Дополнительно:
• Литинский В.: «Дрейфующая Россия»
• Литинский В.: «Дрейфующая Америка»
Лев ФишманЗакрытая Экспедиция

Автор: Лев Григорьевич Фишман.
Источник в сети: —
Выходные данные: © Copyright Лев Фишман

Об Авторе: Ленинградец-блокадник, геофизик. Окончил Ленинградское Арктическое училище и Ленинградский госуниверситет. Будучи полярником, он более 30 лет посвятил исследованию труднодоступных районов Арктики и Антарктиды, где изучал магнитное поле Земли. Работал на дрейфующих льдах Северного Ледовитого океана. Удостоен Знака «Почётный полярник». С 1989 года живёт в США, печатается в русскоязычных периодических изданиях, издал книгу воспоминаний «Сквозь пургу» о двухлетней зимовке на Новой Земле и о своих антарктических странствиях.

 

Суровый Таймыр

Начало пятидесятых. Я возвращаюсь домой из экспедиции на Таймыр. Через Дудинку до Красноярска — самолётом, потом поездом: вначале до Москвы, и уж затем до родного Ленинграда. В вагоне — бывшие зэки, отбывшие свой срок, а также солдаты-отпускники из лагерной охраны. Ничего удивительного: северная часть Красноярского края была буквально усеяна лагерями. В купе — два студента МГУ и младший лейтенант внутренних войск: судя по всему, также из лагерной охраны. Всю дорогу он пьянствовал и сидел с красной физиономией. Студенты же — те беспечно рассказывали о каком-то сибирском городке, где проходили практику. Младший лейтенант — ни гугу, только слушал. Но вот скоро Москва, и он заговорил: «Как прибудем в столицу — сдам я вас кому следует. Всех троих. Обязательно!...». Настроение, конечно, испортилось. Увы, таковыми были тогдашняя атмосфера и тогдашние нравы: доносы прочно вошли в повседневность и нередко решали судьбы людей. Наш попутчик — младший лейтенант — по прибытии в Москву первым ретировался из вагона.

Вот такое было время. Недоброе, нелёгкое, но оно — моё, часть моей жизни: зловещее переплеталось с добром, а тяготы — с вдохновением, романтикой и творчеством. Разве забудешь?

Вот и экспедиция на Таймыр таковою в памяти осталась.

Полуостров этот с мысом Челюскин находится в самой северной части полярных льдов Азии, между Енисейским заливом Карского моря и Хатанским заливом моря Лаптевых. Вот здесь, на Таймыре, нашей экспедиции Н-92 и предстояло за три года провести геолого-геофизическую разведку местности и поиски нефти. Зачислили меня туда в 1952-ом, аккурат после двухлетней зимовки на Новой Земле. Коллектив подобрался славный. Начальник экспедиции - 45-летний Николай Николаевич Самсонов — эрудит, прекрасный математик и исследователь. За изобретение гравиметра — прибора для измерения гравитационного поля Земли, которое учитывается во многих областях науки и техники — Самсонова даже Сталинской премии удостоили: оценка по тем временам особо почётная. А вот организационно-технические и хозяйственные проблемы — это уже парафия Юрия Александровича Риса, главного инженера экспедиции, человека весьма энергичного, который в конце 40-х был первым директором Ленинградского НИИ геологии Арктики.

Базой экспедиции являлся небольшой аэропорт Усть-Тарея Управления Полярной авиации. Этот аэропорт принимал лишь самолёты ИЛ-14, ЛИ-2 и АН-2. Тогда ведь авиация ещё не имела турбореактивных машин. Я добирался из Ленинграда до Усть-Тарея с двумя нашими радистами на самолёте ЛИ-2 с нарисованным на его носу белым медведем. Это известный в то время полярный лётчик Алексей Каш придумал для полярной авиации такую эмблему.

