к станции, чтобы, не дай Бог, не смыло штормом. Бочки с ГСМ катали. Условия все ещё были послевоенными, всего не хватало. Тёплой одежды – ватные брюки и куртки – было всего двенадцать комплектов. Сушить её было некогда. Отработав на берегу двенадцать часов, люди возвращались на судно. Новая смена переодевалась в промокшую одежду прибывших и ехала работать на берег. И так смена за сменой, двенадцать через двенадцать. Платили смехотворно мало. Но команда не сетовала, принимала это как должное и работала великолепно. Случались у нас и пассажиры-зимовщики, которые на нашем пароходе добирались до своих полярных станций или возвращались с них на Большую землю. К островам мы добирались через битый дрейфующий лёд самостоятельно, без ледоколов, и здесь требовалось и умение, и осторожность.
Зимой и весной трудились на зверобойном промысле в Белом и Баренцевом морях, били гренландского тюленя. «На зимней зверобойке добывали бельков и самок, на весенней – самцов, отдыхавших после свадебных обрядов. Осенью ходили на Шпицберген, к нашим угольным рудникам. Загранрейсов не было, только каботаж. Мы были в определённой степени чернорабочими торгового флота, и само определение «торговый» к нам как бы не относилось. В то время морякам полагалось только два выходных дня в месяц. Объясняю: чуть ли не в конце двадцатых годов из четырёх месячных дней отдыха моряки пожертвовали в пользу МОПРа два дня.
Да так это и осталось на несколько десятилетий. Морское начальство делало вид, что такой порядок закреплён законодательно. Отпуска были чуть короче теперешних. Но, несмотря на тяжёлую работу, мизерную оплату, изнурительные рейсы в штормах и льдах, без захода в порты, команда на судне держалась, никто не стремился уйти. Работа старшего помощника на таком «чернорабочем» судне пароходства, была, конечно, не сахар. Но – старались, делали всё, что было в наших силах и для поддержания порядка, и морального – человеческого – климата.
Здесь уместно вспомнить слона С.О. Макарова: «Дело командира составить имя своему кораблю и заставить команду полюбить своё судно». «Леваневский» в этом смысле мог бы служить живым примером. Команда любила судно, а заслуга в этом, безусловно, принадлежала, прежде всего, Анатолию Алексеевичу Качараве. При нашей работе от всех требовалось гораздо больше, чем простая исполнительность. Нужна была одержимость и полная отдача своей морской службе. Работа захватывала и отнимала всё время. Отдыхать в арктических рейсах почти не приходилось.
Скоро мы поняли с капитаном, что вполне подходим для совместной работы. И мы научились это ценить. Взаимно. Не было ни единого случая, чтобы Анатолий Алексеевич просто повысил бы на меня голос. А уж чтобы меня подмять, по-капитански, – об этом не могло быть и речи. Постепенно ко мне перешли все кадровые, хозяйственные и организационные функции. У капитана остались чисто капитанские и «дипломатические». На первых порах возникали недоразумения с боцманом. Кстати, подобное случается и на других судах. Боцман был отличный, хотя и несколько «дерзкий на руку». Он не признавал старших помощников и демонстрировал свою личную преданность капитану, возникая в каюте, если не был согласен с решением старпома. И это удалось быстро уладить, отучить боцмана от излишне верноподданнической манеры.
Качарава любил совершать традиционные обходы судна. В особенности, если среди пассажирок встречались хорошенькие.
Обход был почти церемониальным: впереди шёл капитан, в мерцании позументов, за ним старпом и замыкал шествие боцман. Хорошая практика: если старпом и боцман не любят получать замечания, да ещё прилюдно, они не должны давать и повода для таких замечаний... И тогда порядок на пароходе поддерживается как бы сам собой, естественным образом».
Сколько добрых слов сказал Г. Кононович о славном капитане. Действительно, человек познается в разных ситуациях, когда на него смотрят с разных сторон и разные люди…
«…Возвратившись из фашистского плена, капитан «Сибирякова» А. Качарава заказал художнику большую картину, изображающую последний бой и гибель парохода. Картину повесили в кают-компании парохода «Леваневский», в командование которым вступил Качарава. Первое время, проходя у острова Белуха, Качарава приказывал приспустить флаг, давались три прощальные гудка, а сам Анатолий Алексеевич в парадной форме, при всех орденах, становился на мостике по стойке «смирно», лицом к острову, приложив руку к козырьку. Это было трогательно, красиво и – достойно. Здесь остались навсегда его товарищи, и капитан никогда не забывал этого!»