 

«Вертолётный» скандал

Воздушный парк экспедиции состоял из двух самолётов АН-2 и одноговертолета, с которых нам предстояло производить магнитные и гравиметрические замеры, геологические наблюдения в разных точках заданного района, и занести установленные географические координаты на карту. Вертолёт охранялся усиленно: доставка его из Москвы до Красноярска на железнодорожной платформе была окутана чрезвычайной тайной. Прибыл он на базу под покровом глубокой ночи.

Но произошло непредвиденное: не совершив ни одного производственного вылета, пилот... разбил машину. При посадке у оврага вертолёт коснулся земли только одним колесом, а второе повисло в воздухе. «Секретная» машина перевернулась и оказалась на дне оврага с поломанным корпусом и винтами. Кроме пилота в ней находились двое руководителей экспедиции, которые, к счастью, отделались испугом, пилот же Трэйвиш — лишь ссадинами и царапинами. Самое обидное — что в том перелёте от жилого барака до берега реки, где размещалась палаточная столовая экспедиции, совершенно ведь не было необходимости. Но мы были молодыми, обуянными романтикой первопроходчества, бесстрашными и, как казалось, всесильными. Вот и взяли верх лихачество и бесшабашность пилота, поставив в трудное положение всю дальнейшую работу экспедиции.

Вскоре из Москвы прибыла комиссия по расследованию этого инцидента. Трэйвиша увезли, о дальнейшей его судьбе никому из нашей экспедиции так и не ведомо.

После потери вертолёта иного не оставалось, как выполнять запланированную съёмку двумя оставшимися «Аннушками» — так лётчики и геологи называли свои неприхотливые машины, они были удобны для полевых геолого-геофизических исследований. На них мы проникали в труднодоступные районы и совершали посадки даже в тех местах, где прежде не ступала нога человека.

 

На точке № 7


«Во мхах и травах тундры,
Где подспудно
Уходят лета быстрые секунды,
Где валуны как каменные тумбы,
Где с непривычки нелегко идти»

(Александр Городницкий)

Кроме авиадесантных геолого-геофизических работ были запланированы барометрическое нивелирование и геодезическая съёмка на всей площади наших исследований. Для расстановки барометрических постов, на которых и предстояло определять уровни рельефа, выбрали несколько точек, отстоящих друг от друга на 200 километров. В одну из них — под номером семь — мы с радистом Володей Ганоленковым и вылетели на «Аннушке» из Усть-Тареи. С собой у нас была аппаратура, продукты, четырёхместная палатка и другое экспедиционное снаряжение. Приземлились недалеко от реки Горбиты. Вокруг — тундра с небольшими возвышенностями. Распрощались с лётчиками, они улетели, а мы остались один на один с неизведанным.

Разгар лета. На незаболоченных участках тундры стелились карликовые берёзки и даже виднелись одиночные цветы. Мы установили палатку, радиомачту, а в палатке два инспекторских ртутных барометра. Стоял июль. Стоило выйти из палатки — и моментально появлялся рой мошкары и комаров. Чтобы отпугнуть назойливых насекомых, мы жгли у палатки дымные костры, но помогало это мало. Уже потом, отправляя в экспедиции, нам выдавали на институтском складе разные эффективные средства от комаров и мошкары. С помощью этих маслянистых жидкостей можно было даже загорать, а мошкара и комары лишь бессильно жужжали над нами.

Но это потом, а та экспедиция - первая. Не было ещё настоящего полевого опыта, да и в самой экспедиции хозяйственники должным образом не позаботились о нашем быте. В тундре пришлось работать два с половиной месяца, а в Арктике погода меняется быстро. Спальные места в палатке устроили просто: нарубили карликовой берёзки, положили на неё по две оленьи шкуры, сверху — спальный мешок. Хорошо бы ещё иметь марлевые пологи, чтобы не бороться всю ночь с комарами, но увы... А вот с наступлением морозов те спальные меховые мешки согревали нас уже плохо. Даже оленьи шкуры, на которых мы спали, примерзали к земляному полу. Конечно, нужны были раскладушки, чтобы не спать на земле.
Имелась в палатке круглая чугунная печка, но постоянно ею пользоваться было нельзя во избежание резких перепадов температуры: это пагубно влияло на правильность показаний барометров. Пищу варили на костре, но порой куховарить мешали дождь или снег.