Вспоминает Георгий Осипович ещё и о встрече с «Дежнёвым»:
«На зверобойном промысле охотничий азарт охватывает и промышленников – охотников и моряков. Порой это мешает делу и становится не на шутку опасным. Был такой случай. Мы подошли к многотысячной лёжке тюленей. Видим, сюда же вопреки охотничьей этике, устремляется «Дежнёв», он встал в полумиле от нас. Качарава сказал: «Георгий Осипович, я пойду в радиорубку и поговорю по-мужски с Толмасовым, а вы, тем временем, пройдите немного вперёд и скрытно, с левого борта, спускайте на лёд гарпунёров (т.е. стрелков). Как только они сойдут, берите вправо и, что есть мощи, отрезайте путь гарпунёрам «Дежнёва»!
Так мы и сделали. Но «Дежнёв» имел в зверобойках опыт, не уступающий нашему, и выполнил такой же маневр. Гарпунёры, прыгая с льдины на льдину, а они умеют это делать виртуозно, преодолели разводье, выбрались на сплочённый лёд и устремились к зверю. Кто кого опередит?!
И началась пальба. Но не по зверю, а – поверх голов соперников, чтобы не дать им подняться и бежать вперёд. Обе группы залегли, открыли предупреждающий огонь, а тюлени благополучно ушли в воду, – слились, как говорят охотники. Оба судна остались ни с чем. Но стада гренландского тюленя были огромными и, несмотря на подобные случаи, все суда перевыполняли план. Помню, мы в тот год добыли семьдесят пять тысяч голов».
Далее Георгий Осипович допускает одну изъезженную, старую неточность при описании событий 1942 года у острова Белуха, как и Валерий Кравец в газете «Таймыр» (28 августа 2002 года) в материале «Два часа войны». Они придерживаются первой ходовой версии, что при встрече «Сибирякова» с «Адмиралом Шеером» на его борту находилось 104 человека. Но, скрупулёзно изучив архивные данные, обосновав их при встрече воспоминаниями очевидцев, С.В. Быков, ветеран Северного флота, доказал, что на борту в это время находилось всего 99 человек. Это подтверждает и опубликованная в «Побратимах Арктики» судовая роль «Сибирякова» на день его гибели… Первая, непроверенная версия перекочевывает из одного издания в другое. Никому не приходило в голову проверить её достоверность. Степан Васильевич усомнился и устранил эту несправедливость, – часть прикомандированных людей действительно пришли на борту «Сибирякова» в Диксон, но там остались и вернулись позднее в свои ведомства. Им не было необходимости плыть на полярные станции на этом ледокольном пароходе…
И вот ещё одно свидетельство мы находим в воспоминаниях капитана дальнего плавания, кавалера ордена Трудового Красного Знамени Евгения Петровича Дударева, опубликованных в книге «Полярный конвой» (Издательство «Ост ров», г. Санкт-Петербург, 2005 год):
«В 1950 году мне пришлось проходить практику на ледокольном пароходе «Леваневский», названном в честь отважного полярного летчика. Капитаном был А.А. Качарава… Каждый раз, когда «Леваневский» проходил мимо острова Белуха, капитан А.А. Качарава и три сибиряковца из рядового состава одевались в парадную форму, поднимались на мостик, выстраивались в шеренгу, отдавая честь погибшему кораблю и погибшим товарищам. Басовитый троекратный продолжительный гудок возвещал о том, что уцелевшие товарищи живы и пришли вспомнить о своих боевых товарищах.