Со своим напарником радистом Володей Гопаленковым я познакомился ещё в Ленинграде в период организации нашей экспедиции. Володя был опытным: уже успел за год до поездки на Таймыр поработать в институтской «енисейской» экспедиции. В НИИ Геологии Арктики он поступил в качестве коллектора-радиста сразу после демобилизации из военно-морского флота. По вечерам в палатке мы рассказывали друг другу о себе всевозможные истории.

Неожиданно Усть-Тарею вызывает по радиотелефону главный инженер Рис:

— Сможете продержаться на тех продуктах питания, которые у вас остались? Пора нынче уж очень горячая — надо выполнить план съёмочных работ, самолёты задействованы только на это.

Мы понимали: из-за гибели вертолёта, которым можно было бы доставить продукты, ситуация в экспедиции здорово усложнилась. Но у нас были ещё крупа и макароны. К тому же, мы пополняли нехитрые продовольственные запасы свежей речной рыбой из протекающей совсем рядом реки Горбиты. Так что вынуждены были согласиться потерпеть.

А в августе вдруг навестили геодезисты, которые как раз производили в этой местности геодезическую съёмку и добрались до нашей седьмой точки. Начальником отряда у них был опытный полярник Алексей Лежейко. Прибыли они на оленьих санных упряжках, которыми управляли долгане. С ними Лежейко поделился провиантом, даже угостил красной икрой, которую, отправляясь на геодезическую съёмку, успел получить на нашей базе в Усть-Тарее. Словом, выручил.

 

Волки, волки!

К концу августа стали появляться одиночные волки. Они не подходили близко к нашей палатке, а останавливались на возвышенных местах в нескольких стах метрах и долго стояли, словно изваяния, наблюдая за нами. Когда экспедиция выезжает в места обитания хищников, положено иметь оружие: карабин, пистолет, ружьё. Но я взял в ту свою первую только двуствольное ружьё и стандартные патроны с мелкой дробью. Вскоре волки стали приближаться к нашей палатке. Володя вооружился топором, а я сделал несколько выстрелов в воздух, чтобы отпугнуть хищников. Стрелять по ним мелкой дробью бесполезно. Однако после выстрелов они отступили, вероятно, почувствовали запах пороха.

Мы радировали на базу: просили срочно доставить карабин и продукты. На следующий день у нас уже было всё необходимое. Лётчики рассказали, что другой наш баропост также подвергся нападению волков. Одиннадцать хищников окружили палатку и наши коллеги с трудом от них отбились. Ведь известно, что волки живут и нападают стаями, окружая свою жертву. Получив карабин, мы стали спать спокойнее и чувствовали себя более уверенно.

В последующие годы мне часто приходилось работать в экспедициях на севере Красноярского края, где было немало оленеводческих колхо­зов. В те годы здесь развелось много волков, причинивших огромный ущерб хозяйству. Пролетая над тундрой, я неоднократно наблюдал, как стаи волков преследовали табуны диких оленей. В 50-60-х годах даже выплачивали деньги за предъявленную волчью шкуру — 500 рублей (средняя зарплата инженера тогда была 900-1000 рублей). Бесплатно выдавали также охотничьи боеприпасы.

К концу сентября главный инженер Рис сообщил нам о завершении полевых работ с предупреждением, что нам, видимо, придётся добираться до базы на оленьих упряжках. Прибывшие долгане установили свой чум рядом и за короткое время мы подружились с ними: они делились свежим оленьим мясом, а мы — чаем.

Через два дня за нами прилетел самолёт, что было неожиданным сюрпризом. Конечно, мы очень обрадовались такому исходу: тащиться несколько сот километров на оленьих упряжках по мёрзлой тундре — удовольствие малоприятное. Мы быстро собрали всё снаряжение и, попрощавшись с гостеприимными оленеводами, вылетели на базу. Так завершилось наше пребывание в тундре на точке № 7.

 

Домой!

На нашу базу в Усть-Тарею мы прибыли последними. Основная часть сотрудников экспедиции уже добралась до Ленинграда или находилась в пути. Старшим на базе остался начальник партии И. М. Пудовкин. Он сразу организовал для меня и Володи баню. На складе экспедиции мы получили по бутылке вина и отпраздновали своё прибытие на базу. Вылетали мы с Володей из Усть-Тареи домой разными авиарейсами и в начале ноября были уже в Ленинграде, в своём институте геологии Арктики, где я проработал всю дальнейшую жизнь — вплоть до эмиграции в Америку.

Численный состав нашей экспедиции Н-92 значительно сократился. Радисты и геодезисты вернулись в свои институтские подразделения. Несколько человек студентов-практикантов Ленинградского горного института продолжили учёбу в этом вузе и после защиты дипломов все стали работать в нашем НИИ геологии Арктики. Один из них — Вадим Литинский — позднее стал главным инженером Полярной Высокоширотной Воздушной Геофизической Экспедиции нашего НИИ геологии Арктики. Несколько лет он возглавлял её, выполняя геофизическую съёмку морей Северного Ледовитого океана. Вот уже третий десяток лет он живёт в США.

Тогда же, в 1953-ем, сотрудников экспедиции Н-92 уже оставалось немного. Мы со своим начальником Николаем Николаевичем Самсоновым в двух комнатах занимались обработкой полевых материалов. Я, тогда молодой геофизик гордился тем, что работаю с таким видным учёным, принципиальным и прекрасным человеком. Его имя значилось в Большой Советской Энциклопедии не только как лауреата Сталинской премии, но и как известного учёного-изобретателя.

 

Лауреат Сталинской премии

«Товарищ Сталин, вы большой учёный
В языкознании познали толк.
А я простой Советский заключённый
И мой товарищ — серый брянский волк».

(Владимир Высоцкий)

Однако в конце апреля 1953-го Самсонов вдруг перестал выходить на работу. Мы, сотрудники экспедиции Н-92, подумали было, что он заболел. Вскоре в нашу комнату пришли два субъекта в штатском, неприметной наружности, вместе с представителями институтской администрации. Незнакомцы были гэбистами. Они принялись при нас изымать из письменного стола Николая Николаевича всё содержимое. Стало ясно: над Самсоновым нависла серьёзная угроза, мы очень встревожились и расстроились.

Потом узнали: Николай Николаевич увлекался философией и написал несколько критических статей по поводу известной работы товарища Сталина «Вопросы языкознания». Их, конечно, нигде не публиковали, тем не менее, Самсонов подвергся резкому давлению со стороны властей. Хотя к тому времени «вождь народов» уже умер, но государственная машина продолжала рьяно оберегать его авторитет. С Самсоновым неоднократно беседовали в печально известном «большом доме» на Литейном проспекте, ему угрожали. Но подобно Галилею, сосланному в ссылку инквизицией и умершему там со словами: «А всё-таки она вертится», Николай Николаевич Самсонов оставался упорным. Он продолжал писать свои критические статьи и отправлял их на имя Н. С. Хрущёва, который от философии был далёк и потому все письма Самсонова пересылал своим референтам. В конечном итоге Николая Николаевича арестовали, обвинив в антисоветской пропаганде. Он подвергся длительному принудительному лечению в психбольнице, как и многие другие инакомыслящие в тогдашнем СССР. О дальнейшей судьбе этого прекрасного и отважного человека мне ничего не известно.

В том же 1953 году нашу экспедицию Н-92 и вовсе закрыли.

 

Лев Фишман.

Фотографии из личного архива автора