…Завершая навигацию, снабдив полярные станции всем необходимым – продовольствием, топливом, одеждой, мы покидали арктические моря последними в караване. Караван возглавлял ледокол «Ермак», на котором мы после войны работали с Павлом Вавиловым, тоже сибиряковцем, единственным, кому удалось спастись и избежать плена… Проходя архипелаг Норденшельда, мы увидели еле заметные отблески факела в шести милях от нашего пути. Доложив об этом на «Ермак», получили распоряжение следовать в направлении огня. Подойдя ближе, мы увидели небольшой катер, зажатый льдом, безжалостно уносимый в суровые арктические просторы. Люди и катер были подняты на борт л/п «Леваневский» и доставлены на о.Диксон. Радость возвращения к жизни была безмерна, спасённые люди забыли о холоде, голоде и отчаянии. А мы ещё раз убедились, как необходимо внимательно нести вахту. По теории вероятности каждая из них может быть оценена в чью-то человеческую жизнь».
Прошло много лет, Качарава больше не бывал в Арктике, он стал начальником Грузинского морского пароходства. Серьёзная большая работа занимала всё время. И всё же он очень хотел вместе с женой, Назо Яковлевной, отправиться в Карское море и опустить две сотни алых роз, сплетённых в венок, на месте гибели «А. Сибирякова». Тяжёлая болезнь и кончина не позволили выполнить намеченное. Назо Яковлевна была верным другом и очень любила Анатолия Алексеевича. Она решила исполнить задуманное старым капитаном, до конца дней своих чтившим память о своих товарищах. Когда она собралась выезжать на Север, герберы уже отцвели. Но их ещё можно было достать в Тбилиси, оттуда успеть самолётом в Архангельск. Из Архангельска в Арктику уходил пароход «Беломорлес»...
Капитан Демченко рассказывал, как были поражены моряки, когда узнали, что их пассажирка, вдова легендарного капитана, идёт с ними в Арктику, чтобы исполнить последний долг мужа перед погибшими соратниками.
– Перед тем, как опустить в море венок, – рассказывала потом Назо Яковлевна, – я передала капитану часы Анатолия Алексеевича. Просила остановить их, как только цветы упадут в воду. Теперь часы лежат у его портрета. А водой, зачерпнутой у острова Белуха, я окропила его могилу, – как памятный привет от его друзей, павших за Родину.
М. Монастырский, свидетель тех событий, написал стихи:

У острова Белуха, в море Карском,
У острых скал, где пенится прибой,
Склонилась женщина к могиле братской,
Чтоб зачерпнуть воды и взять её с собой, –
И ею окропить могилу капитана,
Что вёл корабль в жестокий
и неравный бой…»

Мне, взволнованному и просветлённому от радости бытия и новых открытий уже ничего не понять: то ли это повторение пройденного, то ли это действительно продолжение в бесконечном времени и пространстве действа, постоянно освежающего нашу благодарную память.

Хроника полярных конвоев. 1942 год

Меньше всего мы тогда обратили внимание на действия каравана, находившегося в районе пролива Вилькицкого, на который, собственно, нацеливался «Адмирал Шеер». Капитаны западного каравана, по свидетельству И.Д.Папанина, узнав от штаба Минеева о появлении врага в Карском море, как всегда, проявили должную бдительность, не стали мешкать и испытывать судьбу, двинулись во льды и с трудом прорвались в море Лаптевых. Капитан ледокола «Ленин» Николай Иванович Хромцов в судовом журнале 25 августа 1942 года сделал лаконичную запись:
«25/VIII – 42 г. На пути от о-ва Диксон в Тикси. Около 01 час. 00 мин. было получено сообщение от Штаба проводки сообщение о возможном появлении в Карском море немецкого линкора… В 13 час. 28 мин. приняли сообщение ледокольного парохода «Сибиряков» о том, что он видит неизвестный крейсер. В 13 час. 47 мин. «Сибиряков» сообщил, что крейсер его обстреливает. Дал сигнал «SOS». В 13 часов 48,5 мин. работа радиостанции «Сибирякова» прекратилась. В 15 час. 00 мин. к каравану подошёл пароход «Сакко». Учитывая возможность продвижения немецкого линкора на восток к проливу Вилькицкого, в 20 час. 20 мин. караван снялся и пошёл в море Лаптевых. Состав каравана: ледокол «Красин», танкер «Азербайджан», танкер «Донбасс», пароходы «Комсомолец Арктики», «Щорс», «Сакко», ледокол «Ленин», танкер «Хопмаунт» («Hopemount»), пароходы «Чернышевский», «Двина», «Моссовет», «Ельна-2»…»